Когда Черт в твоем Омуте — Дешевка (СИ) - "Grafonorojdennuy" - Страница 17

Да. Хелл. Мы стали приходить вместе. Я рассказал ей все, о чем думал, и предложил свой план: сделать вид, что она к нему прониклась. Эт было мерзко, не спорю! Но действенно. Он был влюблен. И остроумен на свой долбанутый лад. Нет, он не раскрыл ей все карты и не поведал всю историю с самого начала и до самого конца. Но то, как он себя вел, то, о чем он с ней — а иногда и со мной — беседовал помогли мне найти тоненькую щелочку в его толстой броне. И шандарахнуть драконьей стрелой именно туда.

Я не буду раскрывать тебе каждый аспект того, как мы считывали его поведенческие особенности и выстраивали на их основе свою теорию. Это долго, нудно да и не нужно. Я сразу перейду к сути. Викинг — идеальное имя для него, и он был очень доволен, что его так назвали. Карл родился в очень бедной семье, плохо учился в школе, не получил профессионального образования и всю жизнь подрабатывал на производствах за мизерную зарплату. При этом он обладал нестандартной внешностью, выраженной физической развитостью и особой кровью. Он был датчанином по отцу. И считал это своим самым лучшим достоинством. Ещё мальчишкой его вдохновляли истории о «славных» делах его предков. Где-то лет в двадцать он случайно, от дальнего родственника, узнал, что, якобы, является потомком — ни много ни мало! — Рагнара. Да-да, того самого Лодброка, наводившего ужас на всех англосаксов и франков в далекие Средние века. Надо ли говорить, как это вскружило ему голову? Причем, тот факт, что даже если… если… е-е-если!.. это правда, если он действительно потомок столь значимого рода, то ему, живущему спустя почти тысячу лет после легендарного предка, это никак не пригодится и жизнь изменить не поможет, не особо Карла смущал. Путем долгих размышлений, переездов, тяжелых ударов судьбы — он голодал, бедствовал, трижды чуть не погиб в уличных драках, дважды сидел в тюрьме, где его, судя по всему, как-то надломили, — он ближе к закату своей жизни пришел-таки к идее. Своему особу видению действительности, если позволишь.

Девять миров существует. Как и Асгард. Как и Вальгалла. Все испытания, что он выстрадал, — плата за возможность войти в чертоги Одина и пировать с валькириями до скончания времен. Однако его страшила мысль, что этого мало. Кроме того, его угнетала мысль, что в чертогах тех он будет одинок — у него же нет ни жены, ни братьев, ни сыновей. Что же делать? Да. Привести их туда самому. Его план был прост — убить двадцать женщин, десять мужчин и пять юношей одной с ним крови. Он был уверен, что способен эту кровь распознавать — викинг викинга всегда узнает! Так как их смерть должна была быть героической, он всегда давал своим жертвам право сразиться с ним. К его удовольствию, им, в той или иной мере, пользовались все. Кровавый Орел был особым ритуалом, зовом к богам. Так он доказывал, что приносит жертву в их честь, служит их заветам. В конце своей миссии Свенссон собирался «вступить в битву» не с абы кем, а с диким зверем — медведем, волком, все ли равно? Благо, в лесах неподалеку пару диких шавок ещё водилось. Не надеясь на победу, он, как истый воин прошедших эпох, победил бы «чудовище», пускай и ценой своей жизни. На том свете его уже ждали бы золотые стены Великого Чертога Богов, кубки с заздравным элем и соратники тридцать пять числом. Он верил, что они простят и поймут его, оказавшись пред ликом самого Всеотца.

Хиелла, судя по всему, должна была стать его подругой, девой-щита, не покидающей ни в битве, ни на пиру. Занятно звучит, конечно. Но уж больно зыбко. Хелл, конечно, сетовала на то, что так и не стала валькирией под патронажем самого Одина, но опасалась, что не выдержит конкуренции с тамошними красотками. Мол, мускулами не вышла. Ладно, это все шутки. Главное тут в другом — я оказался прав. Когда я вынес эту работу на суд собравшихся в участке спецов, они сначала подумали, что моя крыша-таки дала течь. Однако меня рьяно поддерживал брат — подающий большие надежды офицер — и, что больше всего их удивило, их шеф. Он сказал, что в этом что-то есть. Немудрено — ему очень хотелось поскорее завершить это дело, причем с наименьшими потерями для себя и своих ребят. Почему бы не попробовать? Все равно никаких других вариантов нет. Да и риска особого тоже. Если я облажаюсь, никто, кроме спецов, об этом не узнает. А если окажусь прав… надо ли говорить, какой это был бы профит?

Словом, мне разрешили «поработать» с Карлом. Я пообещал, что смогу выбить из него признание. Должен заметить, что то, что я рассказал тебе до этого, — окончательный результат нашей общей активной умственной деятельности уже после того, как Викинг признался. Некоторые детали мы додумали, некоторое допустили, но суть в целом, я думаю, передана верно. Моя часть работы состояла в том, чтобы показать, как до этой сути докопаться. Я прокладывал тропу.

Но это так, пустой треп. Что там с действием? Да просто отлично!

Как заставить истово верующего человека сознаться? Пошатнуть его веру, сокрушить ее до основания. Это жестоко, но вполне справедливо. Я опять начал издалека. Сначала с биографии жертв. На мое счастье, половина женщин была крещенной, а вторая половина — ещё и верующей. Я весьма доходчиво и просто объяснил Карлу, что христиане в Вальгаллу не попадут. Более того, за муки, которые он причинил им перед смертью, Господь, скорее всего, дарует им вечное блаженство в Раю. Его это как будто не проняло, но я на иное и не надеялся. Я продолжил подтачивать его изнутри. Я говорил ему о католической вере, говорил о Христе и о Боге. Заметил, что часть его жертв даже не были датчанами — не только же скандинавы могут быть сильными, ё мое! И не только у них бывают светлые волосы и серые глаза! Постепенно перешел на его персону. Разговаривал с ним о его грехах, о демонах, что его соблазнили. Позволил себе предположить, что это Святой Отче испытывал его болью и мукой, чтобы после принять к Себе, под Свою Благословенную Длань, как возлюбленного сына. Я делал это постоянно, я делал это постепенно, с мягкой, но безжалостной настойчивостью.

Он упирался. Само собой, он упирался. Плевался, шикал, исходил безмолвной злобой. Один раз даже попытался меня задушить. От былой снисходительной теплоты камня на камне не осталось. Он был стойким от природы и тяжелой жизни, а ещё умело прятался в самом себе и своих размышлениях. Но я видел, что мои слова начинают достигать цели. Они, как лезвие меча, неуклонно стремились к его сердцу. Я решил подкрепить их делами. Я пригласил пастора. Тот прочитал Карлу проповедь, предложил очищение путем исповеди и причастия, окропил его святой водой. Карл был в неистовстве. Тем не менее, святой отец приходил ещё несколько раз, и после каждого из них Свенссон становился все свирепее. Безмолвное достоинство и подчеркнутая вежливость начали ему изменять. Вскоре многим стало понятно, что все это было напускным — что было мне на руку. Мне начали верить. У многих проснулась надежда.

И вскоре она оправдалась. В конце я затронул загробную жизнь. Я говорил с ним об Аде и том, что искренне верю, что он попадет туда. Никакой Вальгаллы, никакого Зала героев. Он, конечно, и тут заартачился, но мне было что на это возразить. Я решил зайти с другой стороны и не просчитался. По закону ему светило лет двадцать за нападение и умышленное причинения тяжких телесных повреждений. Кроме того, он признался, что хотел совершить на Хелл насильственные действия сексуального характера, так что… Я воспользовался этим. Я сказал ему все как есть, добавив, что ни о какой геройской смерти речи и быть не может. Напомнил, что больные и увечные отправляются в Хельхейм, и что его, в итоге, ожидает вечный мрак, холод и забвенье. Никакого золота, никаких «верных» подруг и пиров. Только бесконечное ледяное одиночество.

Вот тут его и жахнуло. Он, видимо, подзабыл, что уже не молод и что его ждет срок, вполне реальный и немаленький. Лезвие достигло сердца, драконья стрела попала в цель. До сих пор помню, как он побелел, как выступил на его лбу холодный липкий пот, какими большими — и донельзя живыми! — стали его глаза. В тот миг, когда он думал о смерти, ага. Какая ирония… Постепенно мы вытянули из него все. Почти. Он не углублялся в детали, ему стало, видимо, на все плевать. Он рассказал о небольшом домике в лесу, где копы потом нарыли достаточно улик, рассказал о том, как скрывался в чаще, как выслеживал жертв, как прятал тела или наоборот выставлял на всеобщее обозрение. Зачем это делал. В один допрос все это не уложилось, но меня это не смутило. Я вновь ощутил ту пробирающую до костей эйфорию, однако уже немного другого свойства. Она была жаркая, темная, опасная. Злорадная. Во! Отличное слово — «злорадная». Я, как мелкий бесенок, смотрел на мучения грешника, подленько похихикивая про себя. После у меня в душе остался какой-то неприятный осадок, но я не жалею. Я смущаюсь, вспоминая свою волнительную, черную радость от вкуса окончательной безоговорочной победы. И при этом чувствую удовлетворение. Густое и теплое, как жидкий свинец.