Балтийское небо - Чуковский Николай Корнеевич - Страница 28

— Я тут, в райкоме, наметила одну баньку, старинную, маленькую, — говорила она, ведя Соню вниз по райкомовской лестнице. — У маленькой баньки и котлы меньше, топлива меньше нужно. Пойдем, поглядим, что там есть…

Они пошли по пустым, сияющим неправдоподобной чистотой снега линиям Васильевского острова. Мороз был такой, что у Сони дыхание спирало в горле.

— Ты чаю утром напилась? — спросила Антонина Трофимовна. — Если есть нечего, прежде всего, как встанешь, надо выпить стакан чаю или воды горячей, чтобы внутри не ссохлось и не захолодело…

Баня действительно была невелика. Занимала она столетнее одноэтажное каменное здание на углу двух переулков, шагах в ста от проспекта. Штукатурка на ней обвалилась от сырости, обнажив то там, то здесь голые кирпичи. Однако, пока они не свернули за угол, баня казалась им целой. Свернув за угол, они увидели, что все стёкла во всех окнах главного фасада выбиты. Дверь была не заперта, они толкнули ее и вошли в вестибюль. Крупные кристаллы снега блестели на чистом гладком полу, как нафталин. Казалось, что здесь еще холодней, чем на улице, — холод тут был устоявшийся и прочный.

— Есть тут кто? Э-ге-гей! — крикнула Антонина Трофимовна.

Они прислушались. Тишина. Только ветер шелестел в разбитом окне, наметая на пол снежинки.

Перед ними было окошечко кассы, заложенное фанерой, справа — вход в первый женский класс, слева — в первый мужской. Темный коридор уходил куда-то вдаль, и что там — рассмотреть было невозможно. Но в углу вестибюля, в полумраке, они, приглядевшись, заметили еще одну дверь, пониже других, и прочли на ней надпись: «Дирекция». Антонина Трофимовна решительно подошла к этой двери и распахнула ее. И сразу отшатнулась. Им показалось, что они стоят над глубокой черной ямой. Крохотный огонек, как уголь, блестел далеко внизу, во тьме. В лица им пахнуло сырым теплом и нестерпимым кислым запахом затхлого жилья.

— Дверь! — крикнул снизу хриплый женский голос. — Закройте дверь!

Взяв Соню за руку, Антонина Трофимовна осторожно шагнула вперед.

— Здесь лестница, — сказала она. — Не упади.

Они пошли вниз по скользким деревянным ступенькам. Фитилек, вставленный в баночку, бросал пятно тусклого света на стол. Приглядевшись, Соня рядом со столом различила какую-то кучу тряпья. Ей показалось, что тряпье это шевелится.

— Есть здесь кто-нибудь из дирекции? — громко спросила Антонина Трофимовна, и властный голос ее прозвучал необыкновенно трезво в этой жуткой, таинственной пещере.

— Я, — ответил хриплый женский голос.

— А кто вы?

— Директор…

Из груды тряпья выползла женская фигура, закутанная поверх пальто и платка одеялом. Старуха. Согнута, как горбунья. Лицо темное почти до черноты, острый горбатый нос, недобрые глаза. Настоящая ведьма, такая только во сне может присниться.

— А вам что здесь надо? — спросила она грозно.

— Мы из райкома, — сказала Антонина Трофимовна.

— А, проведать пришли! — сказала директорша насмешливо и враждебно. — Ну вот, как видите… Я тоже сюда от райкома поставлена. В сентябре. Чтобы работу наладить…

— Э, да я вас помню! — воскликнула Антонина Трофимовна. — Вы еще ко мне заходили… Сколько же вам лет?

— Двадцать четыре, — ответила директорша. — Что, изменилась?

— Пожалуй, изменилась…

— Я в зеркало не смотрю, — сказала директорша угрюмо.

— А меня разве не помните? — спросила Антонина Трофимовна.

— Теперь по голосу узнала…

Они замолчали и долго молча смотрели друг на дружку. Потом Антонина Трофимовна оглядела каморку, в которой помещался директорский кабинет, и спросила:

— Почему здесь темно?

— Потому что затемнение не снято…

— А почему вы днем не снимаете?

— Вечером опять затемнять…

— Так нельзя, — сказала Антонина Трофимовна строго.

Она легко вскочила на стул, со стула на стол и сняла с окна штору из синей бумаги. Покрытое толстым слоем льда полуподвальное окно упиралось в сугроб, и дневной свет проникал только через самый верхний край его. Но всё же комната озарилась вся — с двумя заваленными тряпьем кроватями, с жестяной печуркой, с грудой каменноугольной пыли, сваленной прямо в угол, и огонек на фитильке стал почти невидим. Антонина Трофимовна потушила его, шумно слезая со стола.

— Вы здесь и живете?

— Пока живу.

— Что значит «пока»?

— Сами знаете. Пока живу, а завтра умру.

— Почему завтра?

— Ну, может, сегодня…

— И давно вы здесь ночуете?

— Давно, — сказала директорша. — У меня дома топить нечем.

— Одна?

— Нет, я тут была с Лизаветой…

— Какая Лизавета?

— Старшая банщица первого женского класса. Вот ее постель.

— А где она?

— Умерла. Третьего дня. Я ходила за хлебом, вернулась, а она уже застыла. Вчера я ее выволокла в первый женский класс, на мороз, положила на полок…

— Там она и лежит?

— Там и лежит…

Соня слегка отодвинулась от кровати Лизаветы. Лицо Антонины Трофимовны приняло строгое, замкнутое выражение. Она словно хотела сказать: «Ну, довольно болтать, с тобой до хорошего не доболтаешься, поговорим о деле».

— А баня как? — спросила она.

— Мы дольше всех в городе работали, — сказала Директорша. — У нас котлы маленькие, меньше угля берут.

— Ну, а сейчас?

— Что «сейчас»? — не поняла директорша.

— Сейчас не работаете?

Тощее, черное, птичье лицо директорши дернулось от смеха:

— Да вы что, не видите, что у нас все стёкла высадило?

— И стёкла высажены и угля нет?

— Почему угля нет? — сказала директорша с некоторой даже обидой. — Я же и говорю, что уголь есть. Я, как пришла сюда, прежде всего угля напасла. Мне угля еще месяца на полтора хватило бы. И в печке моей этот уголь горит, Лизавета из котельной натаскала. У меня хорошая истопница была, всё топила да топила, мы дольше всех работали, одни на весь город остались…

— А где ж она теперь?

— Истопница? Как стёкла вылетели, она домой ушла. А что ей здесь делать? Она уже еле на ногах держалась. Может, и умерла…

— Да, — сказала Антонина Трофимовна, — стекол мы не достанем. Их во всем городе нет. Да у вас все ли стёкла вылетели?

— В трех классах ни одного стекла не осталось. В первом женском, в первом мужском и во втором мужском. По всему фасаду.

— А это как же? — спросила Антонина Трофимовна, указав на стекло в окне директорского кабинета.

— Да это же во двор выходит. Во дворе окна целы…

— А у вас все классы окнами на улицу?

— Почему все? Второй женский окнами во двор. Там стёкла есть…

— Вот там и обогреть, — сказала Антонина Трофимовна.

— Один класс?

— Один класс. Посменно.

Директорша опять рассмеялась.

— Ну, это не раньше будущей зимы, если система весной оттает, — сказала она. — Ведь система-то замерзла.

— Система?

— Ну, трубы, понимаете. В трубах лед. Их теперь без автогена не отогреешь.

— А мы автоген достанем, — сказала Антонина Трофимовна. — На любом заводе. Скажем: пришлите нам автогенщика, и первыми будете мыться.

— Нет, вы не шутите? — проговорила директорша хмуро, но без прежней враждебности.

— Не шучу, — сказала Антонина Трофимовна. — Я и не думала, не гадала, что у вас уголь есть. А раз уголь есть, мы всё остальное достанем.

Директорша задумалась.

— А кто же будет работать? Ведь я одна осталась, у меня никого нет…

— Дадим тебе народу, дадим! Вот она будет работать, — сказала Антонина Трофимовна, указав на Соню. — Сколько тебе человек надо? Десять? Пятнадцать? И пятнадцать дадим. Я тоже работать буду…

— Пойдемте, я вам всё покажу! — внезапно сказала директорша. — Там еще в одном классе можно обогреть, если два окна фанерой забить. Система — я не знаю как… Если истопница успела из системы воду спустить, так система, может быть, ничего.

Она сбросила с себя одеяло, швырнула его на постель и, тоненькая, сгорбленная, с грязным старушечьим личиком, заторопилась наверх, ведя за собой Антонину Трофимовну и Соню.