Новое назначение (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 14

Но я все равно их всех отыщу, пусть даже мертвых. Все-таки, есть надежда, что хотя бы кто-нибудь остался в живых. Мало ли, как могла сложиться судьба.

— Увы, Владимир Иванович, по Зуеву я вам ничего не могу сказать и ничем не смогу помочь, — развел руками отставной ротмистр.

— А что с генералом Мочаловым? — поинтересовался я. — Его Архчека не расстреляло?

— Он теперь не то во Франции, не то еще где-то. Арестовать-то его арестовали, но даже допросить толком не успели. В августе началось вторжение, стало не до него. А потом генерал взял семью, сел на ближайший корабль. Мы ему говорили, что нелепо уезжать из страны, если большевики вот-вот падут, но генерал сказал, что большевики никуда не денутся, а падем мы.

— Значит, по карточкам ничего, — подытожил я.

— Пока ничего, но может, впоследствии что-то и выясним, — утешил меня бывший ротмистр. — Почтовая карточка может быть и проверкой связи — дескать, информация получена. В этом случае открытки можно смело хранить, не находя в них никакого потаенного смысла. А еще возможен вариант, что иллюстрация служит неким приказом — обратить внимание, выяснить, и так далее. Агент мог заранее иметь некую книгу с условными картинками или с их описанием. Получил открытку, смотрит рисунок, а там уже готовая схема действий, или определенный приказ. В общем, тьма вариантов. Но, коль вариантов тьма, то мы исходим из принципа Оккама.

— Выбираем самый простой и считаем, что открытка, это всего лишь сигнал агенту, что его информация получена, — кивнул я, давая понять экс-ротмистру, что мы тоже почитывали не только классиков марксизма-ленинизма, но знакомы и с трудами более древних философов. Правда, только в цитатах.

Я шел и мечтал, как стряхну с плеч все эти начальственные заморочки и возьмусь-таки за интересное дело. И с Зуевым бы хотелось поставить точку, пусть он теперь и за пределами Советской России, и с его агентурой. Надо бы кого-нибудь из ребят, кто потолковее, специально отрядить по этому направлению. Пусть библиотеку изучают, квартиру Платона Ильича (мне не до нее), отрабатывают все архангельские связи библиотекаря. Что-нибудь да найдут. Только, кого? Может, Кирилла?

Впрочем, размышления и воспоминания не помешали мне заметить, что между домами скользнули две какие-то странные тени, пытавшиеся избежать освещенных мест. Впрочем, в апреле двадцатого года в десятом часу вечера освещенных мест в нашем городе маловато.

Разумеется, можно предположить, что в меня влюбились две отчаянные архангельские гимназистки, провожавшие до дома объект их воздыханий, но, если следовать многомудрому Уильяму из Оккамы, меня снова собираются убивать.

Как бы невзначай я сунул руку в карман и снял браунинг с предохранителя. До места, где я продолжал квартировать, оставалось всего ничего, но путь проходит по открытому пространству, а впереди еще один дом. И там, по логике, должен быть кто-то еще. Скорее всего, меня собираются взять в классические «клещи». Это простое совпадение или меня давно караулят?

Хм... А чего они от меня ждут? Так, начнут стрелять сзади, если не попадут сразу, я побегу «змейкой», а тот, что в засаде, поймает меня на прицел? Ох, ребята, да вы малость перемудрили.

А ведь вы сейчас нервничаете, желаете поскорее покончить с этим грязным и мокрым делом, мечтаете пристрелить этого чекиста.

Не дожидаясь, пока начнутся выстрелы, метнулся вправо и вместо того чтобы изображать императора Александра II, бегающего под пулями, развернулся и присел на одно колено.

Есть! Преследователи выскочили и принялись стрелять, только не по мне, а по тому месту, где, по их мнению, я должен быть.

— А-а! — раздался крик боли.

Я же говорил, перемудрили. Кто же устраивается в засаде на линии огня? Теперь вот, подстрелили своего. Впрочем, думы думами, а рука уже сама вскинула браунинг, а указательный палец выжал спусковой крючок. Один раз. Второй.

Я и раньше стрелял неплохо, а теперь, когда от этого искусства зависела моя жизнь, а не только запись в аттестационном формуляре, пришлось учиться набирать не только искомые тридцать пять, нужные для подтверждения квалификации и классности, а сорок пять из пятидесяти. Потому попал оба раза туда, куда целился. И пуля калибра 6.35 бьет с короткой дистанции хоть и не так убойно, как 7.62, но тоже достаточно болезненно. Вишь, катаются по земле, кричат от боли. Не иначе, кость мои пули задели. Так, а где третий?

Как же я вовремя! Третий, слегка оправившись от ранения, вскидывает оружие, но руки дрожат, и пуля, предназначавшаяся мне, уходит куда-то в небо, а мой выстрел вбивает парню кусок свинца прямо в лоб вместе с лобной костью. Жаль, разумеется, но два «языка» у меня есть.

На выстрелы, громко топая подкованными сапогами, уже бежали патрульные.

— А ну кто тут стрелял? Бросай оружие!

— Я начальник Архангельского губчека Аксенов, — веско сказал я, помахав удостоверением перед солдатами.

В этой части города патрулировали красноармейцы из бригады Терентьева, где и служил комиссаром Виктор Спешилов, и почти все бойцы знали меня если не в лицо, то хотя бы по фамилии. Я же вместе с ними освобождал Яренск от белых, а такое не забывают.

— Товарищ Аксенов, что случилось? — спросил один из бойцов, похоже, бывший старшим патруля.

Присмотревшись, я узнал красноармейца. Сейчас ...

— Товарищ Ануфриев? — уточнил я.

— Точно, не забыли, — расплылся солдат в улыбке. — Мы ж с вами вместе в штыковую ходили.

— Было дело, — кивнул я едва ли не с удовлетворением. Потом развел руками: — Но там хоть беляки бились лицом к лицу, а тут чуть рядом с собственным домом не ухайдакали.

Про собственный дом, положим, я приврал, но так звучало убедительнее.

— Вы-то не ранены? — заботливо поинтересовался боец. Кивнув на притихших раненых, спросил, щелкнув по штыку: — С этими-то что делать? Может, приколем их, да и все дела? Чё с ними возиться-то?

— Эх, дорогой товарищ, — вздохнул я. — И хочется, да нельзя. Мне их теперь допрашивать. Ты лучше распорядись, чтобы твои ребята в ЧК сбегали, пусть сюда машину пришлют и доктора.

Ануфриев отправил одного солдата в расположение ЧК, а сам остался со мной. Пока ждали машину, я осматривал злоумышленников. Все трое — молодые парни, лет по шестнадцать-семнадцать, мне совершенно незнакомые. Оружие — наганы. Допрашивать их сейчас бесполезно, двое в шоковом состоянии, плюс потеря крови. Ну, третьего уже не допросить.

— Товарищи, гляньте-ка карманы, — попросил я солдат. Отчего-то самому рыться в карманах не хотелось.

— Товарищ Аксенов, а можно, мы это ... — смущенно спросил Ануфриев. — Ну, у них в карманах патронов много к нагану, можно мы их себе заберем?

— Забирайте, — разрешил я. — Только наганы оставьте — вещественные доказательства, как-никак.

— Так наганы-то у нас свои есть, а вот с патронами прямо беда. Интендант говорит — для красноармейцев только винтовочные положены, револьверных не дам, — радостно сказал Ануфриев, забирая патроны.

И впрямь, красноармейцам положены только винтовки, но каждый старается раздобыть себе еще и наган. В жизни всякое может случиться, а в ближнем бою пистолет или револьвер — незаменимая вещь.

Скоро в шапку убитого красноармейцы сложили найденные трофеи — три револьвера системы «наган», часы в стальном корпусе (одна штука, сломанные), патроны непонятного калибра (уточню), монеты Российской империи (и на хрена они нужны?), ключи (ничего себе замочки) и... три комсомольских билета, выписанных комсомольской организацией Архангельского судоремонтного завода. Ничего себе! Это что, привет от пламенного комсомольца Прибылова?

Если оперативники из отдела по борьбе со спекуляцией сообщат, что при обыске изъято кофе, все заберу себе, и пусть меня отдают под ревтрибунал за самоуправство, мародерство и шкурничество. Что там еще можно инкриминировать оборзевшему начальнику губчека? Хрен с ним, все подпишу, во всем сознаюсь, но не за так просто, а за полфунта кофе. Иначе скоро начну спать за собственным столом, а во время совещаний храпеть, пугая дремлющих соседей.