Маги и мошенники - Долгова Елена - Страница 71
- Предыдущая
- 71/93
- Следующая
– Позвольте возразить государь.
– Да?
– А не слишком ли много значения придается гримуарам Адальберта? Он ушел за Грань и более не мешает вам ничуть, но я не заметил, чтобы состояние Империи улучшилось от этого… Видно, дело-то было не в гримуарах.
Гаген переварил намек и полное лицо церенского правителя медленно покраснело. Сначала налились кровью щеки, потом пошел розовыми пятнами лоб, покраснел кончик царственного носа.
– Ты смеешь?
– Ну что вы, государь! Конечно, не смею. Я ведь трус до мозга костей.
Красный как мак император поднял трость, почти коснулся ею виска советника.
«Как однообразны властолюбцы», – подумал раздосадованный Людвиг. «Все они постепенно склоняются к общей мысли – меня избить. Но если я и простил бедняге Клаусу полученные от него побои, то не собираюсь делать того же самого в отношении благоденствующего повелителя Церена».
– Государь не имеет права бить имперского барона, – поспешно добавил фон Фирхоф.
Гаген криво усмехнулся.
– Император не может бить барона-изменника, зато он может передать его палачу. Духовный глава Империи не казнит, зато может бить и вразумлять свое духовное чадо. В каком качестве ты предпочитаешь меня, своего государя, а, Людвиг?
Фон Фирхоф не ответил. «А ведь, пожалуй, ударит» – подумал он. «Свидетелей оскорбления нет, мой венценосный приятель уверен, что я промолчу и предпочту весьма позорные колотушки смерти. И это при том, что Святоша младше меня на шесть лет».
Гаген занес трость и резко опустил ее, Людвиг закрыл глаза, конец трости императора задел волосы на виске советника – не поймешь, то ли слабый удар, то ли неосторожное касание.
Фон Фирхоф открыл глаза:
– Вы уж или бейте меня как следует, государь, или, как сделали однажды, обратитесь к профессиональным палачам.
– Проклятье на твое непокорство, нечестивый маг!
Взбешенный повелитель Церена с размаху метнул трость в угол, там обиженно зазвенел опрокинутый канделябр, тонким пением отозвалась белоснежная тонкая ваза.
– Ты пользуешься тем, что я когда-то, всего один раз, был не вполне справедлив и несколько поспешен. Ты постоянно укоряешь меня, ты пользуешься этим! Ты презираешь мои приказы, ты творишь безрассудства и по собственной воле корежишь судьбу Империи! Кто ты такой? Разве твои предки занимали престол? Разве они расплатились кровью и трудом за божественную привилегию – стоять у руля государства? Так кто же ты такой? Ты безвестный мелкий барон, которого я своею милостью вытащил из этой безвестности! Ты неплохо служил мне – признаю, за это я почтил тебя дружбой и доверием. А потом ты нарушил клятву, ты обманул меня, Людвиг, причем уже не первый раз! Божественная справедливость! Почему я терплю его?
– Вы однажды сами неплохо ответили на этот вопрос, государь. Я – честный человек.
– Молчать!
Голос Гагена сорвался на крик, руки его дрожали.
– Молчать, изменник! От твоей чести мало проку.
– Вспомните – а как же перевал Эстенмауэр?
– Ты и там действовал против моей воли!
– Я спасал Церен.
Гаген глубоко вздохнул, приложил руки к вискам, стараясь успокоиться, и ответил, чуть понизив голос.
– А ведь ты любишь Империю, фон Фирхоф. Ты очень любишь ее, я верю и знаю. Ты любишь ее до такой степени, что благо Церена, реальное или воображаемое, предпочитаешь желаниям и приказам императора.
Фон Фирхоф снова промолчал. Гаген осуждающе посмотрел на советника и скрестил руки на груди, пытаясь унять дрожь в пальцах.
– Ты не родился близ божественного престола и не понимаешь такой простой вещи. Не бывает пользы Империи, противоположной воле ее государя. Я и моя держава – мы едины, как две половинки солнца. Ты, безумец, хочешь разрубить светило?!
– Империя не невесомое слово и не солнцеподобный символ, ее населяют живые люди, ваши люди, ваши подданные, государь.
– Тысяча мужиков не заменит одного рыцаря, тысяча мелких баронов не равна государю. Благо народа без блага государства – любимая музыка глупцов, именно негодяи отлично умеют дудеть в свирель обмана. Я не скорблю ни об участи ничтожных тупиц, таких, как еретики-простолюдины, ни об участи опасного мечтателя Бретона, закосневшего в честолюбии и фанатизме. Жаль только, что умные люди порой охотно внимают тем же самым песням…
Император вплотную подошел к Людвигу, карие глаза гневно сузились, лицо трагически осунулось.
– Не лгать! Не помышляй оправдываться, Фирхоф! Не смей обманывать меня! Я не желаю слышать сказок о твоих милосердных целях! Ты – мой подданный, ты забылся, ты поставил свою волю выше моей из обыкновенной гордыни.
– Нет.
– Да. Так говорю я, твой господин. Ты привык править Цереном за моей спиной, ты привык считать себя умнее собственного императора. Ты вообразил, что можешь незаметно вести меня за руку, словно доверчивого ребенка… Я давно уже не наивен, Людвиг, ты – мой друг, но, в конце концов, я могу обойтись и без тебя…
Фон Фирхоф вздохнул. Тревоги последних недель, пожар Толоссы, казнь Бретона, смерть Хрониста, насилие над собственной совестью – все это изрядно притупило естественную осторожность бывшего инквизитора.
– Вы уже посчитали так однажды, государь.
– Что?!
– Вы уже были однажды столь самонадеянны, что вообразили, будто сумеете обойтись без меня.
Фон Фирхоф запоздало испугался собственных слов – император Церена страшно, до легкой синевы побледнел, на носу правителя проступили обычно незаметные мелкие веснушки. «Бедный Святоша». Гаген вплотную подошел к дерзкому советнику и, криво, жестко усмехнувшись, отчеканил:
– Монарх не может бить барона палкой или хлыстом – обычаи следует уважать. Однако я не припомню закона, который запрещал бы мне вот это…
И он наотмашь хлестнул Людвига ладонью и запястьем по лицу. Чеканный браслет императора зацепил скулу советника, золотой перстень с рубином – знак имперской власти – полоснул по веку. Пощечина получилась ослепительной – звонкой и болезненной, фон Фирхоф едва устоял на ногах и дотронулся до щеки – та горела словно от ожога, левый глаз быстро оплывал.
– Теперь вам лучше казнить меня, государь. Я больше не гарантирую верности.
Гаген думал, потупясь и раздраженно покусывая губу, потом с досадой окинул взглядом опального фаворита.
– К сожалению, я до сих пор испытываю к тебе некоторую слабость и считаю тебя своим единственным другом. Я почему-то привязан к тебе и не хочу, чтобы ты умер. Так что не надейся на громкий процесс в суде, высокий эшафот и славный конец любимого мужичьем народного героя. На то, что тебе снова все сойдет с рук, тоже не надейся – не сойдет.
– Тогда к чему я должен приготовиться?
– Отправишься под арест и пробудешь в тюрьме столько, сколько я, твой повелитель, пожелаю. Во всяком случае, быть тебе под замком до тех пор, пока ты не одумаешься, не успокоишься и не признаешь, что я был прав.
«Крепка и надежна дружба государей», – подумал Людвиг, ощупывая разбитую скулу.
– Стража! – рявкнул Гаген. – Проводите советника!
Кунц Лохнер вошел, пряча взгляд, и сразу за дверью крепко ухватил арестанта под руку.
– Не печальтесь, фон Фирхоф. Быть может, это и не очень надолго…
Вежливый конвой проводил друга императора по узкой лестнице. Зарешеченное окно камеры выходило на бурное море. Серые волны севера разительно отличались от бирюзового и светло-изумрудного залива Толоссы – они выглядели очень мрачно. Людвиг в унынии опустился на скамью. Кунц Лохнер неуверенно потоптался возле тяжелой, окованной железом двери и шепотом добавил напоследок:
– Если вам что-нибудь понадобится, фон Фирхоф, смело зовите сторожа. Ешьте, пейте и отсыпайтесь. А еще лучше – сообщите-ка побыстрее нашему Святоше, что раскаялись во всем подряд.
Первый страж Империи ушел. Людвиг постоял у окна, наблюдая, как наливается будущим дождем унылая, крысиного цвета туча. Потом, не снимая сапог, улегся на койку.
– Эй, охрана!
Загремел увесистый засов, дверь отворилась, в проеме показались багровые щеки и красный нос коренастого чернобородого стража. Тюремщик походил на горного гнома.
- Предыдущая
- 71/93
- Следующая
