Новая реальность (СИ) - "shellina" - Страница 26

— Шетарди засвидетельствовал свое почтение царевне Елизавете, — Ушаков закрыл папку и осторожно, словно великую драгоценность, к тому же очень хрупкую драгоценность, положил ее на стол.

Папка — еще одно нововведение, опередившее свое время. Каюсь, данную диковинку привнес в мир я сам. Просто мне надоело, что документы постоянно разлетались кто — куда, и сделал себе первую папку сам. В общем-то, дело было нехитрое — взять два куска кожи сшить между собой, вставив в середину несколько деревянных тонких прутьев для придания формы — это была крышка. Сама основа, куда вставлялись документы, представляла собой нечто, напоминающее обложку на тетради все из той же кожи и гибких, но прочных ивовых прутьев. Соединить крышку и основу через полоску кожи было делом пяти минут, во время которых я исколол себе пальцы портняжным шилом, пока делал проколы и сшивал плотные куски. Все, примитивная папка готова, зато мне сейчас не приходилось бумаги по всей комнате ловить, если придет в голову приоткрыть окно, чтобы проветрить комнату. Ушаков сие изделие увидел на моем столе, заинтересовался, и очень быстро обзавелся подобной. К тому же Андрей Иванович постоянно совершенствовал свою папку добавляя в нее все новые и новые детали, типа маленького замка, или металлического зажима, который, во-первых, распрямлял постоянно норовящую свернуться в рулон бумагу, а во-вторых, играл роль дополнительного держателя, для уже готовых документов. Думаю, что очень скоро он и до дырокола дойдет собственным умом, чтобы все было аккуратно подшито в полном соответствие с нумерацией документов. Но пока он бумаги таскал в своей папочке, от вида которой уже у многих придворных начинался нервный тик.

— О чем они говорили? — я задумчиво рассматривал замок на папке Ушакова и размышлял на тему: что мне, собственно делать с Лизой.

— Я не знаю, царевна, вопреки всем принципам морали, с присущем ей бесстыдством принимала мужчину у себя, оставаясь с ним наедине, — Ушаков поджал губы.

— Попридержи язык, Андрей Иванович, — я вяло ему попенял. — Все-таки об особе императорской фамилии сейчас говорим. — Ушаков ничего не ответил, только еще плотнее поджал губы. Понятно, не одобряет. Но тут уж не до жиру. Надо понять, зачем иноземцы вокруг Лизки за танцы с бубнами устраивают. Иначе можем в большущей такой луже оказаться, что уже не выплывем.

Мои затребованные генералы еще не прибыли, а вот гонцы с вестью о том, чтобы пограничные крепости на границы с цинцами были приведены в режим боевой готовности, уже выехали, хоть и договоренностей с самими цинцами у меня достигнуто пока не было. Калмыки приняли новость о предстоящей войне с джунгарами воодушевленно, оставив даже на время свой знаменитый буддистский пофигизм. Но не все. И таким вот нехитрым образом мне удалось снизить напряженность с степи, оставив постигших Дзен пасти свои стада в степях придонья с сезонными миграциями в сторону Кавказа во главе с Церен — Дондуком, а вот их воинственных собратьев с Дондук-Омбо в качестве старшего отправив на покорение нового и возвращения себе родного, но давно потерянного. Куратором над калмыками я оставил Бакунина, который понимал с кем имеет дело и к моему удивлению обладал среди сынов степей определенным весом. Также я очень удивился, когда Бакунин подошел ко мне и попросил отправиться вместе с Дондоком-Омбо в поход. На мой вопрос, зачем ему это надо, ответил, что хочет себя увековечить. Вот ни больше не меньше, именно так. Я только и смог, что вздохнуть и мысленно пальцем у виска крутануть. С другой стороны, ну хочет человек, чувствует, что может как-то себя на той войне проявить, так почему бы не пойти ему на встречу? Тем более, что навыки у Василия Михайловича были весьма специфичны и не востребованы ежедневно. За мое согласие он пообещал произвести картирование вновь завоеванных земель и подготовить себе здесь достойную замену.

Так что калмыки уже отбыли готовиться, но с цинцами пока к полному соглашению мы не пришли. Я в переговорах не участвовал, не императорское это дело с точки зрения самих цинцев, а вот Кер уже забыл, как совсем недавно жаловался на хандру и ощущение своей ненужности. Теперь он работал за двоих, пахал как лошадь, и умолял отпустить его назад к скучны переводам. Ничего пускай вкалывает, ему полезно.

Ушаков тем временем сидел, поглаживая кожаный бок своей папки и молчал, но уходить не спешил, видимо, обдумывая что-то очень важное. Наконец он поднял голову и пристально посмотрел на меня.

— Так что, государь, с царевной делать думаешь? — я снова вздохнул. Не знаю я, что с ней делать, не зна-ю. Швед, как мы и предполагали, к ней не просто так захаживал, а, чтобы предложить мою корону на ее прелестную головку надеть. Она вроде отнекивается, но что на самом деле у нее на уме, не известно никому. Единственное, что удалось выяснить — французы почему-то не спешили к шведам с распростёртыми объятьями, имелся у них какой-то другой интерес, но вот какой? На этот вопрос я пока ответа не получил.

Дверь распахнулась, оттолкнув бросившегося было наперехват Репнина в кабинет влетел предмет нашего разговора.

— Петруша, мне необходимо с тобой поговорить, — и Елизавета села напротив меня, напрочь игнорируя прищурившегося Ушакова. — Наедине.

Настроена она была очень решительно. Что бы не пришло в ее хорошенькую голову, она способна была устроить скандал, если не получит сейчас желаемого, а желала она говорить со мной. Я окинул ее внимательным взглядом, и едва не присвистнул от удивления, потому что одета она была более чем скромно, во всяком случае обширное декольте ее платья было задрапировано наброшенной на плечи кружевной шалью. Что это с ней?

— Что-то случилось? — я привстал в своем кресле, невольно нахмурившись.

— Мы можем поговорить без посторонних? — Елизавета демонстративно повернулась к Ушакову, который иронично усмехнулся и поднялся со своего места, подхватив папку.

— Я буду за дверью, государь, Петр Алексеевич, — он вышел, я же откинулся на спинку кресла и смотрел на тетушку, соединив кончики пальцев.

Лиза поерзала в кресле, затем повернулась ко мне.

— Что за блажь пришла тебе в голову, вводить обязательное именование всех по имени и отчеству, то бишь ставить вторым имя отца?

— Чтобы избежать путаницы, а что тебя не устраивает? — я действительно начал вводить изменения в табели о рангах, пытаясь сделать его проще и понятнее, прежде всего для меня.

— Но, а как же выделения почтения к лицу вышестоящему?

— Брось, это казуистика, — я чуть не прикусил себе язык, ввернув незнакомое для Елизаветы слово, но она промолчала, значит сочла просто за блажь. К тому же она ни латыни, ни греческого не знала, в отличие от меня. — Вот, взять, например, наш с тобой разговор. Разве ты не знаешь, что обращаешься к императору? — она вспыхнула, а я усмехнулся. Мы впервые встречались, да еще и наедине, после злополучной охоты, и сейчас старательно избегали этой весьма щекотливой темы. — А именовать друг друга так, как я прописал в табели о рангах — это всего лишь дань вежливости. Ты об этом пришла поговорить? О табели о рангах?

— Разумеется, нет, — Елизавета прикусила нижнюю губу, и я невольно проследил за этим движением. Черт, когда же меня перестанет на ней клинить? Проклятый Петр, неужели не мог более доступный объект для обожания найти? — Шетарди, это французский посол, намедни был у меня, но тебе, наверняка, доложили твои ищейки, — она бросила неприязненный взгляд на дверь и снова посмотрела на меня. — Он приходил, чтобы узнать, как я отношусь к возвращению темы замужества с герцогом Орлеанским…

Что?! Я с трудом вернул челюсть на место, и сел прямо. И с чего это франки метнулись ко мне? Что, вашу мать, творится сейчас в Европе и почему молчат мои, хоть и немногочисленные, но все-таки имеющиеся там шпионы?! Кого мне нужно казнить, чтобы получить ответы?!

— И что ты думаешь по этому поводу? — я с большим трудом заставил себя озвучить вопрос.