Мой бывший бывший (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta" - Страница 16

А я-то думала, дно Ветровым уже пробито.

А нет! Он побил собственный рекорд. Дорогу чемпиону!

Ну, а что ты хотела, Вик? Чтобы он упал на колени и попросил прощенья? Ты серьезно?

— Ветров, проваливай к чертовой матери, — устало произношу я, — и лучше — обратись к психиатру, у тебя точно что-то не в порядке с головой. Потому что я лично не представляю, насколько нужно бредить, чтобы предлагать вот это. Мне!



— Очень интересно, — Яр ядовито кривит губы и шагает ко мне, — а что же тебе нужно предлагать?

— Иди к черту, — я отступаю на два шага, — можно дальше. Как можно дальше от меня.

И побыстрее. Только это пожелание я придержу при себе, чтобы Яр ничего не заподозрил.

— Я бы с удовольствием, — эта улыбка у Ветрова похожа только на оскал, — но ты устроилась в мою фирму.

— Интересно, Эдуард Александрович будет рад, что ты считаешь его фирму своей?

— Я и эту планету своей назову, только толку-то? Ты же с неё не исчезнешь, — шипит Ветров, глядя на меня сверху вниз. И это не только из-за того, что он выше меня, это еще и эмоциональный посыл.

Вот это самомнение у этого мачо. Все ли его бывшие должны уходить в небытие после расставания или мне оказана особая честь?

Место для отступления у меня заканчивается — я натыкаюсь спиной на стену. Черт…

Ветров же радостно щерится и роняет ладони по бокам от моей головы. Между моей грудной клеткой и его — сантиметров пятнадцать. Твою же… А со стороны, наверное, смотрится жутко химично — Алинка наверняка нашла бы это о-о-очень горячим жестом. Меня же тошнит все сильнее.

— Ну, же, Вик, — со все той же издевкой шепчет Ветров, склоняясь ко мне еще ближе, — назови мне цену. Сколько хочешь, чтобы исчезнуть из Рафарма по собственному желанию?

Я не успеваю ничего — ни придумать ему особенно заковыристый посыл, ни сообразить, как вывернуться и ускользнуть в мою квартиру, не устроив драки на лестничной клетке. Знаю я — руки сейчас по нервяку будут трястись сильнее, чем у героя триллера, за которым гонится убийца.

— Мам, это ты? — звучит за моей спиной голос Маруськи. И эта её фраза сопровождается характерным дверным скрипом.

Нет! Нет-нет-нет!

Господи, я же говорила ей не выползать из квартиры, как только на лестничной площадке начинают шуметь. Козявка моя любопытная, что же ты натворила!

Ветров вздрагивает.

Ветров оборачивается.

И этому я помешать не в силах…



Она стоит в дверях, тревожно переминаясь с ноги на ногу.

Розовая футболка, джинсовый комбинезончик, два хвостика — «как уши у лисички». Отдельный шедевр — тапки-единорожки. Розовые тоже, да…

Обычная девчонка, обычная второклассница. Могли бы быть первоклашками, но мы ужасно торопились!

И я бы на самом деле не переживала. Потому что, ну, мало ли сколько лет моей дочери, кто его знает, как я переживала постразводную депрессию, может, ушла в большой и долгий загул и сама не помню, кто наш папочка.

Даже такой трэшовый вариант меня бы устроил на самом деле. Моей любви к дочери от этого меньше бы не стало.

И будь все так, не будь у меня повода — я бы послала Ветрова лесом, отказала бы ему в праве на генетическую экспертизу, и точно б знала — он бы спрыгнул. Не стал бы добиваться признания отцовства у ребенка, который может быть и не его.

Он же у нас чертов собственник. Он не будет претендовать на игрушку, если будет не уверен, что эта игрушка — только его и ничья больше.

Но… Повод у меня для беспокойства имеется! Налицо, так сказать.

Еще первокурсником Яр заливал мне, что это, мол, у его семейства доминантный ген такой. Что уже поколений восемь все Ветровы с этим цветом глаз.

Цветом, который я пыталась ненавидеть те девять месяцев после развода.

Цветом глаз моей дочери, красивей которых нет ни в одном уголке этой планеты.

Зашкаливающе-ярким, ультрамариново-синим…

— Мам, — Маруське неуютно и страшно. Еще бы, всякие стремные дядьки тут шляются и как будто бы даже обижают маму. Вряд ли вся эта ситуация со стороны выглядит хотя бы мило.

Моя дочь боится. И подойти к ней мне не сможет помешать никакой Ветров — особенно тот, что сейчас замер бледным призраком и ловит воздух ртом. И смотрит на Маруську, не выпуская её из поля зрения ни на секунду.

Я шагаю мимо него. Маруська вцепляется в меня обеими ручонками, я отвечаю ей взаимностью, глажу дочь по спине.

Сердце мое непоседливое, вот что ж тебе не сиделось дома? Стольких неприятностей нам с тобой удалось бы избежать, потерпи ты самую чуточку.

Почему неприятностей? А вы всерьез верите, что Ярослав Ветров, узнав о том, что семь лет назад я не сообщила ему о рождении дочери, принесет мне пятьсот эскимо от радости? Это только крокодилу Гене такие ништяки обламывались.

— Бабушка спит, бусинка моя? — шепотом в самое ушко Маруськи. Она кивает торопливо и быстро. Ну, ясно. Когда бабушка спит, в тишине нам становится тревожнее всего. Нет, я не злюсь. Это бесполезно, в конце концов.

Тем более что в чем виновата Маруська? В том, что не очень любит тишину? Она настолько не любит тишину, что до сих пор приходит по ночам спать ко мне. Повышенная тревожность, ага!

— Пять минут подождешь? — ласково спрашиваю я.

— А можно две? — моя маленькая лиса, конечно, тут же начинает торговаться.

— Четыре, — улыбаюсь я, — но сегодня прочитаем на главу больше. Договорились?

— Ага, — Маруська вздыхает, еще три секунды пыхтит мне на ухо, а потом — выскальзывает из моих рук.

— Стоп, — я перехватываю дочь за подбородок, вглядываюсь в лицо.

Царапина на лице. Во всю скулу, от виска к подбородку. Утром её не было.

— Это что? — тихо спрашиваю, касаясь пальцем кожи, рядом с болячкой.

Маруська мрачнеет. Ну, ясно. Это снова Маскарадова или кто-то из её подпевал?

Если бы еще были гарантии, что в другой школе будет как-то иначе… Гарантий нет, но и выбора тоже. Если завуч и дальше будет игнорировать нашу проблему — из этой гимназии мы уйдем. Без особых сожалений. Ну, почти. Гимназия новая, крутая. И фонд у неё отличный…

— Ты ей хорошо наподдала? — заговорщическим тоном уточняю я. Непедагогично — да. Но я не буду прививать моей дочери привычку пасовать, когда её обижают. Маруська снова улыбается, на этот раз — кровожадно. Ой, не завидую я той принцесске, что к ней полезла.

В конце концов, тапки-единорожки на последний Новый Год лежали под елочкой от меня.

А у Деда Мороза моя дочь заказала боксерскую грушу. И гантели.

Дедушка Мороз, разумеется, исполнил её мечту.

Эй, я знаю, что «девочки не дерутся», вот только, ой, сколько вы не знаете, о некоторых девочках. Увы, я не могу оплачивать Маруське занятия верховой ездой — а она грезит о лошадях. Но на боксерскую грушу денег я заработала. Сама иногда подумываю, что полупить по груше — отличный антистресс. Жаль, у её перчаток — не мой размерчик.

И, кстати, когда я дарила Маруське этот подарок, у нас этих проблем не было. Мы вроде даже дружили с этой Олей. Это все в этом году началось…

— Четыре минуты, — напоминаю я и закрываю за Маруськой дверь. Напоминаю ей. Проговариваю для Ветрова. Уж он-то точно не заставит меня нарушить слово, данное дочери.

Вообще, круто было бы сейчас нырнуть в квартиру и захлопнуть за собой дверь. Сказать проблемам: «Не хочу». Сделать вид, что их не существует.

— Сколько ей лет? — это первые слова Ветрова, после того, как Маруська приговорила все мое, так тщательно хранимое — её инкогнито. Он смотрит немигающим взглядом в дверь, захлопнувшуюся за Маруськой.

Может, соврать? А сколько у меня шансов, что он поверит в мое вранье? Яр не идиот, в конце концов. Маруська — стройная как кузнечик, вытянулась за последний год. Отличить семилетку от пятилетней пухляши легко. Даже тот, кто в жизни не видел детей — угадает.

И потом — он видел её глаза. Его глаза — и на лице Маруськи. Никакой чертовой генетической экспертизы не надо.