Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма" - Страница 62

Проклятая не поддающаяся контролю неадекватная реакция на затянувшийся стресс, которая моментально привлекла к нам слишком много нежелательного внимания.

— Тааааак, Иванов! — протянул Евгений Валерьевич, оторвавшийся от разложенных на ближайшем подоконнике листов и вперившийся в нас пристальным взглядом. — Хватит заигрывать с Романовой, я тебя сюда для дела вообще-то привёл!

— Евгений Валерьевич, а почему это всем можно заигрывать, а мне нельзя? — в притворном возмущении развёл руками Максим, пока я бледнела и уговаривала себя не смотреть по сторонам, чтобы не видеть лица своих одноклассников. Вполне достаточно было смешков и сдавленных перешёптываний, тут же заполнивших всё пространство вокруг меня и создававших ощущение стремительно сжимающихся вокруг тела тисков.

— Чтоб тебе было спокойнее, Иванов, я всем запрещаю заигрывать с Романовой, — как ни в чём не бывало отчеканил физрук, пока я отчаянно краснела и пыталась справиться с вновь возникшим чувством пугающей слабости во всём теле.

Вся моя истинно социофобная сущность в этот момент кричала от ужаса, билась в конвульсиях, каталась по полу и в приступе неконтролируемой истерики нещадно сдирала кожу собственными ногтями, стараясь болью заглушить трепыхающийся внутри страх. Наверное, столь отвратительно я ощущала себя только в тот момент, когда, пропустив месяц обучения, в прежней школе стояла перед своим классом и, прижимаясь спиной к старой исчерченной доске, слушала, как равнодушно-участливым тоном классная руководитель рассказывала о случившемся в моей семье. То был изощрённый и безжалостный расстрел: каждое слово оцарапывало душу, как прошедшая по касательной пуля.

А потом коронное в голову: «Проявите своё участие». Будто именно постоянное напоминание о своей боли от посторонних людей поможет вдруг от неё излечиться.

Как и в то время, сейчас тоже проще всего оказалось вывалиться из реальности и подумать о чём-нибудь более отвлечённом. Например, о пятне от кетчупа на белоснежной рубашке одного из моих одноклассников, которое тот пытался скрыть под специально ослабленным галстуком. Или о длинных, заострённой формы, ногтях Тани Филатовой, выкрашенных в бросающийся в глаза ядовитый оттенок алого. Или о ладони Иванова, лежащей аккурат между лопаток, согревающей кожу даже сквозь рубашку и плотную ткань пиджака и отчего-то окрашенной в моём воображении в кроваво-красный — цвет исходящей от него опасности.

Его глаза должны бы гореть красным светом, отражая в себе адское пламя. Потому что всё, что привносил Максим в мою жизнь, оказывалось сродни проклятию. Будто связавшись с ним однажды, я продала свою душу дьяволу и теперь вынуждена расхлёбывать последствия собственного опрометчивого поступка.

— Евгений Валерьевич, ну, а хотя бы с Романовым можно заигрывать? — кокетливо поинтересовалась Таня, стреляя глазами то в Диму, то в физрука. Обычно в такие моменты я закатывала глаза и маскировала зависть к её самоуверенности за раздражением, но сейчас готова была расцеловать ненавистную одноклассницу за то, что перетянула всё внимание на себя.

— Один уже дозаигрывался, — хмыкнул себе под нос физрук, бросив насмешливый взгляд в сторону Максима. — Иванов, поимей совесть и открой уже дверь в зал.

— Иди уже, — процедила я, подталкивая его локтем в бок и уверяя себя, что мне просто померещилось чьё-то бормотание про «кажется, поиметь он хочет отнюдь не совесть». В груди клокотала злость, смешиваясь с креплёной безысходностью в единый горький, напрочь сшибающий с ног коктейль.

Если бы Иванов не улизнул в сторону раздевалок, на ходу побрякивая огромной связкой доверенных ему учителем ключей, я бы не смогла сдержаться и высказала свою ненависть и презрение за устроенную им сцену. То, что для него лишь забава и сиюминутный каприз избалованного мальчишки, о котором можно тут же забыть, для меня — часть жизни, приносящая боль, разочарование и страх оказаться снова высмеянной.

Говорят, ярость способна застилать глаза и отключать разум, легко и быстро подчиняя себе человека. Что-то похожее произошло и со мной, ведь я с несвойственной для себя наглостью влезла перед одноклассницами, чтобы сунуть в руки Евгению Валерьевичу справку о только что перенесённой болезни, быстро чёркнуть на листе напротив своей фамилии выбранный номер и как фурия вылететь прочь из гимназии.

Я знала, что спустя какое-то время Максим заглянет в тот чёртов список и будет ехидно ухмыляться. Пусть в сущей мелочи, но я всё же ему доверилась.

***

— И ты не знаешь никаких подробностей? — с надеждой в голосе спросила Марго, ошарашенная новостью о новом месте жительства Наташи не меньше, чем я пару дней назад.

К своему огромному стыду, я сообщила об этом Анохиной только в пятницу утром, когда мы вместе плелись к гимназии, очень слаженно замедляя шаг по мере приближения родного забора. Было слишком уж явно, что ни одна из нас не горела желанием идти на уроки, потому что в раздевалке, коридоре, на одной из лестниц, в столовой — словом, где угодно и в любой момент — нас могла ожидать не самая приятная встреча со своим персональным кошмаром. Это Славе и Максиму следовало изображать близняшек из «Сияния», ведь появление любого из них на горизонте отзывалось в нас прямо-таки неописуемым страхом и ужасом.

— Я же говорю, Иванов сообщил мне это одним предложением и всё, — я пожала плечами, хотя чувствовала себя неуютно из-за необходимости снова врать подруге. Воспоминание о случившейся после разговора с ним истерике до сих пор отдавалось внутри ощущением крайней уязвлённости, словно с меня содрали кожу и даже простое дуновение воздуха причиняет телу нестерпимую боль.

— Может быть, ты попробуешь спросить у него, Поль? Вы же, вроде бы… общаетесь? — осторожно закончила Рита, поглядывая на меня то ли заинтересованно, то ли смущённо.

— Что значит «общаемся»? Мы еле выносим друг друга! — вырвалось из меня слишком уж резко и грубо. Я понимала, что если так дёргаться от одного лишь упоминания о Максиме, то истинное к нему отношение вскроется очень быстро, но поделать с этим ничего не могла.

О влюблённости к Романову не могла умолчать и полчаса, талдыча о нём, как одержимая. О влюблённости в Иванова боюсь даже подумать, не говоря уже о том, чтобы осмелиться произнести что-то подобное вслух. И что со мной не так?

— Я думала, что вы… подружились. Наверное, ошиблась, — покорно согласилась Марго, вызвав во мне ещё один прилив жгучего чувства вины.

— Рит, я попробую что-нибудь узнать у него, как только появится возможность. Если хватит смелости, попрошу у него что-нибудь узнать через брата, но, думаю, он мне откажет.

— А я вот уверена в обратном, — задумчиво протянула Анохина, покусывая нижнюю губу, чем поставила меня в тупик. Атмосфера царящей между нами недосказанности всё больше напоминала огромную липкую паутину, в которой каждый умудрился закрутиться с ног до головы без шансов выбраться.

— Кстати, хотела спросить у тебя… Слышала разговор, где ребята упоминали, как Чанухин сломал Диме пальцы…

— Это было давно, — она тут же перебила меня, ощутимо нервничая и дёргая пальцами ремешок висящей на плече сумки. Взгляд в пол, дрожащий голос, короткие и хлёсткие предложения — теперь это всё обязательные атрибуты её поведения, когда разговор так или иначе касается Славы. И мне уже хотелось придушить его на пару с лучшим другом за то, что умудрился превратить хрупкую и мечтательную Марго в надломленную безликую тень. — Три года назад. Нет, даже четыре. Подрались где-то в соседнем дворе после уроков. Романов ходил с гипсом на ладони, Чан. Чан-у-хин с синяками на лице.

Я заметила, как сильно она запнулась на фамилии своего «просто друга», но только покачала головой, теряя надежду узнать правду о том, что же между ними произошло. Кажется, вопросы об этом я задавала слишком часто и, возможно, слишком настойчиво, из раза в раз не получая никакого ответа.

— И что они не поделили?

— Кого-то, — криво усмехнулась Ритка, после чего мне захотелось стукнуть себя по голове чем-нибудь тяжёлым.