Проклятие лорда Фаула - Дональдсон Стивен Ридер - Страница 30

• Предыдущая
• 30/121
• Следующая

Он воинственно помахал у нее перед лицом своей раненой рукой.

— Мне нужна повязка.

На мгновение ее взгляд достиг предельного напряжения, словно она была готова броситься на него. Но потом она овладела собой, подавив свою гордость. Нагнувшись над рюкзаком, она развязала его, вытащила кусок белой материи и, оторвав от него полоску нужной длины, вернулась к Кавинанту. Бережно поддерживая его руку, она осмотрела порез, кивнула, выразив тем самым удовлетворение результатом осмотра, и крепко обмотала пальцы Кавинанта мягкой тканью.

— У меня нет с собой целебной грязи, — сказала она, — и некогда ее искать. Порезы не страшные, грязи в них нет, они быстро заживут. Закончив с повязкой, она быстро вернулась к своему рюкзаку. Забрасывая его на спину, она сказала:

— Пошли. Мы потеряли много времени.

Не взглянув больше на Кавинанта, она пошла вдоль ущелья.

Мгновение еще он оставался на прежнем месте, прислушиваясь к боли в пальцах. Рана была горячей, словно нож все еще был там. Теперь он уже знал ответ. Тьма несколько развеялась, так что он мог осмотреться вокруг без паники. И все же он еще боялся. Ему грезились выздоровевшие нервы: он не понимал прежде, что был так близок к гибели. Беспомощный, лежа где-то без сознания, он был в тисках кризиса — кризиса своей способности к выживанию. Чтобы перенести это, ему потребуется вся его дисциплина и непреклонность, на которую у него еще хватит сил.

Повинуясь внезапному импульсу, он наклонился и попытался выдернуть нож Триока из земли правой рукой. Рука, на которой недоставало пальцев, соскользнула с рукоятки ножа, когда он дернул его прямо на себя. Но, расшатав его, он наконец сумел высвободить лезвие из земли.

Нож был вырезан из единого плоского куска камня, а затем отполирован. Рукоятка его была обмотана кожей, чтобы за нее удобнее было держаться, а острие лезвия, казалось, было достаточно острым для того, чтобы им можно было бриться.

Он попробовал его на левом предплечье и обнаружил, что нож сбрил на нем волоски так, будто лезвие было смазано.

Он засунул нож за ремень, потом подбросил рюкзак повыше на плечи и зашагал следом за Этиаран.

Еще до наступления полудня Кавинанта охватила тупая, гипнотическая боль. Лямки рюкзака, врезавшиеся в плечи, мешали нормальному кровообращению в руках, усугубляя боль в кистях; от мокрых носков на ногах вздулись волдыри, которые — и это было невероятно — он остро чувствовал; мышцы от усталости словно налились свинцом. Но Этиаран упорно, безостановочно шла впереди него по дну ущелья, и он двигался за ней, как будто влекомый силой ее воли. Глаза его уже ничего не видели; он утратил всякое чувство времени, пространства — всего, кроме чувства боли. Вряд ли он заметил, что засыпает, и когда его встряхнули за плечи и он проснулся, то ощутил лишь какое-то отрешенное, безразличное удивление.

Он обнаружил, что мог бы случайно свалиться на дно ущелья. Вокруг сгущались сумерки. Разбудив его, Этиаран протянула ему миску горячего бульона. Кавинант машинально проглотил его. Когда миска опустела, Этиаран взяла ее, а взамен подала большую фляжку с молодым вином. Кавинант опустошил и ее.

Вскоре он почувствовал, как вино словно протягивает изнутри длинные мягкие пальцы, лаская и расслабляя все ноющие мышцы, вливая в них целебные соки, так что он уже больше не мог сидеть. Положив под голову рюкзак вместо подушки, он снова лег и уснул. Последнее, что он увидел, прежде чем глаза его сомкнулись, была Этиаран, сидевшая по другую сторону чаши с гравием, покрытая густыми тенями, обратившая лицо к северу.

Утро нового дня было ясным, прохладным и свежим. Когда тьма на небе почти совсем рассеялась, Этиаран наконец удалось разбудить Кавинанта. Он с неохотой сел, потирая лицо руками, словно за ночь оно онемело. Прошло несколько мгновений, прежде чем он вспомнил о вновь обретенной чувствительности своих нервов; он подвигал руками, пошевелил пальцами, глядя так, как будто видел их впервые. Они были живые, живые!

Рывком отбросив в сторону одеяло, Кавинант открыл ноги. Натягивая ботинки, он ощутил острую боль от волдырей. Пальцы ног были такими же живыми, как пальцы рук.

Страх отдался болью в его животе. С внутренним стоном он спрашивал себя:

— Сколько, ну сколько еще все это будет продолжаться?

Он чувствовал, что долго не выдержит.

Потом он вспомнил, что, когда засыпал вечером, одеяла на нем не было. Должно быть, это Этиаран укрыла его.

Избегая ее взгляда, он встал и, двигаясь как деревянный, поплелся к ручью, чтобы умыться. Откуда в ней бралось мужество делать для него подобные вещи?

Плеская холодной водой себе на шею и лицо, Кавинант почувствовал, что снова боится своей спутницы.

Но в том, как она себя вела, не было ничего угрожающего. Она накормила его, проверила повязку на раненой руке, уложила рюкзаки — словом, все делала так, словно Кавинант был обузой, к которой она уже привыкла. Только темные круги от бессонницы вокруг глаз да скорбная линия рта говорили о том, что она держит себя в руках усилием воли.

Когда все было готово в дорогу, Кавинант тщательно осмотрел себя, затем нехотя закинул на плечи рюкзак и пошел следом за Этиаран по дну ущелья, словно ее прямая спина была приказом, ослушаться которого он не мог. Прежде чем день подошел к концу, Кавинант изучил эту спину до мелочей. Она не пошла бы ни на какие компромиссы: в ней не было ни тени сомнения в своем авторитете, ни малейшего соболезнования. Хотя мышцы его натянулись и стали негнущимися, подобными кости, хотя боль в плечах заставляла его сгибаться под тяжелым рюкзаком и сделала похожим на горбуна, хотя волдыри на ногах лопнули и ему пришлось снять ботинки и ковылять дальше босиком, как будто его ограбили разбойники, — ее спина вынуждала его продолжать путь, словно ультиматум: или иди исполнять свой долг, или сойди с ума, иной альтернативы я тебе не дам. И Кавинант не мог противоречить ей. Она шла впереди, похожая на призрак, и он следовал за ней, словно у нее был ключ к его существованию.

Время близилось уже к полудню, когда они вышли наконец из ущелья и очутились на поросшем вереском склоне горы, почти точно к северу от высокого мрачного пальца Смотровой Кевина. На западе виднелись Южные Равнины; и ручей, протекавший по дну ущелья, тоже поворачивал в этом направлении, чтобы потом, далеко отсюда, слиться с Мифиль. Но Этиаран повела Кавинанта дальше на север, петляя вдоль попадавшихся время от времени тропинок и через травянистые поля, окаймлявшие горы справа от них. На западе травянистые поля равнин заросли маками, алевшими в лучах солнца. А на востоке величественно и спокойно вздымались горы — на несколько сот футов выше тропинки, выбранной Этиаран. Здесь заросли вереска сменялись широкими прокосами голубой травы. Склоны гор были покрыты цветами, над которыми порхали бабочки, здесь же попадались густые заросли кустарников и группы деревьев — дубов и смоковниц, изредка попадались вязы и какие-то деревья с золотистыми листьями — Этиаран называла их золотень, — похожие на клены.

Все краски — деревьев, вереска, маков, алианты, цветов, бесконечного лазурного неба — были полны весеннего пыла, знаменуя своим буйством и роскошью возрождение природы.

Но у Кавинанта не было сил воспринимать все это. Он был слеп и глух от страшной усталости, боли, непонимания. Словно кающийся грешник, он плелся следом за Этиаран, повинуясь ее молчаливому приказу.

Наконец на землю опустились сумерки. Последние метры Кавинант прошел совершенно машинально, запинаясь на каждом шагу, хотя в этот раз он не уснул на ходу, как накануне. Когда Этиаран остановилась и сбросила свой рюкзак, Кавинант рухнул на траву, словно подрубленное дерево. Его перенатруженные мышцы сводило судорогами, и он не мог ничего с этим поделать, кроме как помассировать их рукой. Вынужденный бодрствовать, он помог Этиаран, вытащив из рюкзаков одеяла, пока она готовила ужин. Тем временем солнце почти совсем зашло, и его последние лучи испещрили травяное поле полосами янтарного света, чередующимися с длинными тенями; и когда на небе появились звезды, Кавинант лег и стал смотреть на них, пытаясь расслабиться с помощью вина.

• Предыдущая
• 30/121
• Следующая