Балтийское небо - Чуковский Николай Корнеевич - Страница 19

Лунин всегда летал с Серовым, и цепь взаимных выручек связывала его с Серовым еще крепче, чем с другими. Как раз вечером того дня, когда они вертелись в карусели, перед закатом Серов еще раз спас Лунина.

Они вдвоем возвращались домой над морем. Поднимался туман, и видимость была плохая, потому что огромное дымное солнце, спускаясь к воде, пронизывало туман багровым слепящим светом. В этой сверкающей мути на Лунина неожиданно налетел «Мессершмитт-109». К счастью, Лунин заметил его, когда между ними было еще метров пятьсот, повернул и пошел ему навстречу.

Они неслись друг на друга, стреляя в упор.

«Ты свернешь, а не я!» — думал Лунин. Но немец тоже не хотел сворачивать. Казалось, они сейчас расшибутся друг о друга. Но в последнее мгновение немец не выдержал и взял ручку на себя. Он пронесся над Луниным, перепрыгнул через него, едва не задев его брюхом своего самолета. Лунин продолжал лететь вперед, довольный своим упорством, как вдруг заметил, что сзади к нему тянутся струи пуль. «Мессершмитт», перескочив через него, перевернулся и пристроился прямо к хвосту его самолета. Он теперь бил в него сзади и, сколько Лунин ни сворачивал, повторял все его движения и стрелял, стрелял… И Лунин был бы сбит наверняка, если бы Серов не оказался позади «Мессершмитта». Немец не заметил Серова в светящейся дымке, и Серов убил его. И «Мессершмитт», тощей черной птицей скользнув по громадному солнечному диску, упал в воду, багровую, как пламя.

А потом через день Лунин спас Серова. Их опять было двое, и два «Мессершмитта» напали на них над морем. Вышло так, что они разделились: Лунин дрался с одним, а Серов — с другим. Лунин долго возился со своим «Мессершмиттом»: они заходили друг другу в хвост, без конца переворачивались, атаковали сверху, снизу, сбоку. Неизвестно, удалось ли Лунину повредить его, или он ранил летчика, но «Мессершмитт» вдруг вышел из боя и удрал. Лунин оглянулся, ища Серова. Однако воздух был пустынен, нигде на километры вокруг не было видно ни одного самолета.

Что если Серов сбит? В тревоге и тоске Лунин помчался искать его.

Он кружил и кружил над морем, то поднимаясь, то опускаясь, то уходя далеко от места боя, то возвращаясь к нему, и постепенно терял надежду. Он искал, уже не надеясь, но оттягивая возвращение на аэродром до последней возможной минуты — ужасно было вернуться без Серова. И вдруг под собой, над самыми гребнями волн, он заметил два самолета.

Они неслись один за другим так низко, что сверху казалось, будто они скользят по воде. Один самолет уходил, другой преследовал. «Мессершмитт» гнался за Серовым. Серов, прижатый к воде, метался из стороны в сторону, не стреляя и только пытаясь уклониться от огня. Значит, патроны у него уже кончились.

Лунин кинулся на немца сверху и едва нажал гашетку, как «Мессершмитт» перевернулся, шлепнулся кверху брюхом в пенистую воду и исчез. Это произошло мгновенно. Серов взмыл и закачал плоскостями, призывая Лунина. Они вместе вернулись на аэродром. Шагая рядом с Серовым по аэродрому, Лунин чувствовал к нему такую нежность, что несколько раз, словно нечаянно, коснулся его плеча.

Лунин и Серов иногда разговаривали по ночам, когда все кругом спали.

Они ложились сразу после ужина, сваленные усталостью. Чепелкин, Кабанков и Байсеитов засыпали мгновенно, едва касались подушек, и могли проспать сколько угодно часов подряд, пока их не разбудят. Кабанков с Чепелкиным просыпались в той же самой позе, в какой легли, ни разу не шевельнувшись за всю ночь. Байсеитов по ночам беспокойно метался, вскакивал, стонал, быстро-быстро бормотал что-то по-своему, по-азербайджански. Рассохин ночевал у себя, на командном пункте, и как он спит, Лунин не знал. Сам Лунин, несмотря на усталость, иногда подолгу не мог заснуть. И нередко замечал, что Серов, лежащий на соседней койке, тоже лежит с открытыми глазами.

— Отчего вы не спите? — спросил его Лунин.

— Так, — ответил Серов. — Думаю.

Желтый свет керосиновой лампы блестел в его глазах. «О жене, вероятно», — решил Лунин.

— Я писал в отдел народного образования и спрашивал, куда эвакуировалась одна школа, — сказал Серов. — Сегодня пришел ответ.

— Что ж ответили?

— Пишут, что пока не знают, но как узнают — сообщат.

— Это хорошо, — сказал Лунин.

— Да, хорошо, — согласился Серов неуверенно. Он как будто еще что-то хотел сказать, но не решился. Они помолчали.

— А вы давно женаты? — спросил Лунин.

— Я не женат.

— Не женаты? — удивился Лунин. — Вы ж мне рассказывали, что у вас двое детей.

— Это не мои дети, — сказал Серов. — Но всё равно что мои.

Они замолчали надолго. Лунину казалось, что Серов уже спит. И вдруг Серов сказал:

— Не может она любить меня, вот что я думаю!

— Вот еще! — сказал Лунин возмущенно. — Почему не может? Что, она лучше вас, что ли?

— Гораздо лучше! — сказал Серов.

— Чем же лучше?

— Всем.

— Ну например?

— Например, она знает больше.

— Пустяки, — сказал Лунин. — Она одно знает, а вы — другое.

Они опять замолчали надолго. Теперь Серов думал, что Лунин уснул. И вдруг Лунин произнес без всякой, казалось бы, связи с предыдущим:

— Люби кого хочешь. Разве любовь — обязанность? А вот лжи перенести нельзя.

Он отвернулся, зашуршав соломой тюфяка, и закрыл голову одеялом.

Это было уже во вторую половину сентября, когда немцы, всё еще не веря, что штурмом Ленинград взять нельзя, подтянув громадные авиационные силы, старались мощной бомбежкой сломить сопротивление. Ленинград, Кронштадт, флот они бомбили почти беспрерывно. Вой зениток круглые сутки перекатывался из конца в конец по берегам Невы, Невок и Маркизовой лужи. Армады «Юнкерсов», по многу десятков самолетов в каждой, двигались одна за другой с механическим упорством. Иногда они шли с разных направлений одновременно. Отряды советских истребителей поднимались с разных аэродромов и встречали их. В числе этих отрядов была и шестерка Рассохина.

Бой в воздухе почти без перерывов шел каждый день с рассвета до заката. Возвращение на аэродром на несколько минут — и можно ничком полежать в траве, пока техники заправляют самолет горючим, перезаряжают пулеметы, — и снова вылет, снова бой. У Лунина уже не холодело внутри, когда они вшестером, не медля ни мгновения, бросались на восемьдесят огромных машин, идущих строем и стреляющих из ста шестидесяти пулеметов. Привычка притупила его впечатлительность. Он теперь очень хорошо знал «Юнкерсы», их неповоротливость, медлительность, и чувствовал свое превосходство над ними. Он умел зайти «Юнкерсу» в «мертвый конус» — в пространство, недосягаемое для пулеметов врага. Он научился даже прятаться в этих огромных стадах «Юнкерсов» от своих постоянных преследователей «Мессершмиттов-109», пользуясь поворотливостью, увертливостью своего самолета.

Бой с «Юнкерсами» больше не казался ему беспорядочным метаньем среди сплетающихся жгутов пулеметных струй. Он, как и другие, мог теперь после боя рассказать обстоятельно и по порядку всё, что происходило в бою, оценив действия каждого. Ему теперь понятна была тактика Рассохина — единственно возможная тактика при таком численном неравенстве, — не дать себя ничем отвлечь от самой важной задачи: помешать немцам бомбить прицельно.

Они встречали армады одну за другой и принуждали сбрасывать бомбы в воду. «Юнкерсы» боялись их, шарахались, обращались в бегство, завидев их издали. И всё-таки «Юнкерсов» было слишком много, чтобы натиск их можно было сдержать. Пока они разгоняли одну армаду, сзади появлялась другая и бомбила.

Флот, стоящий на рейде между Кронштадтом и Петергофом, мешал немцам жить в Петергофе спокойно. Могучая корабельная артиллерия, обстреливая их днем и ночью, не давала им сосредоточить там войска, построить укрепления. Немцы упорно бомбили флот, стараясь уничтожить его с воздуха. В течение всего сентября шла непрекращающаяся битва между немецкой авиацией и Балтийским флотом. Двадцать пятого сентября немцам наконец удалось поразить военный корабль «Сокол».