Брать живьем! 1919-й (СИ) - Юров Сергей - Страница 22

– Достаточно… Около полугода назад по согласованию с Совдепом меня отправили в имение для описи ценных вещей. Заградский всю жизнь собирал произведения искусства. Стены дома украшали картины итальянских, голландских и старых русских художников, с потолка свисала серебряная люстра с хрустальными подвесками, на каминной полке стояли большие золотые часы с набором красивых статуэток… Как только в Петродаре узнали о смерти помещика, меня вызвали в Комиссариат, дали три подводы с наспех сбитыми ящиками, трех милиционеров и приказали доставить ценные предметы в казначейство. Тронулись мы из Петродара третьего дня утром и прибыли в имение около семи часов вечера. Переночевав в усадебном доме, принялись с утра за погрузку.

– Приняли ценности по описи и погрузили ящики на подводы при свидетелях?

– Так и было.

– В котором часу покинули имение?

– В начале первого.

– Где-нибудь останавливались?

– На ночь на постоялом дворе у Александровки. Приказ был двигаться шагом, дабы свести возможность повреждения ценностей к минимуму, и только в дневное время. Без присмотра ночью подводы не оставались.

– Возобновили движение, подъехали сегодня к казначейcкому складу и выяснилось, что…

– Что в трех ящиках, где должны были лежать картины, люстра и часы со статуэтками, оказались сломанные подковы, ржавые куски железа, болты!

Я записал за музейщиком и громко хмыкнул.

– Представляю выражение вашего лица в тот момент!

– Да у меня дар речи пропал! – выпучил глаза Иванов, прикладывая к затылку носовой платок. – В жизни не был так обескуражен! Ведь кроме драгоценностей, пропали картины Тропинина, Боровиковского, «малых» голландцев – Яна Вермеера, Питера де Хоха, Герхарда Тербоха!

– Да уж… Cколько всего было ящиков? – cпросил Светловский, закуривая папиросу.

– Девять, по три ящика на подводу.

– Еще где-нибудь останавливались?

– На короткое время возле постоялого двора при въезде в город. Этот двор мы бы проехали без остановки, да поломка случилась.

– Что произошло?

– Колесо соскочило с одной из телег. Чека куда-то подевалась. Сходили на постоялый двор, взяли новую чеку на ось, заодно чаю выпили. Шутка ли, столько верст в дороге!

«Вот какой обоз притормозил на дороге, когда я вышел от Кузовлева», – подумал я и вслух сказал:

– Видел я этот обоз у постоялого двора, товарищ Светловский. Из-за поломки остановились, слышал.

Как? – Начальник с непониманием взглянул на меня. – А-а, ну, да! – Он снова повернулся к музейщику. – При грузе кто-нибудь остался?

– Конечно, как можно?!

– Фамилии милиционеров?

– Батейкин, Снегирев и Кругликов.

Светловский прошелся по кабинету, посмотрел на карту Петродарского уезда, висевшую на стене, и повернулся ко мне.

– Данила, город тебе хорошо знаком, это точно. А к юго-востоку от него тебе случайно бывать не приходилось?

Я про себя усмехнулся. В поисках хорошей рыбалки мы с батей всю округу объездили. Нераз разбивали лагерь и в районе старой дворянской усадьбы.

– Александровка, Софьино, Троицкое, – подойдя к карте, стал читать я знакомые названия. – Помню, бывал я в тех местах с отцом…

– Вижу, память к тебе понемногу возвращается. Ну, и прекрасно! – Дымя папиросой, он ткнул пальцем в юго-восточный угол уезда. – Вот тут находится дворянское гнездо. Хорошенько присмотрись к карте, к дорогам. Возьмешь пролетку, поедешь в имение и расспросишь слуг покойного помещика. Загляни на постоялые дворы, побеседуй с содержателями, работниками, в общем, думай там. Вернешься сюда, вместе снимем показания с милиционеров, сопровождавших обоз. Картина ясна?.. Действуй!.. А у меня два важных совещания. Погоди! – Он склонился к моему уху. – В столовую на Советской я сегодня сам попробую заглянуть в переодетом виде. Приметы Алекса мне известны, может, и получится проследить за ним этим вечером.

Оповестив Лидию о своем отъезде, я взял тот же самый «оперативный» четырехколесный экипаж, в котором гнался за Меченым. Гнедой конь не подвел и на этот раз, проявив необходимую на дальних расстояниях выносливость. Покрыв средней рысью сорок с лишним миль, преодолев броды и овраги, он через четыре с половиной часа доставил меня к цели путешествия: дворянской усадьбе, расположившейся на взгорке по-над мелкой и извилистой речкой. Миновав въездные ворота и проехав по главной аллее, усыпанной крупным песочком, я оказался перед старинным помещичьим двухэтажным домом. На пороге меня встретил молодой красноармеец в длинной шинели, разбитых сапогах и с винтовкой на плече.

– Кто такой? – грозно вопросил он, взявшись за ремень винтовки. – По каким надобностям?

Я развернул удостоверение.

– Расследую дело о хищении ценностей покойного помещика Заградского.

– Какое такое хищение?..

Я вкратце объяснил ситуацию и со строгостью в голосе спросил:

– Фамилия?

– Красноармеец Митрофанов!.. Вот тебе раз! Сам помогал укладывать в ящики все эти картины и прочее!.. Ну и ну!

– Кто еще остается в доме?

– Камердинер Потап и повар Свирид… Ждем, когда из особняка увезут книги, ковры и посуду.

– Заградского похоронили?

– Незадолго до вашего приезда на приходском кладбище.

– Родные-то у него были?

– Сын, говорят, на дуэли погиб, а замужняя дочка, с которой он не знался, в Париж укатила.

Он проводил меня в гостиную, заставленную мебелью красного дерева с кадками фикуса по углам. Я сел за стол, достал из портфеля чистые листы бумаги, ручку со стальным пером и медную переносную чернильницу.

– Тебя, Митрофанов, я опрошу позже, – пояснил я. – Вызовешь сюда камердинера, напои коня и дай ему корму!

– Будет сделано!

Пока красноармеец ходил за слугой, я заглянул в усадебную библиотеку, примыкавшую к хозяйскому кабинету. Библиотечные шкафы из разных древесных пород со стеклянными дверцами фирмы мастера Гамбса хранили на своих фанерных полках книги самых разных жанров. Рядом с «Робинзоном Крузо» и «Айвенго» стояли «Семейная хроника» Аксакова и «Вечера на хуторе близ Диканьки», «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Эфрона соседствовал с книгами о садоводстве и разведении комнатных растений, собрание сочинений Конан Дойла – с дешевыми выпусками похождений сыщика Ната Пинкертона. Я полистал первые издания Пушкина и Лермонтова, взглянул на подробный план поместья, сдул пыль с толстого фолианта об искусстве времен Возрождения.

Когда я вернулся в гостиную, там меня уже поджидал высокий старик с абсолютно седой шевелюрой в черном сюртуке и узких панталонах. Одернув одежду, он с прищуром поглядел на меня.

– Присядьте, – сказал я, указав на венский стул. – Назовите фамилию, имя, отчество.

– Cеливерстов Потап Лукич.

– Так, Потап Лукич, вчера здесь состоялась погрузка ценностей на подводы. Вы видели, как все происходило?

– Ну, всего-то я не видел, а как складывали в ящики картины, люстру, часы cо статуэтками, всякие золотые и серебряные вещицы, довелось наблюдать. Покойный барин все это очень ценил.

– Аккуратно работали милиционеры?

– Бережно, надо отдать должное. Все бумагой переложили, крышки ящиков плотно забили гвоздями…

– Ящики с картинами, люстрой и часами погрузили на одну подводу?

– На одну, на одну.

– И обоз тронулся в путь?

Cтарик кивнул со вздохом.

– Тронулся, как не тронуться.

– С «ценной» подводой во главе?

– Нет, ту подводу оценщик в середку определил и сам на ней разместился.

Я надеялся, что повар, садовник и красноармеец сообщат что-нибудь любопытное, но те дали схожие показания. Положив исписанные листы с ручкой и чернильницей в портфель, я к вечеру отбыл из имения в сторону Александровки. Однако и там мне пришлось выслушать безынтересные сведения. Содержатель постоялого двора и его работники вcе, как один, заявили, что минувшая ночь прошла без приключений, хотя жители окрестных сел и проведали об обозе с ценностями из имения Заградского. Понимали, что при подводах всю ночь будут дежурить вооруженные милиционеры, у которых был приказ стрелять, в случае чего, на поражение.