Год дурака (СИ) - "Литтмегалина" - Страница 62

— Глупости. Он старается быть хорошим, — я сама не понимала, зачем защищаю его, если только что была готова запустить ему в голову парой десятков банок с консервами.

— Усыпляет бдительность, чтобы нанести очередной укус, как только ты расслабишься. Или же совершает свои гадости бессознательно. Что не оправдывает его, а делает даже еще более общественно опасной личностью.

— Эрик, что за тирада? Ты видел его один раз, а уже вывел психологическое заключение.

— Вспомни, в каком виде я его видел. К тому же в хрущевках отличная слышимость.

Деструктор фыркнул, явно осведомленный о ночном происшествии.

— Надо дать ему шанс, — неуверенно повторила я уже сказанное кому-то ранее, на этот раз с куда меньшей уверенностью.

— Надо дать ему пинка. Но как знаешь.

— На твоем месте я послушался бы папу, — посоветовал Деструктор.

Расплывчато намекнув на недовольство по поводу моей медлительности («Я голоден!»), Вадик принялся за дело. Для начала он решил вытащить кости из курицы методом хаотичного тыканья в нее ножом.

— Это делается не так, — осторожно начала я, и мы сразу поругались.

— То есть ты хочешь сказать, что я это делаю неправильно?

— Нет, но…

— То есть я даже не способен достать кости из курицы?

— Нет, я… — с этим человеком меня не оставляло ощущение, что я пытаюсь собирать ромашки на минном поле.

— Знаешь что, тогда разбирайся сама! — он придвинул ко мне доску.

— Хорошо. А ты пока можешь порезать чеснок и базилик. Или займись картошкой.

— Этот твой приятель… откуда у него ключи от твоей квартиры? — спросил вдруг Вадик.

— Ну, он мой друг, и я дала ему ключи от моей квартиры.

— Я тоже твой друг, но мне ты ключи не дала. Видимо, с этим «другом» у тебя особенные отношения.

— Я предлагала тебе ключи. Вчера. И что значит «особенные отношения»? Он мой сосед. Люди часто хранят запасные ключи у соседей. Вдруг свои потеряю, или еще что.

— Вы все так говорите.

— Кто «мы все»?

— Вы. Все, — Вадик втянул нижнюю губу.

— Кроме нас с тобой в этой кухне никого нет.

— Ты стала какая-то истеричная, — с сожалением подытожил Вадик, кромсая чеснок резкими нервными движениями.

Я с недоумением наблюдала за ним.

— Я не понимаю, почему ты расстроился. И не стучи так ножом, попадешь по пальцу.

— Не притворяйся, что тебе есть дело до моих пальцев.

«Как минимум мне не хочется есть ужин с кровью», — подумала я, но вслух произнесла:

— Давай лучше я.

Он тут же плюхнулся на табурет и скорбно сгорбил спину, игнорируя нечищеную картошку. Пришлось заняться ею самой, жалея, что у меня нет лишней пары рук. Картофельные клубни я порезала дольками, а на слой курицы, избавленной от костей и натертой специями, выложила чеснок и базилик.

— Что теперь?

— Моцарелла.

— Я не покупала моцареллу. Ее не было в списке.

— Да, я попросил тебя устно.

— Ты не говорил.

Вадик вскинул голову.

— Замечательно! Теперь я во всем виноват! Ты прямо как моя мать. Все время перекладываешь с больной головы на здоровую.

— При чем здесь твоя мать? Ты собрался готовить, значит, ты отвечаешь за продукты.

— Хорошие начинания наказуемы.

— Нет! Просто должен же кто-то контролировать процесс.

— Я всего лишь попросил тебя купить моцареллу!

— Ты не просил меня купить моцареллу! — взорвалась я.

Вадик скрестил на груди руки и запрокинул голову, вперив взгляд в успокаивающую его точку на потолке.

— Знаешь, а ты изменилась. Большой город испортил тебя.

— Я всю жизнь прожила в этом городе.

Он страдальчески улыбнулся.

— Опять эта убийственная логика.

Не в силах смотреть на эту напыщенную физиономию, я отвернулась к плите.

— Придется обойтись без сыра. В любом случае вряд ли мне удастся найти моцареллу в магазинах поблизости. Это не самый популярный сорт.

Кипя от гнева, я свернула курятину в рулет и поставила в духовку. Наверное, год назад я бы спокойнее отнеслась к происходящему. Но, пострадав от целой вереницы недоумков, я начала терять терпение. Не уверена, что это прогресс, но, с другой стороны, сколько можно надо мной издеваться?

Когда я поставила перед ним тарелку, Вадик, аккуратно взяв вилку в левую руку, а нож в правую, отрезал маленький кусочек, тщательно прожевал его и выдал вердикт:

— Совсем не то без моцареллы.

Ужинали мы в молчании. После, помыв посуду, я демонстративно воткнулась в Джулию Гарвуд — даже и не думай еще что-нибудь сказать или просто подойти ко мне. Пользуясь моментом, Вадик смылся.

Утром меня разбудил его стон.

— Что случилось? — прибежала я в кухню.

Вадик лежал на раскладушке наискось, свесив руки и ноги.

— О, я болен, о, мне плохо. Меня знобит. Или даже бросает в жар.

— Так тебя знобит или бросает в жар? — Я потрогала его лоб. — На ощупь температура нормальная.

— Опять пошли придирки, — надулся Вадик. — Если я говорю, что у меня есть температура, значит, она есть.

— Принести тебе градусник?

— Нет уж. Раз ты не веришь в мою температуру, мне не нужен градусник.

— Странная логика…

Вадик запрокинул голову и издал болезненный стон.

— Ладно, — смягчилась я. — Приготовить тебе завтрак?

Для болезного аппетит у него был отменный: оладьи, моя шоколадка, моя сливочная помадка, мои заварные с кремом, — все пошло на ура.

— Вечером тебе уезжать… надеюсь, к тому времени ты оклемаешься.

— Я тоже надеюсь. Но вот беда — я не купил фонарики. Кстати, я говорил тебе, что обещал их ко дню рождения моего маленького двоюродного братика?

Я проглотила уже, наверное, сотый тяжелый вздох.

— Я съезжу за фонариками.

— Посмотри адрес в Интернете.

Конечно, ехать мне предстояло на другой конец города…

Если день начался так себе, то дальше он, как правило, становится еще хуже. Только я вышла из дома, как стартовали неприятности: внезапно полил тяжелый холодный дождь. Автобус куда-то запропастился, и, пока я ждала его, одна из проносящихся мимо машин окатила меня брызгами с ног до головы — к чему я отнеслась равнодушно, потому что уже была вся мокрая. Наконец я втиснулась в переполненный автобус, но уже через пять минут мы встряли в пробке. Я была сама не своя от счастья, когда, спустя час, с отдавленными ногами, смогла выпрыгнуть из автобуса прямо в глубокую грязную лужу.

В магазине меня встретили с очаровательнейшей улыбкой и с ней же уведомили, что фонариков в продаже нет.

— Но я звонила по номеру на вашем сайте, и мне сказали, что они в наличии…

— Наверное, в другом филиале — у нас же сеть. Если хотите, я позвоню, узнаю, где именно.

— Спасибо, — устало понурилась я.

И опять мне пришлось ехать к черту на кулички.

Встретившая меня по другому адресу улыбка ничем не отличалась от предыдущей. Зато здесь были фонарики.

— Сколько вам?

— Думаю, парочку.

— Они в упаковках по пять.

— Тогда одну упаковку.

— 500 рублей.

Я раскрыла кошелек. Хотя я отчетливо помнила, что после вчерашних покупок у меня оставалась тысячная купюра, внутри почему-то отыскались только несколько сотенных и мятые десятки.

— Секундочку, — я вывалила содержимое кошелька на прилавок, и монетки покатились, зазвенев. — 400 рублей… 450… 480… 490… 498, — в ступоре я уставилась на горку купюр и монет. — Мне не хватает два рубля. Вы можете их мне простить?

Улыбка ослепила меня своим дирольным блеском.

— Нет.

— Тогда я завезу монетку завтра. Честное слово.

Улыбка сияла, как софиты.

— Нет.

— Когда вы закрываетесь?

— В шесть. Сегодня короткий день.

Я посмотрела время на мобильнике — пока туда, пока обратно, не получается.

— Вы еще успеете получить товар сегодня, если сделаете заказ в нашем Интернет-магазине, — подсказала Улыбка. — Но вам придется доплатить за срочную доставку.

— Сколько?

— 500 рублей.

Не скромно, но выбора у меня не было. Оформив заказ по телефону, в окончательно испорченном настроении я поехала домой.