Дело всей жизни (СИ) - "Аксара" - Страница 80

Это было почти романтично. Шэй едва подумал об этом — и тут же дурацкую мысль отогнал.

Скамейки в беседке тоже уже были относительно чистыми. Снег с них сошел, и только по краям, куда не попадал дневной свет, сохранилась ледяная корка. Хэйтем устроился первым и безукоризненным жестом пригласил Шэя устроиться рядом. И это тоже заставляло подумать о чем-то таком… Скамейка была слишком короткой, чтобы двое могли на ней расположиться на расстоянии, подобающем двум джентльменам. Шэй почти касался бедром бедра возлюбленного.

Мистер Кенуэй вытянул ноги — уже одно это заставляло завороженно за ним проследить! — и отпил. Шэй поднял взгляд и едва сдержал шумный вздох. И решил, что это хорошо — то, что любовник себе такого не позволяет ни с кем другим, потому что видеть, как он обхватывает горлышко бутылки губами, было… Это порождало совсем не те мысли и чувства, что положены, черт его дери, джентльмену!

А Хэйтем, едва ли предполагая, какое впечатление произвел, облизнул губы и небрежно поинтересовался:

— Так что там, в Париже?

Шэй не сразу понял, о чем его спрашивают и даже помотал головой, чтобы вытряхнуть оттуда неподходящие мысли, но слова сорвались раньше, чем он успел подумать:

— Никогда не видел тебя… таким.

Хэйтем усмехнулся:

— Значит, и на тебя подействовало очарование весенней ночи? Когда-то — как раз во Франции — у меня уже было такое. Настолько давно, что я уже почти не помню деталей. Это было лет тридцать назад… Ну да, как раз тридцать.

Шэй постарался справиться с удивлением. Раньше он как-то не задумывался о том, какой была юность мистера Кенуэя. Казалось, он был таким всегда: высокомерным, немногословным, сдержанным и уверенным в себе.

— И что же? — Шэй улыбнулся. — Ты в те времена ходил на свидания с легкомысленными француженками?

— О нет, — Хэйтем хмыкнул. — Мой наставник не потерпел бы легкомысленных француженок в моем окружении. Он наставлял меня не только в мастерстве, но и в философии, и, конечно, заботился о том, чтобы мои мысли были направлены в нужное русло. Но когда мне было семнадцать, в наш дом зачастил один из его бывших учеников. Мне не было известно, какие дела их связывали, а я был уверен, что любая вершина покорится, если приложить достаточно усилий…

Шэй изумленно приподнял бровь, а потом и произнес, поняв, что любовник не собирается продолжать:

— Я… правильно тебя понял?

— Наверное, не совсем, — Хэйтем вздохнул. — Но в целом ты мыслишь в нужном направлении. Была ранняя весна, мы вдвоем сидели на крыше Абри-де-Лила… В те времена я был несдержан, почти как Коннор сейчас. И, наверное, я был смешон. Он подарил мне поцелуй, а вскоре уехал — и я больше ни разу в жизни его не видел. Много позже я узнал, что он не прожил и года после… того. Его убили французские ассасины. Через два года меня приняли в Орден. Мне было девятнадцать лет.

— Это был твой первый поцелуй? — хрипловато поинтересовался Шэй.

— Да, — мистер Кенуэй свел брови. — А что, это имеет значение?

— Я полагал, у тебя до меня не было мужчин, — абсолютно честно высказался Шэй — и не мог понять, ревность это или еще что…

— В определенном плане — не было, — подумав, ответил Хэйтем. — Впрочем, женщин у меня тоже было немного. Так что не тебе сейчас сидеть с таким выражением лица. Я и думать не хочу, сколько и кого у тебя было.

— У меня много чего было, — Шэй покаянно склонил голову. — И кого.

— Догадываюсь, — кивнул мистер Кенуэй. — Так что было в Париже?

Мистер Кормак думал вовсе не про Париж, а потому вопрос застал его врасплох. Он отпил из фляги и пробормотал:

— Даже не знаю, с чего начать.

— Начни с начала, — с улыбкой посоветовал ему мистер Кенуэй. — В чем-то вы с Коннором трогательно одинаковы.

Шэй фыркнул, припомнив, что действительно советовал это сыну не далее, как часа полтора назад, и послушно попытался припомнить, с чего все начиналось:

— Мы с Женевьевой прибыли в Париж и… Знаешь, Хэйтем, там все как-то очень быстро закрутилось. Сначала, еще на корабле, у меня были проблемы из-за пассажирки. Часть команды так и не смирилась с мыслью, что на борту — женщина, да еще и не лично моя. И дело было даже не в том, что женщина на корабле — плохая примета, а в том, что Женевьева была просто невыносима, и я несколько раз едва не проклял тебя за этот план.

— Чем же она была так невыносима? — мистер Кенуэй несколько озабоченно приподнял голову.

— Она полностью соответствовала своему образу богатой пассажирки, — Шэй закатил глаза. — Ее якобы тошнило, ей не нравилась солонина, не нравилась вода, не нравилось вино. На нее якобы пялились матросы… Хотя уже на вторую неделю на нее никто не смотрел, лишь бы не огрести неприятностей, а еще… В общем, это было кошмарнейшее путешествие в моей жизни — и это при том, что вечерами она вполне любезно беседовала со мной и Гистом. Остальным пришлось хуже.

Хэйтем рассмеялся, но мужественно попытался погасить смех побыстрей:

— Надеюсь, больше тебе не придется возить ее через Атлантику. Так что было дальше?

— Дальше… — Шэй снова отпил, не осознавая, что точно так же, как Коннор, слишком часто отпивает. — В Париже мы поселились в отеле «Филантэ Этуаль» в Ситэ поблизости от Сен-Луи, и пока я отдыхал от кошмарного путешествия, Женевьева в первый же день познакомилась с кем-то в кондитерской отеля. Меня поначалу она не привлекала, но вокруг нее уже вились какие-то дамы, а через неделю мы получили первое приглашение… даже не на бал. Так, скромный камерный вечер в салоне. Как же мне не хотелось туда идти!

— Но ведь ты пошел? — прозорливо уточнил Хэйтем.

— Пошел, — буркнул Шэй. — Куда мне было деваться, когда я к этому и стремился.

— И как прошел вечер? — мистер Кенуэй поинтересовался этим так, как будто это был вечер, который он, к своей досаде, пропустил.

— Ужасно, как и все остальное, — мистер Кормак прикрыл глаза. — Женевьева проверяла мои способности к танцам, но одно дело — несколько па в номере, а другое — танцевать весь вечер. Через полдюжины танцев я ускользнул от гостей, скрылся за портьерой и услышал, что обо мне говорят. Беседовали дамы, и… Хэйтем, я много лет не краснел! А тогда мне хотелось провалиться сквозь землю. Женевьева успела всем растрепать, что нашла меня — о, ирландский самородок, мадам! — в Нью-Йорке. По ее словам выходило, что даже такой дикарь, как я, может оказаться полезен, если правильно дрессировать. Милым дамам предлагалось не обижаться на то, что я чудовищно невоспитан — ведь я настолько хорош в постели, что за это меня можно простить. После этого я уже не удивлялся тому, что каждая из этих хищниц хотела потанцевать со мной, выпить со мной или, на худой конец, пожеманничать. Когда Женевьева собралась уходить — и довольно демонстративно! — она настолько собственнически призвала меня к себе, что мне оставалось только покориться.

— Ты все правильно сделал, — Хэйтем все-таки смеялся. — Сразу показал, что с мадемуазель надо считаться.

— Уверен, она этого и добивалась, — Шэй снова отхлебнул из фляжки.

— Ты ведь с ней не… не спал? — несколько неуверенно уточнил мистер Кенуэй.

Шэй поперхнулся и закашлялся, а потом воззрился с искренним возмущением и даже ужасом:

— Конечно, нет, Хэйтем! Это же…

— В таком случае, она даже наугад описала твои возможности весьма точно, — с безукоризненной вежливостью заметил мистер Кенуэй.

— Хэйтем… — Шэй с трудом не подавился второй раз. — Я…

— Продолжай, — фыркнул Хэйтем. — Хотя ничего не скажу, я тебе почти сочувствую.

— Дальше получше пошло, — вздохнул Шэй. — Нас с Женевьевой стали приглашать на более… крупные светские мероприятия, там было больше мужчин, так что такого ужаса я уже не испытывал. Да и общество начало привыкать, что среди них — я, весь такой невоспитанный, из Америки и из ирландской семьи. Многих дам это восхищало — правда, они говорили со мной так, словно я полуразумное животное, и были весьма расстроены, когда я прямо сейчас не собирался порвать на них платье. Ну, и я старался поддерживать образ — говорил мало, на дам смотрел пристально. У мужчин мой успех, понятно, вызывал зависть. А тут еще Женевьева пустила слух, что я пират, и слухи о том, сколько судов я захватил и потопил, множились просто на глазах.