Лесник (СИ) - Мельникова Надежда Анатольевна - Страница 17

Он повалил ее на землю и впился губами глубоко, хищно, искусно, плотоядно, с жадностью, ненасытно, алчно по-настоящему. Так, как и положено волку.

Когда в жизни наступают темные времена, рядом не остается никого, кто бы мог помочь. И дело даже не в том, что люди уходят, бросают, перестают звонить, оставляя тебя наедине с самим собой — один на один с твоим горем. Просто никакие слова, поступки, кружки горячего чая, теплые одеяла или даже объятья не избавят от реальности, в которой твоих родителей больше нет, твой единственный ребенок неизлечимо болен или жена, возможно, лежит в морге. Потому что не существует слов, способных ослабить этот узел, залить боль, затянуть рану. Ты варишься в собственном горе, купаешься в нем, день за днем переживая снова и снова, испытывая его по кругу, по самому страшному бесконечному кругу. Тебе очень больно и в то же время безразлично. Наплевать, что нужно вставать по утрам и чистить зубы. Ни жарко, ни холодно от того, что нельзя надевать мятую одежду. Нет никакой разницы, какая у тебя сейчас прическа и расчесывался ли ты вообще. Всё, что тебе нужно, — это услышать, что твои родители просто ушли по неотложным делам, что врачи ошиблись с диагнозом твоей дочери, что это какая-то другая женщина лежит под простыней, занимая ледяной металлический стол морга, в чужой для тебя стране, бездыханным синеющим трупом.

Жизнь продолжалась, несмотря на то, что Данила как будто выпал из нее. Все текло своим чередом. Люди касались его горя лишь одним ухом, поглощая булочки, попивая кофе и обсуждая погоду за окном. Мир так устроен. Он не плохой и не хороший, он такой, какой есть. И подавая паспорт в окошко таможенного контроля, Даниле пришлось сообщить постороннему человеку о цели своего визита так, будто речь шла о чем-то банальном и будничном.

— Как давно вы ели? — незнакомый женский голос вырвал его из оцепенения.

Данила даже не заметил, что их стало больше. Не понял, как именно они оказались в кафе, расположенном в зоне вылета на третьем этаже аэровокзального комплекса Стокгольма в секторе пять-шесть. О чем говорила красно-черная табличка прямо перед его лицом.

Услышав вопрос переводчицы, Суляев тут же встрял:

— Если вы решили окочуриться до суда, то не на того напали. Я вам этого не позволю. Никакой голодовки.

Фомин ничего не ответил на реплику следователя и снова погрузился в свои мысли. Он вздрогнул, когда встречавшая их в аэропорту женщина громко рассмеялась. Суляев, Елесеев и их новая знакомая бурно обсуждали какой-то сериал, не обращая на него внимания. Никому в голову не пришло, что нужно вести себя тише — у человека горе. Им было наплевать на то, что цвет лица Данилы давно стал серым, а под глазами пролегли глубокие тени. Перед ними оказались тарелки с чем-то похожим на оладьи, но только толще и крупнее. Желудок тут же сжался, а к горлу подкатила тошнота.

— Самолет прилетел чуть раньше, поэтому нам придется ждать представителей шведской полиции. Потом времени на еду не будет, — улыбнулась женщина лет тридцати с короткой мужской стрижкой.

Маленькие прядки торчали в разные стороны, словно острые ежиные иголки, хорошо гармонируя с аккуратными, но густыми бровями. На груди белоснежной блузки переводчицы горела небольшая, но очень яркая брошь — цветок.

— Благодарю, я не голоден.

— Нервничаете?

Данила ничего не ответил, медленно повернувшись к Суляеву, который ловко и методично разрезал свое лакомство. Нож полоснул по мягкому тесту, и кроваво-красный джем брызнул в сторону. Данила закрыл глаза.

— Я тоже не ем, когда нервничаю. Моя супруга говорит, что мне нужно все время находиться в состоянии стресса, чтобы похудеть. — Все за столом засмеялись, кроме Данилы.

Он сидел молча, держа спину очень ровно, будто кол проглотил, руки лежали на коленях.

— Ну, вам-то не надо худеть, — запустив очередной кусочек в рот, улыбнулся Суляев.

— Вы в отличной форме, нравитесь женщинам.

— К чему вы опять клоните?

Суляев быстро выудил из кармана какой-то листок и пухлыми, жирными от еды пальцами раскрыл его. На бумаге остались следы, Данила почувствовал новый спазм в желудке.

— Вот, Ирина из бухгалтерии утверждает, что на прошлом новогоднем корпоративе вы пригласили ее на медленный танец, после чего долго недвусмысленно улыбались, делали различные намеки.

— И это означает, что я убил свою жену, — искоса смотрел на листок Данила, продолжая сидеть ровно.

— Нет, это означает, что вы флиртовали с Ириной из бухгалтерии.

— И это ведет к тому, что я продал в бордель и убил свою жену?

— Вы повторяетесь, Фомин, — нахмурился Суляев.

— На воре и шапка горит? — рассмеялся Елесеев и так же брызнул джемом. У Данилы разболелась голова, он обратился к переводчице:

— Как нашли тело?

Женщина пожала плечами. И вроде бы искренне посочувствовала, глядя ему в глаза:

— Мне жаль, но я не знаю. Вам лучше поинтересоваться об этом у полиции.

Ответ был ожидаемым, легче не стало. Данила осмотрелся по сторонам. Молодые семьи, казалось, окружали его со всех сторон. Мамы и папы, держащие за руку своих драгоценных детишек, как будто бы кричали ему в лицо: «Как ты мог отправить ее одну? Ты же знал, что она не сможет постоять за себя! Ты же знал, что она не справится!» Он сходил с ума, терял рассудок. В глазах двоилось.

Данила абстрагировался от происходящего за столом и повернул голову направо. Маленький азиатский мальчик залез к отцу на колени, обнял его за шею и начал раскачиваться, вправо-влево, словно паучок на тонкой нитке. К ним подошла схожая по возрасту с отцом семейства женщина и поставила на стол жареную картошку. Ребенок тут же бросился к ней на шею. Эта семейная идиллия с укоризной давила на сердце, разбивала его вдребезги, рвала в клочья. Боль утраты вернулась с новой силой, она играла с ним как с маленьким котенком, придумывая все более изощренные испытания. Наблюдая за посторонними людьми, Данила вспомнил, как сильно Соня хотела детей и как он откладывал этот вопрос в самый долгий ящик. Он и сам не знал почему, теперь не было конкретной причины, а может быть, он просто не мог ее вспомнить. И так уж вышло, что сейчас именно из-за него от Сони ничего не осталось. Никакого продолжения. Только тряпье, мебель, личные вещи. Все, что сгниет без остатка за ненадобностью.

Наконец-то с пищей было покончено. Переводчица попыталась спасти его порцию, упаковав все в пластиковые контейнеры, но Даниле было наплевать. Он уже давно потерял интерес к еде. Все, что ему нужно было, — это быстрей добраться до морга. Но ужас, страх сдерживал его. Он сидел на стуле, боясь пошевелиться.

— Вы идете? — несколько раз повторила женщина, прежде чем Данила сдвинулся с места, ноги не слушались.

Когда они вышли на улицу, его ослепило солнце. Он долго жмурился, позволяя глазам привыкнуть. Молоденький полицейский открыл перед ним заднюю дверь автомобиля. Дорога от выхода из аэропорта к машине показалась Даниле бесконечной, хотя занимала всего пару мгновений. Он не помнил, как уселся на сидение. Переводчица прижалась к нему справа, а слева едва влез Суляев.

Представитель полиции Швеции занял место за рулем и тут же принялся что-то рассказывать. Даниле показалось, будто его сейчас вырвет. В салоне пахло бензином. Переводчица вовремя спохватилась и начала переводить, морщась, прислушиваясь, запоминая:

— Он говорит, что все в участке стоят на ушах, какой-то ужас творится. Годами было тихо и спокойно: то ваш труп нашли, то еще один за городом. Там совсем юная девушка, под мостом. Но это не их юрисдикция, слава богу, и им этим делом не придется заниматься. Им вашего трупа хватает. А еще он спрашивает, как давно вы ели?

Данила истерично усмехнулся, потирая переносицу. Сегодня все, кажется, помешались на его кормлении.

— Я не помню, — покачал он головой, — я не знаю. Спросите у него, где обнаружили тело.

— Так, — поднял руку с колена Суляев и помахал ей перед лицом Данилы, будто тот был сумасшедшим, — вы, пожалуйста, в это не лезьте. Ваша задача сейчас точно определить, тело вашей ли супруги лежит в морге, а расследование оставьте профессионалам.