Знахарь - Доленга-Мостович Тадеуш - Страница 27
- Предыдущая
- 27/65
- Следующая
Могло бы быть, пожалуй, и больше изменений, если бы Марыся согласилась. Пан Лешек не раз пытался ее поцеловать, однако она всегда протестовала с такой категоричностью и страхом, что ему ничего не оставалось, как проявлять терпение.
Потом он уезжал, и весь остаток дня она думала только о проведенных часах и о том, что завтра он приедет снова.
После закрытия магазина она возвращалась домой сосредоточенная и погруженная в созерцание своего счастья, наполненная доброжелательностью к этим маленьким домикам, зеленым деревьям, голубому небу, ко всему миру, к людям, которых приветствовала искренней улыбкой.
Именно поэтому она не видела их недружелюбных взглядов, пренебрежительных мин, враждебности и насмешки. Не все, однако, ограничивались немой демонстрацией неприязни и осуждения. И вот однажды произошел случай, повлекший за собой очень неприятные последствия.
В Радолишках уже много лет проживала известная на всю округу семья шорников Войдылов. Они происходили из мелкопоместной шляхты, и одно это было достаточным основанием, чтобы в городке к ним относились с уважением, а еще они славились в нескольких поколениях, как лучшие шорники. Седла, лейцы или упряжь Войдыл из Радолишек пользовались огромным спросом, хотя порой стоили дороже, чем такой же товар из Вильно. Главой этой зажиточной и уважаемой семьи был Панкратий Войдыло. Его наследниками в мастерской должны были стать сыновья, Юзеф и Каликст, третьего же сына, Зенона, как домочадцы, так и горожане считали неудачником.
Отец готовил его к карьере ксендза. С трудом протолкнул ленивого мальчишку через шесть классов гимназии и определил в духовную семинарию. Однако все труды и расходы были сведены на нет. Напрасно радовалось сердце старика отца, когда сын, к удивлению городка, приехал в сутане как семинарист. Не прошло и года, как Зенона исключили из семинарии. Правда, сам Зенон рассказывал, будто ушел добровольно, не имея призвания, но люди говорили, что причиной его исключения стали водка и женщины. Истинность этих слухов позднее подтвердил своим поведением сам экс-семинарист. Он чаще просиживал в пивной, чем в костеле, а каких женщин навещал на улице Крамной, лучше и не вспоминать.
Зная латынь, он еще мог пригодиться для работы в аптеке. Так, по крайней мере, думал отец, но и здесь он ошибался. Зенон очень быстро бросил работу в аптеке. И об этом ходили разные легенды, проверить которые не удалось, потому что аптекарь из Радолишек, пан Немира, не относился к словоохотливым и к тому же дружил с отцом беспутного шалопая.
И вот однажды, проходя мимо магазина пани Шкопковой в компании нескольких парней в тот момент, когда Марыся закрывала магазин, Зенон остановился и притворно любезным тоном обратился к ней:
– Добрый вечер, панна Марыся! Что слышно хорошего?
– Добрый вечер, – ответила она с улыбкой. – Спасибо.
– И всегда у вас, панна Марыся, неудобства.
– Какие неудобства? – удивленно спросила она.
– Но как же! Пани Шкопкова вроде сообразительная женщина, а о такой вещи не подумает, – сочувственно говорил он.
– О какой вещи?
– А о диване.
– О диване?
– Конечно, о диване. Так прилавок же в магазине узкий и жесткий. Вдвоем, значит, с паном Чинским тяжеловато разместиться. Компания взорвалась громким хохотом. Марыся ничего не понимала, но, почувствовав какую-то подлость, пожала плечами.
– Не знаю, о чем вы говорите…
– О чем я говорю, не знает благонравная Зузанна, – обратился Зенон к приятелям. – Но знает, как это делается.
Ответом был новый взрыв смеха.
Марыся, вся дрожа, вынула ключ из замка, спустилась по ступенькам и почти бегом бросилась домой. У нее подгибались ноги, в голове звенело, сердце выскакивало из груди.
Еще никто и никогда не оскорблял ее так грубо и низко. Она никому не принесла зла, никому не сказала плохого слова, даже не подумала плохо. И вдруг…
Она чувствовала себя так, будто на нее вылили ведро помоев. Убегая, она слышала грубые окрики, смех и свист.
– Боже, Боже… – шептала она дрожащими губами. – Как это страшно, как гадко…
Она старалась взять себя в руки, сдержать рыдания, рвущиеся из груди, и не смогла. Добежав до забора приходского сада, Марыся разрыдалась.
Улочка за огородами почти всегда была пустынной. Однако как раз в это время начальник почты в Радолишках, пан Собек, отправился к садовнику ксендза за клубникой. Увидев плачущую панну Марысю, он вначале удивился, потом расстроился и решил утешить ее.
Он догадался, что может быть причиной ее слез, ведь видел, как молодой Чинский ежедневно навещал ее в магазине.
«Морочил девушке голову, влюбил в себя, а сейчас бросил», – родилась мысль в голове пана Собека.
Он прикоснулся к локтю Марыси и заговорил.
– Не стоит плакать, панна Марыся. От чистого сердца говорю, не стоит. Пройдет время, и рана заживет. Пожалейте свои глазки. Вы достойны в тысячу раз лучшего, чем он. Так пусть он волнуется и переживает. Он оскорбил вас, и Бог его за это покарает. На свете ничто не исчезает, ничто не проходит бесследно. Такой уж закон. Ничто не пропадает. Это как с граблями. Наступишь на зубья, кажется граблям плохо сделал, а тем временем не успеешь оглянуться, как они тебя в лоб… Такой закон. Ну, не надо плакать, панна Марыся…
Ее рыдания и беспомощность своих утешений расстроили его самого. Пан Собек готов был расплакаться сам. Он тихонько касался ее локтей, вздрагивающих от волнения.
– Успокойтесь, панна Марыся, успокойтесь, – говорил он. – Не нужно, не стоит плакать. Обманул вас… обманул. Плохой человек. Совести у него нет.
– Но за что, за что!.. – плакала Марыся. – Не любила я его действительно… никогда… Но ничего плохого я ему не сделала.
Собек задумался.
– О ком вы говорите?
– О нем, о Войдыле…
– О старом? – удивился он.
– Нет, об этом… бывшем семинаристе.
– Зенон?.. А как же он вас обидел?
– Осыпал меня ужасными оскорблениями… При людях! Какой стыд!.. Какой стыд!.. Как я буду теперь в глаза людям смотреть!
Она всплеснула руками.
Собек почувствовал, как кровь прилила к лицу. Пока он думал, что пан Чинский обидел Марысю, то невольно принимал это со смирением, как действие высших сил, которым невозможно противостоять. Однако, узнав, что речь идет о Зеноне, он рассвирепел.
– Что же он вам сказал? – спросил пан Собек, пытаясь успокоиться.
Если бы Марыся не была так расстроена и взволнована, она никогда бы не разоткровенничалась. Будь у нее время подумать, она ни за что не рассказала бы о происшествии пану Собеку, человеку чужому. Но в эти минуты ей так хотелось, чтобы хоть кто-нибудь посочувствовал ей, что она все рассказала срывающимся от волнения голосом.
Слушая ее, Собек успокоился и даже рассмеялся.
– Что же вы на такого дурака обращаете внимание? Что он говорит, что собака лает, – все равно. Незачем волноваться.
– Легко вам так говорить…
– Легко не легко, это – другое дело, а Зенона даже в расчет принимать нельзя. Что он для вас?.. Плюньте и только…
– Если бы так, – она вытерла слезы. – Но ведь люди слышали, сейчас все разнесется по городку. Куда я глаза спрячу?
– Ой. панна Марыся, а зачем же вам глаза прятать? У вас совесть чиста, а это главное.
– Не каждый в это поверит.
– Кто сам чистый, порядочный, тот поверит, а злой и в костеле грязь найдет, но на них не стоит обращать внимание. Вот видите – он показал корзинку – к садовнику иду за клубникой. Не пройдетесь ли со мной? Хорошая клубника, очень крупная и сладкая.
Она улыбнулась.
– Спасибо, я тороплюсь домой… До свидания.
– До свидания, панна Марыся. Волноваться незачем.
Задержавшись на минуту, она сказала:
– Вы так добры ко мне. Я никогда этого не забуду.
Собек махнул рукой.
– Какая там доброта. Не о чем говорить. До свидания.
Напевая под нос мелодию танго, он пошел в сад. Там он насобирал клубники, поторговался, заплатил и вернулся домой. Он очень любил клубнику. Высыпав ее в две глубокие тарелки, истолок в ступке сахар, густо посыпал им ягоды, перемешал и поставил, чтобы пустили сок. Он любил все делать методично.
- Предыдущая
- 27/65
- Следующая
