За тридцать тирских шекелей - Корецкий Данил Аркадьевич - Страница 52

Скорпио закончил читать и свернул документ. Толпа вновь зашумела, послышались какие-то выкрики, не отличающиеся разнообразием, можно было разобрать некоторые, которые повторялись чаще других:

– На костер!

– Сжечь колдуна!

– Смерть еретику!

Белый ворон взмахнул рукой. Палач в длинном красном балахоне и остроконечном капюшоне с прорезями для глаз и рта поджег с трех сторон хворост под эшафотом. Огонь с треском побежал вокруг, перекидываясь на дрова и быстро набирая силу. Порывы ветра раздували его, через несколько минут пламя поглотило весь эшафот и взметнулось почти до верха черного столба. Во все стороны летели искры, столбом поднимался серый, все больше чернеющий дым. Привязанная фигура некоторое время еще проглядывала сквозь дым и пламя, но потом скрылась в жадных языках огня. До последнего она оставалась неподвижной, да и обычных душераздирающих криков слышно не было.

Ничего удивительного: к столбу была привязана кукла – одежда Калиостро, набитая тряпьем и соломой! Это была последняя мистификация Джузеппе Бальсамо, на этот раз устроенная не самим хитроумным авантюристом, а судьбой: папа Пий VI, ознакомившись с материалами дела, заменил полное сожжение частичным, с последующим пожизненным заключением после публичного покаяния.

Сам осужденный – босой, в холщовой рубашке, стоял на коленях лицом к главному входу церкви Санта-Мария, а спиной – к мраморному слону, рядом с которым гудел и трещал огромный костер. Несколько монахов бросали в огонь весь изъятый у него магический скарб: толстые старинные книги в тяжелых кожаных переплетах, тетради с записями, рецепты Делания, алхимическое оборудование – мерные весы, тигли, химикаты, формы для отливки монет, реторты и пробирки, части атанора… Туда же летели костюмы, головные уборы и личные вещи. Именно это и составляло «частичность» – символическое сожжение фигуры обвиняемого и уничтожение вещественных доказательств и его имущества. Но уничтожение ценностей – это серьезное испытание даже для служителей инквизиции. Соблазн велик, и не все его выдерживают: молодой брат Агостино, вместо того чтобы бросить в огонь, сунул в карман перстень, на котором лев держал в зубах камень, а также несколько подозрительно новых гиней…

Но Джузеппе Бальсамо это не волновало. Он стоял на коленях, слушая шум заполнившей площадь толпы. Этот шум напомнил, как он выступал с Грацией на Морской площади в Палермо – публика шумела так же. Правда, тогда сзади не слышалось устрашающего гудения огромного костра. Огонь был такой силы, что Джузеппе чувствовал спиной его жар. Сложив руки перед грудью, он вроде бы произносил покаянные слова молитвы, хотя на самом деле ни одной молитвы толком не знал. Но это его не смущало, и он говорил то, что запомнил:

Баю-бай, баю-бай, этого ребёнка кому я отдам? Отдам ли его Бефане, – она позаботится о нём неделю…

Впрочем, при всём усердии из-за шума никто не смог мог бы разобрать слов… От едкого дыма сгорающих химикатов слезились глаза.

Зрелищная часть экзекуции закончилась, толпа вновь распадалась на отдельных людей, и эти люди, в основном недовольные обманутыми ожиданиями, расходились с площади. Джузеппе Бальсамо посадили в черную карету для арестантов и отправили отбывать наказание в тюрьму для особо важных преступников – бывшую крепость Сан-Лео. Он уже знал, что Лоренце раскаяние и предательство не очень помогли: её пожизненно сослали в женский монастырь в Риме. Паоло и Игнацио отпустили как против воли вовлеченных в грех хозяином, о судьбе Грации и Тома ничего известно не было.

Не знал он и о том, что брат Агостино продал его перстень бродячему торговцу, но через некоторое время монаха поймали на сбыте золотых монет, заставили признаться в фальшивомонетничестве и повесили.

Бывшая крепость, а ныне тюрьма, построенная на самой вершине горы Фельтро, возвышалась над долиной реки Мареккья и была видна издали за много вёрст. С трёх сторон она была окружена отвесными скалами, а со стороны городка Сан-Лео находилась крепостная стена с двумя круглыми башнями по краям, примыкающим к пропасти. Путь к ней был извилист и пролегал среди множества скалистых утёсов.

Большинство камер тюрьмы в прошлом были помещениями казарм крепости. Слухи о магических способностях нового заключенного привели к тому, что Бальсамо-Калиостро поместили в бывший пороховой склад – круглую комнату в башне с единственным входом через люк в потолке. Вначале спустили лестницу, а когда он оказался внизу, возле деревянной кровати с тощей периной, лестницу подняли, захлопнули и заперли люк на трехметровой высоте и оставили наедине со своими мыслями и воспоминаниями. Он обошел камеру по кругу, подошел к небольшому окошку, которое выходило на пропасть под отвесной скалой и перекрывалось четырьмя рядами решёток. Ясно было, что выбраться отсюда без посторонней помощи невозможно!

Он долго смотрел на раскинувшуюся далеко внизу зеленую долину, на живописную реку, на стаи птиц, которые легко парили в теплых потоках воздуха на уровне тюрьмы и столь же легко пикировали вниз, поклевать что-нибудь в полях и виноградниках.

«Зря я отказался учиться летать! Хотя еще пришлось бы учиться проходить сквозь железо!» – саркастически подумал Джузеппе. И тут же испытал стыд: он оболгал Грацию и Тома – единственных друзей, которые не предали его! А он обвинил их в колдовстве! Проклятье! Как бы забыть про это навсегда?

Он бегал от стены к стене, лихорадочно размышляя, как найти выход. Не из сложного положения, в чем он был мастером, а из этого каменного мешка…

Без помощи друзей не обойтись, а друзей у него нет! Значит, надо находить контакт с тюремщиками, заводить с ними дружеские отношения, подкупать и покупать себе свободу! Но у него не было и денег…

Комендантом тюрьмы Сан-Лео был пожилой служака Сальватор Грава, бывший военный, участвовавший во многих сражениях, которые закалили его характер и оставили шрамы на теле. Для него столь известный узник оказался лишней головной болью. Первую жалобу Джузеппе написал через неделю после прибытия в Сан-Лео, требуя заменить висящее на стене картонное распятие железным или хотя бы деревянным. Еще через неделю потребовал выдать глину, чтобы замазать щели в стене, где прятались мешающие ему спать клопы. Потом жаловался на плохое питание, на сквозняки, на сырость и холод от каменных стен. Каждое такое ходатайство порождало длительную переписку, потому что Сальватор Грава опасался принимать решения самостоятельно и любую мелочь согласовывал с Римом. В большинстве случаев такая переписка заканчивалась отказом. Правда, однажды комендант пошёл на риск и мужественно велел побелить стены. Эта небольшая победа подбодрила узника, к тому же переписка помогала ему скоротать время.

Так прошло несколько лет. Калиостро заметно располнел и обленился. Если первое время он иногда разговаривал сам с собой, то теперь из-за длительного молчания у него появлялась задержка речи, когда возникала необходимость что-то сказать охранникам. И прошения он писать перестал. Появилась одышка и частые головные боли, так что большую часть времени Джузеппе просто лежал или спал. И однажды, во сне, он увидел предводителя «волков пустыни» – железного и бесстрашного Али.

«Вот друг, про которого я забыл, и который может мне помочь!» – блеснула безумная мысль. Хотя почему «волк пустыни» после стольких лет разлуки должен бросить свои дела и помчаться на выручку к одному из десятков давних знакомых, он бы не смог правдоподобно объяснить. Но надежда делает реальными самые сказочные мечты, и Джузеппе, после долгого перерыва, вновь потребовал бумагу и чернила.

Письмо предводителю «волков пустыни» он писал несколько дней. Надо было скрытно попросить о помощи, точно описать свое местонахождение и при этом обмануть тюремную цензуру. В конце концов он остался доволен полученным творением:

«Здравствуй, мой дорогой названный брат Али! Надеюсь, ты пребываешь в добром здравии, как и весь твой род, да благословенны будут ваши дни!