За гранью времени. Курская дуга (СИ) - Волков Александр Мелентьевич - Страница 14

«Именно это черти станут «капо» в немецких концлагерях» — подумал Везденецкий, тщательно запоминая лица будущих предателей.

Тех, кто был предан СССР и Сталину, наверняка либо сразу убили, либо без суда и следствия отправили в концлагеря, чтобы уничтожить «неисправимых уголовников» в бараках смерти.

Вдруг Везденецкий увидел в очереди Митю, который насупился и сжимал кулаки, видимо готовясь вырубить охранника с винтовкой и сбежать. Нет.

Так дело не пойдет.

В таких условиях вырваться нереально.

Митя может и пробежит пару метров, но его сразу либо разорвут очередью из курсового пулемета «пантеры», либо снимут стрелки на пулеметных вышках. Действия требовались более грамотные.

— Митя! — крикнул Везденецкий, надеясь, что он услышит. — Митя, твою налево!

— Саня? — Митя весь превратился в слух, стал озираться. — Ты где, Саня?!

— Здесь! В вагоне! Быстро сюда!

Митя заметил, что фриц-охранник заболтался с милой белокурой девицей из очереди, которая строила немцам глазки с того самого момента, как попала на распределение. То ли жить хотела сильно, и была готова реально стать предателем, то ли хитрила. И гансы ведь с превеликим удовольствием покупались на ее чары. Ну, как тут было устоять? Длинноволосая блондинка, яркие голубые глаза и фигура как у спортсменки. Лет двадцать ей на вид было. Не больше.

Митя схватился за ручку, подтянулся и поднес лицо к бойнице.

— Шпагин, ты крикнешь «Зиг Хайль!» и сделаешь салют, когда Вагнер будет проверять тебя, понял?! — приказал Везденецкий, пристально посмотрев на Митю.

— Ч-и-и-во? — Митя скривился от омерзения. — Да я лучше щас фрицу в морду дам и сдохну от немецкой пули, чем буду по-ихнему балакать!

— Не будь дураком! — прорычал Везденецкий сквозь зубы. — Ты должен стать капо в лагере! Тогда ты сможешь получить ко мне доступ, а там мы уже сговоримся, как бежать! Если ты сейчас хоть на шаг в сторону рыпнешься — тебя расстреляют! Этого нельзя допустить. Ты нужен мне, чтобы освободить Москву!

— И як ты собираешься гансов с Москвы выбивать? — сощурился Митя. — Один? Они скоро там будут, Саша. Мы проиграли.

— Ты хочешь узнать, какие девки в будущем будут? Хочешь, чтобы наши девки вообще были в будущем? Хочешь родине помочь? Тогда делай, что я тебе говорю. Поверь на слово. Я потом тебе всё объясню. А пока…. Пока сделай всё возможное, чтобы стать капо. В жопу немцев целуй, в дёсна целуй, но стань надзирателем барака!

— Да тьфу на тебя! — отчаянно согласился Митя. — Будь по-твоему.

— Ты, дерьмо! — послышался крик охранника. — Быстро вернись в очередь!

Митя послушно отпустил поручень и соскочил на щебенку, покорно вскинул руки вверх, вернулся в очередь. Везденецкий терпеливо наблюдал за Митей, волнуясь, что тот выкинет нечто непотребное, но благо, Митя привык прислушиваться к другу. Доверие к Везденецкому пару раз спасало Мите жизнь, так что он не сомневался в необходимости салютовать.

Правда, неясно было, к какой категории немцы отнесут Митю. Морда-то у него была славянская, округлая. Вагнер проверял только правых. Левых сразу заводили в вагоны без «теста на салют».

Митя подошел к врачу, тот поднес ему гониометр к скуле и глазнице, указал влево, но вдруг Митя пристально так на него посмотрел, пробормотал что-то. Пару слов всего. Врач сначала закатил глаза, пожал плечами, и указал в правую сторону.

Слава Богу!

Непонятно было, что шельмец Митька сказал, но это убедило фрица в частичной принадлежности Мити к арийской расе. Затем Митю подозвал Вагнер, они обменялись салютами, и Вагнер даже улыбнулся удовлетворенно.

Когда сегрегация закончилась, вагоны были полностью забиты военнопленными. Послышался паровозный гудок, состав снялся с тормоза и плавно тронулся, раскачиваясь, стуча колесами по рельсам.

Зазвенели цепи, сдерживавшие Везденецкого, и со стороны он казалася чудовищем, закованным в металлический саркофаг. Еще и вагон бронированный выделили. Видать, Веббер сполна поведал фюреру, на что способен русский носитель вируса «ВБ-1», и это было плохо. Именно потому и нужен был капо, чтобы как-то прервать цепочку инъекций, мешавших активации патогена.

Только вирус не давал Везденецкому умереть от холода.

Невзирая на речи вокзального «политработника», издеваться над русскими стали еще с момента прибытия к Каменску-Шахтинскому, когда состав остановился рядом с платформой и скрипнул тормозами. Все вагоны с левыми пленниками, включая вагон Везденецкого, залили ледяной водой из пожарного шланга, и это в десятиградусный мороз. Струя воды ударила через бойницу Везденецкому прямо в лицо, залилась в нос и рот, защипала в носу, обожгла легкие. Он закашлялся, съежился от холода, но выдержал. Вирус в его теле перевел митохондрии клеток в режим усиленной выработки энергии, так что какое-то время мороз можно было терпеть даже будучи полностью голым.

Вот только не всем повезло быть носителями «ВБ-1». В левую колонну пленных попадали, как правило, немощные старики, немощные мужчины, не слишком красивые женщины и иногда дети. Сразу после холодного душа немцы выгнали на мороз сотни военнопленных, заставив разуться.

Перед строем пленников расхаживал какой-то фриц, державший ладонь на кобуре с «Люггером». Он прошагал из одного конца строя в другой, сурово оглядывая нахохлившихся от холода мужчин с женщинами, а затем гаркнул по-немецки:

— Раздевайтесь, мерзкие свиньи!

— Раздевайтесь, мерзкие свиньи! — повторил переводчик, одетый в черную лагерную униформу с белой повязкой «капо» на плече.

Ну, всё. Кончилась пропаганда добра и нежности, началась нацистская диктатура.

Пленные неохотно раздевались и дрожали от холода, дрожали от страха. Фриц терпеливо ждал до тех пор, пока последний мужчина не бросил на снег тонкую рубашку. Фриц терпеливо скомандовал переводчику:

— Несите униформу.

Переводчик кивнул, и дал отмашку рядовому, охранявшему парадный вход вокзала.

Фрицы-рядовые прикатили небольшую тележку, плотно набитую полосатыми рубашками и полосатыми штанами, оставили её перед строем. Даже в мороз от лагерной униформы несло потом и гнилью, но никто не рисковал возмущаться отсутствию новой, или хотя бы стиранной одежды. Людям было страшно выражать эмоции, так что они, скрепя зубы, принимали правила игры, правда не все.

Рослый светловолосый мужчина с жиденькими усами взял рубашку, увидел на ткани пятна засохшей крови на и сердито нахмурился, взглянув на фрица исподлобья.

— Мы тебе що, собаки? — процедил мужчина сквозь зубы. — Вы же обещали….

Фриц молча выхватил из кобуры "Люггер" и прицельно выстрелил мужчине в лоб, да с таким проворством, что позавидовали бы ворошиловские стрелки. Мужчина запрокинул голову и повалился навзничь, люди в строю дрогнули от звука выстрела, женщины заплакали, но очень тихо, чтобы не раздражать злобного немца. Только дети не сдерживали слез и вцепились в штанины взрослых, стоявших рядом.

Люди бросились переодеваться и переодевать детей, а фриц удовлетворенно хмыкнул.

У Везденецкого в груди защемило. Он с силой дернул цепь, зарычал в приступе злобы, но из-за инъекции не смог разорвать звенья. Ему хотелось вырвать фрицу глотку, да жаль, что обстоятельства пока не позволяли. "Ну, ничего, мразёныш! Я до тебя доберусь!" — подумал он с гневом, мысленно занеся фрица в воображаемый список смерти.

Грохот выстрела привлек Вагнера. Вагнер встал рядом с фрицем, окинул труп мужчины безразличным взглядом, и проговорил на ломанном русском:

— Вы, черви, должны понимать, где оказались и чем вам предстоит заниматься, — Вагнер сложил за спиной руки, выдержав небольшую паузу. — По распоряжению фюрера и господина Веббера девяносто процентов из вас будут уничтожены, а десять процентов удостоятся жизни в Новой Великой Германии. В "Избранную десятку" попадут крысы, проявившие в труде наибольшее усердие, и только после им позволят называть себя недолюдьми. Так что я, на вашем месте, поберег бы силы. И понял важную вещь…. - он задумчиво оглядел строй, задержав взгляд на девочке, которой, наверное, не исполнилось девяти лет. Она дрожала от холода, испуганно прятала глаза и сжимала побелевшими ладонями маленькую деревянную лошадку, бережно вырезанную из дуба и покрытую лаком. Вагнер положил на плечо девочки металлическое изголовье трости, девочка затаила дыхание и застыла, будто парализованная. — Кому ты служишь?