И один в поле воин - Дольд-Михайлик Юрий Петрович - Страница 14

• Предыдущая
• 14/127
• Следующая

— Правила субординации, майор, здесь ни к чему. И не прикидывайтесь оскорблённым. Скажите откровенно, за какую сумму вы продали русским негатив фотографии, которую я спрятал в карман?

У майора перехватило дыхание. Он так побледнел, что его мутные серые глаза на побелевшем лице казались почти чёрными.

— Что? Что вы сказали? — наконец выдавил он.

— Могу повторить: за какую цену вы продали русским фотографию, или, вернее, её негатив?

— Мерзавец! — Шульц вскочил с места. Подбежав к спинке кровати, он сорвал с неё ремень с кобурой пистолета.

— Спокойно! Вспомните, майор, — не повышая тона, предупредил Гольдринг, — я стреляю лучше вас. Пока вы вытащите пистолет, я успею продырявить вас столько раз, сколько патронов в моём вальтере. Успокойтесь! Тем более, что порядочные люди всегда могут договориться, не прибегая к оружию.

Спокойный тон Генриха, а возможно, его угроза привели Шульца в себя. Он швырнул ремень с кобурой на кровать и подошёл к столу.

— Вы, лейтенант, оскорбили мою офицерскую честь. Я этого так не оставлю, — все ещё вздрагивая от гнева, воскликнул майор.

— Благородный гнев. Вы чудесный актёр, майор! Но на меня, признаться, сцена, которую вы сейчас разыграли, не произвела ни малейшего впечатления.

— Чего вы от меня хотите? — прошипел Шульц.

— Я хотел спросить вас, — спокойно, как и прежде, продолжал Генрих, — приходилось ли вам видеть, как пытают в гестапо людей, на которых пало подозрение в предательстве? А впрочем, не будем останавливаться на подробностях. Ведь вы знаете, там есть такие мастера своего дела, что и мёртвого заставят говорить.

— Но почему именно со мной вы затеяли этот разговор, какое я имею к этому отношение?

— Прямое и непосредственное. Неужели вы до сих пор не поняли, что действовали очень неосторожно и у гестапо есть причины поинтересоваться, откуда возникла ваша страсть к фотографии?

— Я всегда честно выполнял свои обязанности офицера, и меня не в чём упрекнуть, — немного спокойнее проговорил Шульц.

— Есть вещественные доказательства, и им поверят больше, чем словам.

— Так в чём же вы меня обвиняете? — снова вскипел майор.

— Упаси боже, майор, я вас ни в чём не обвиняю, и вы с самого начала неправильно меня поняли. Я хотел лишь предостеречь вас от очень большой неприятности, а вы чуть ли не начали стрелять в меня…

Майор схватил бутылку с коньяком и отпил несколько глотков прямо из горлышка. Зубы его выбивали мелкую дробь о стекло.

— Скажите, наконец, барон, в чём меня могут обвинить? — почти простонал Шульц.

— Успокойтесь, майор, — холодно остановил его Гольдринг. — Ведь вы носите мундир офицера, а не передник горничной! Дело в том, видите ли, что на совещании в штабе, несколько недель тому назад, когда обсуждались причины провала операции «Железный кулак», вы завели разговор о том, что у русского командования была копия карты, составленной немецким командованием. При этом вы намекнули, и достаточно прозрачно, на мою особу.

— Но, поверьте, это было лишь предположение, вы сами сказали — намёк.

— Это была попытка свалить вину с больной головы на здоровую! Испытанный метод людей, которые прячут концы. Уже тогда я понял, почему вы проявили такую бдительность, а теперь получил подтверждение.

Генрих взял со стола альбом и раскрыл его там, где была вставлена фотография генерала Даниеля.

— Взгляните сами, — указал Генрих. — На этом снимке фактически сфотографирована карта операции, а генерал Даниель вам был нужен, чтобы отвлечь внимание. Если негатив этого фото пропустить через проекционную камеру, то получится точнейшая копия стратегической карты. Вы сами обозначили дату — фотография сделана двенадцатого числа, то есть до начала операции. А для того, чтобы подготовиться к встрече, русским не потребовалось много времени. Все знают вашу любовь к деньгам и, конечно, поверят, что вы продали карту русским за большую цену… А в результате — две наши дивизии фактически перестали существовать… Негатива у вас нет, значит — он у русских. Так ведь?

Генрих видел, что майор вот-вот потеряет сознание, лицо его было бледно как мел, глаза расширились от ужаса.

— Скажите, хватит ли у вас не слов, а фактической аргументации, чтобы опровергнуть эти обвинения?

— Но я фотографировал генерала, а не карту! — воскликнул Шульц.

— Это слова, а требуются доказательства. Вы можете доказать, что не передали негатив русским?

Майор молчал. Нижняя челюсть его дрожала. До сознания Шульца, очевидно, дошло, какая страшная угроза нависла над ним. Опротестовать обвинение он мог лишь словами, а не фактами, а кто поверит словам?

— Но ведь это ужасно, барон! — с отчаянием вырвалось у майора.

— Наконец-то вы это поняли.

— Ужасно потому, что я никогда в жизни не делал того, в чём вы меня обвиняете.

— Вас, майор, обвиняю не я, а сотни людей, дети которых из-за вас остались сиротами.

— О боже! — простонал майор.

— Честь немецкого офицера требует, чтобы я немедленно сообщил об этом высшим органам…

— Барон!.. — Шульц схватил Генриха за руку, готовый её поцеловать.

— Но…— нарочно затянул фразу Генрих, — но я никому ничего не скажу. И не только потому, что мне жаль вас и ваших родных. Буду откровенен, я не хочу, чтобы обо мне сложилось мнение, что я выдал вас из мести. За ваш неосторожный намёк на совещании в штабе. Вы понимаете меня?

— О барон!

Ещё не оправившись от пережитого страха, Шульц, казалось, потерял разум от радости.

— Итак, вы не забудете услуги, которую я вам оказываю?

— Я буду помнить её вечно и готов отблагодарить вас чем угодно! — воскликнул Шульц.

— Вы, конечно, понимаете, что не может быть и речи о денежном вознаграждении, — брезгливо сказал Генрих. Но не исключена возможность, что и вы когда-нибудь окажете мне товарищескую услугу, если в этом возникнет надобность. Согласны, майор? Договорились?

— Я с радостью сделаю всё, что в моих силах.

— Но если вы хоть раз разрешите себе задеть мою честь офицера немецкой армии…

— Боже упаси, барон. Никогда и ни при каких обстоятельствах!

— Ну, вот и хорошо, что мы договорились. А вы хотели прибегнуть к оружию.

Шульц бросил взгляд на револьвер, потом на открытый ещё альбом и криво улыбнулся. Он хотел о чём-то спросить, но не решался.

— Я понимаю вас, майор, и обещаю, если увижу, что вы держите слово и окажете мне какую-либо услугу, я верну вам это фото. Ведь вы об этом хотели меня спросить? Майор молча кивнул головой.

Вернувшись домой и сбросив мундир, Генрих вдруг вспомнил о своём обещании зайти к оберсту. Он сделал движение, чтобы натянуть мундир, с минуту колебался, потом с силой швырнул его на кресло. Нет, он не в силах сейчас даже пошевельнуть пальцем. Спать, немедленно спать, чтобы отдохнули натянутые до предела нервы.

Но заснуть в этот вечер Генрих долго не мог Альбом майора Шульца стоял перед его глазами, словно он вновь перелистывал страничку за страничкой «Документы великой эпохи», — сказал Шульц про эти фотографии. Да, документы, но документы обвинительные, и, возможно, когда-нибудь все увидят альбом майора Шульца.

Известие о том, что корпус, понёсший тяжёлые потери, будет переведён во Францию, а на его место прибудет другой, быстро распространилось и, понятно, взволновало всех офицеров. Об этом говорили пока шёпотом, как о великой тайне, но все ходили возбуждённые, радостно взволнованные. Правда, откуда-то стало известно, что часть офицерского состава оставят на Восточном фронте, и это немного нервировало, рождало чувство неуверенности. Но офицеры успокаивали себя и друг друга тем, что это касается лишь фронтовиков, а не работников штаба.

Всеобщее возбуждение улеглось лишь после получения официального приказа командования о передислокации корпуса.

В этот же день Бертгольд вызвал Генриха, чтобы сообщить ему эту радостную новость.

• Предыдущая
• 14/127
• Следующая