Ангелы Эванжелины (СИ) - Лис Алеся - Страница 43

Два уже знакомых санитара амбалистой наружности бодро и целенаправленно топают в мою сторону. Зачем они идут ко мне?

Быстро метнувшись к кровати, растягиваюсь на ней и прикрываюсь тонким одеялом. А через несколько секунд дверь отворяется, и мужчины переступают порог палаты.

Я стараюсь лежать спокойно, и ничем не выдать своего бодрствования, но с трудом сдерживаюсь, когда широкая лапища санитара опускается мне на плечо.

— Эй, блаженная, просыпайся, — трясет он меня, и я медленно открываю глаза.

Палата освещается лишь небольшим светильником на стене, позволяя мне оглядеться и прикинуть, что делать дальше.

— Что вам нужно? — нахмурившись, спрашиваю, быстро оценивая ситуацию.

— На операцию тебя отвести, — криво улыбается тот, который меня будит. Второй продолжает маячить за его спиной, нервно притопывая ногой.

— Какая операция? — поднимаю брови, уже догадавшись, о чем они толкуют. Лекарь — гад, видно сроки передвинул по какой-то причине. Главное время потянуть и отбиться как-то. Они ведь уверены, что я привязана и не могу оказать им сопротивления. — Вы что-то путаете.

— Ничего мы не путаем, — подает голос второй. — Тебя уже ждет доктор Куинкей.

Нервно сглатываю и замираю в ожидании подходящего момента, а когда санитар наклоняется, чтобы развязать мое запястье, одновременно поднимаю обе руки и ладонями ударяю его по ушам. Мужчина сдавленно охает и заваливается на бок, потеряв ориентацию. Я, не теряя времени, быстро вскакиваю и кидаюсь к двери, но меня тут же ловит второй, одной рукой схватив за плечо, а второй за волосы. Всхлипываю от боли и, извернувшись, кусаю его, а в следующий момент у меня темнеет в глазах от удара по голове.

Очнувшись, понимаю, что меня связанную тащат по коридору. И сердце замирает от страха, потому что сразу же вспоминается тот ужасный сон, увиденный мною на обратном пути, когда мы возвращались из древнего капища драодов. События повторяются с поразительной точностью — коридор, кляп во рту, двери, мимо которых мы проходим, прокушенная рука санитара и доктор, встречающий меня теми же словами.

Слезы застилают глаза, текут по щекам, плечи вздрагивают от рыданий. Тео, бедный Тео, он даже не подозревает, что сейчас со мной сделают. Больше всего жаль его и мальчиков, мне-то после процедуры будет совершенно наплевать на все. Состояние абулии, то бишь глубокой апатии и безволия, сделают меня спокойной и безразличной ко всему.

— Ну-ну, милая, не плачь, — доктор вытирает мне глаза салфеткой. — Всего лишь несколько минут, и ты станешь счастливой и беззаботной. А кто бы не стал твоим опекуном, мне еще спасибо скажет.

Успокоиться не получается, только плакать еще горше и дергать прикованными к подлокотникам запястьями, хоть и понимая, что это совершенно бесполезно.

Плечо обжигает укол, на секунду перевожу взгляд туда, видя, как один из санитаров вводит мне лекарство.

— Это всего лишь успокоительное, — объясняет врач. — Мне нужно, чтоб ты перестала дергаться и плакать. Мы сейчас немного подождем, чтоб препарат подействовал, и я сделаю надрез. Маленький, совсем крохотный, не беспокойся. Его потом и видно не будет. Ты почти ничего не почувствуешь.

Испуганно смотрю на него, но глаза врача светятся каким-то неподдельным интересом и сочувствием. Жалеет меня? Не может быть! Но верит, что делает правое дело… Наивный.

Лекарство вскоре действительно начинает действовать. По телу разливается тепло и истома. Становится как-то все равно. Апатия укутывает меня, как мягкий фланелевый кокон, и я бессильно опускаю голову на подголовник кресла, перестав сопротивляться и расслабив мышцы.

— Ну вот, так уже лучше, — потирает руки Куинкеи. — И берет со столика инструмент.

Опасное острие двигается к моему глазу, чтобы сделать надрез, а я, на секунду вынырнув из объятий спокойствия и безразличия, шумно вдыхаю, замерев от страха.

— Отойди от нее! — громкий приказ, раздается вместе с резко открывшейся и стукнувшейся об стену дверью.

— Брось оружие, и отойти от моей жены! — Снова раздается голос, и я словно сквозь туман всем своим существом стремлюсь к этому голосу, такому знакомому и такому родному, что сердце щемит от боли и радости.

Это, наверное, неправильно, но я искренне радуюсь, когда двое гвардейцев ведут доктора Куинкея по коридору. Не знаю, какое наказание ждет недобросовестного лекаря, но он обвиняется в злоупотреблении служебным положением и пренебрежении обязанностями.

Дорогого Лейтона тоже задержали этой ночью и уже отправили в городскую тюрьму до выяснения обстоятельств.

Это все мне тихо в двух словах рассказывает Тео, пока я все еще вздрагивая от страха, прижимаюсь к его груди. Лекарство продолжает действовать, но под влиянием событий эффект препарата основательно уменьшился, поэтому я хоть и спокойна, но вполне соображаю и даже отвечаю на вопросы следователей.

Теодор, конечно же, пытается меня сразу забрать домой, но я упираюсь рогом, желая помочь следствию.

— Я должна, понимаешь? — смотрю на него, часто-часто моргая в попытке сдержать непрошенные слезы. — Думаю, что схему с операцией проводили не единожды, и мои показания могут помочь. Представь, сколько девушек и юношей пострадали от его рук в угоду алчным родственникам, претендующим на наследство. Пока мои воспоминания еще свежи, я хочу все рассказать страже.

Беседа со следователями немного затягивается, и хоть я могу поведать совсем мало, но по моей указке двух добросовестных санитаров тоже забирают. Сомневаюсь, что они были не в курсе, какие делишки прокручивал уважаемый врач под покровом ночи. Не удивлюсь, что какой-то небольшой долей левого заработка он делился с этими бравыми работниками.

Домой меня против воли забирают, когда я уже начинаю откровенно клевать носом. Мои гордые возражения перебиваются широким зевком, который прикрыть ладошкой просто-напросто не хватает сил. А в карете и вовсе засыпаю, еще сквозь сон чувствую, что Теодор меня берет на руки и куда-то несет, сквозь ресницы угадывается фасад столичного дома, ранее принадлежащего Хендрику, знакомые лица дворецкого и парочки служанок, выбежавших нам на встречу, а вот комнату я не узнаю от слова совсем. Но в сей момент меня это ничуть не беспокоит, поскольку сон уже полностью овладевает моим сознанием.

Утро наступает поздно, когда солнце уже достаточно высоко поднимается на небосвод. Я с наслаждением потягиваюсь, ощущая как все косточки становятся на место. После двух дней в связанном положении, спать так, как хочется телу, великое благо, так же как и потягивания.

— Доброе утро, леди Эванжелина, — в дверь заглядывает служанка.

— Доброе… э-э-э… — пытаясь вспомнить имя девушки, сажусь на кровати и спускаю ноги на пол.

— Меня зовут Рита, — ничем не высказывает удивления моей забывчивости горничная, в этот момент открывающая тяжелые парчовые шторы, впуская в спальню утренний свет. — Принести Вам завтрак? — спрашивает она, широко улыбаясь.

— Неси, — киваю я, ощущая как громко начинает урчать в животе при одном упоминании о еде.

Девушка тут же скрывается, а я изумленно оглядываюсь, замечая незнакомую обстановку вокруг. Комната явно мужская, обставленная со вкусом и любовью. Деревянные панели, темные шторы, массивная дубовая мебель и пушистый ковер на полу. Не думаю, что это спальня Хендрика, скорее всего Тео меня принес в свою. Но где же он сам?

Пока жду служанку, решаю освежиться и хоть что-то накинуть на себя, ибо на мне вместо ночнушки батистовая мужская сорочка, а забирал меня Тео из лечебницы в больничной рубашке, которой я, слава Богу, нигде не вижу. Хорошо бы ее сжечь, чтоб больше на глаза не попадалась.

Ванная находится довольно-таки быстро, как и теплый бархатный мужской халат, в который я сразу заворачиваюсь, не желая никого смущать своими голыми коленками. А, умывшись холодной водой и почистив зубы мятным порошком, и вовсе чувствую себя ожившей. Только вот девушка, глядящая на меня из зеркала, по-прежнему выглядит так, будто по ней проехались асфальтным катком: бледная, с тусклыми волосами, синяками на пол-лица и потухшими глазами. Мне кажется, что я даже чувствую тошнотворный больничный запах, исходящий от моей кожи и волос. Быстро срываю с себя одежду и ступаю под душ. Только сейчас до меня полностью доходит, чего мне удалось избежать, и под горячими струями воды меня начинает потряхивать, словно в ознобе. Включаю напор посильней и до боли скребу себя мочалкой, пока кожа не начинает гореть и саднить, только тогда нахожу в себе силы выбираться из душа и, вытершись полотенцем, взятым из аккуратной стопочки на тумбе, снова заворачиваюсь в халат.