Ever since we met (СИ) - "Clannes" - Страница 49

Наверняка ведь, потому что ему-то зачем?

— До полуночи несколько часов всего, а у нас как будто и не наступает новый год, — дядя Игорь фыркает, мол, ну и ладно, кому оно вообще нужно. — Ребята в труппе спросили пару дней назад, мол, что жене на Новый Год даришь? А моей жене подарок на Новый Год как-то параллельно, ей на солнцестояние подарки делать надо. Женился на ведьме, называется.

— Жениться на ведьме тебя никто не заставлял, — смеется тетя Наташа, пихает его легонько в бок локтем. — Сам свое решение принял, между прочим.

— Сам, как же! — тоном оскорбленной невинности дядя Игорь провозглашает. — Вот так всегда, появится на твоем пути идеальная женщина, которую просто грех пропустить мимо, влюбляешься без памяти, а потом она тебе заявляет, что это твое решение было, с ней связаться, и она тут вообще ни при чем. Так получается, а, Натусь?

— Именно так, ни в чем не ошибся, — она кивает, серьезность на себя напустив, но в глазах чертенята пляшут. — А при чем тут я? На глаза специально не лезла, в обожание свое носом тебя не тыкала, не шантажировала, на жалость не давила, общалась с тобой ровно столько и ровно так, чтобы оставаться в рамках приличия, вон, даже с Андрюшей больше времени проводила, чем с тобой.

— Я недавно, кстати, Маринку встретил, Климову, помнишь ее? — вставляет и дядя Андрей свои пять копеек. — Ну, сама понимаешь, еле узнали друг друга, сколько прошло, лет двадцать? Узнала, что я развелся и женился снова, и сразу выдает такая «на Наташке, да?». Вы ж, мол, постоянно рядышком ходили, тебя ж, мол, с ней чаще видели, чем с женой, как это не на Наташке?

— Наташке чужого не надо, — наставительно заявляет тетя Наташа. — У Наташки свой есть. И совесть тоже есть. Она, конечно, большую часть времени спит летаргическим сном, но есть же.

— Если мне когда-нибудь покажется, что твоя совесть уснула особо крепким сном, я ей лично кофе сварю, — заявляет тетя Лена, но не сердито и не угрожающе, скорее, подхватывая шутливый тон. Саша думает, так оно или ей лишь кажется — не кажется, видимо, потому что тетя Ира фыркает.

— Я впервые это услышала, девочки, — делится она, скорее, с ними, чем со старшими, — больше двадцати лет назад. Вам бы такую дружбу, чтобы вы лет через двадцать с лишним повторяли то, что сейчас одна другой говорите.

Им бы такую дружбу, действительно. Имбирь пощипывает язык, Саша жмурится довольно — в чае лимонная кислинка, и медовая сладость, и липа послевкусием на языке. Теплом по телу разливается, расслаблением по мышцам — откинуться на спинку стула и позволить себе на пару секунд не думать ни о чем, вот чего хочется.

Всего через те самые пару секунд она понимает, что хочется не совсем этого. С девчонками переглядывается коротко, кивает им, дожидается ответных кивков, и из-за стола встает, снова будто бы невзначай задевая Ваню. Это ощущается почти как мазохизм, она добровольно подвергает себя этому испытанию, не пытаясь даже сдерживать себя от якобы случайных касаний, зная, что ей не позволено больше и вряд ли и когда-нибудь будет, но пытаться себя на этой границе удержать еще сложнее. Она пробовала, она знает. Она к этому не готова. Может быть, как-нибудь потом?

Готова она зато к тому, чтобы на полу в ее комнате, подушки и пледы на пол поскидывав, лежать вчетвером, как в огромном гнезде, головы рядом, на соседних подушках, глаза полуприкрыты, голоса приглушены. С тех пор, как Лиза стала жить у Букиных, они так не устраивались ни разу, и они ей и не говорили, что могут болтать обо всем на свете, устроившись поудобнее и выключив свет, в почти полной темноте, не считая почти призрачного намека на фонарный свет за окном и тускло горящей свечи на подоконнике. У Лизы ладошка маленькая, теплая, сашину ладонь сжимает несильно, будто в поисках поддержки — Саша пожимает ее ладошку в ответ коротко, быстро, мол, я тут, все в порядке, но не отпускает после этого.

— Главное — не бояться, — говорит она. Настя собирается в лес в одиночку впервые в следующее полнолуние, Соне своей очереди ждать аж до осени, а Лизе и вовсе рано, и она из них четырех единственная призывавшая Мать, единственная с ней связавшаяся. — Когда боишься, можешь случайно сделать что-то не так. Магия не прощает ошибок, и лучшее, что случится в таком случае — Мать просто не появится.

— Ты не помогаешь не бояться, — бормочет Настя. Соня хихикает, что-то согласно под нос бурчит. Саша тянется, чтобы их по лбам небольно щелкнуть.

— Я помогаю вам понять, — говорит она, — что главная угроза не снаружи, а внутри вас. И так всегда и во всем. Нам не надо бояться идти в лес — страшнее нас в лесу все равно никого нет, стоит нам принять свою силу и научиться ею пользоваться. Нам не надо бояться других ведьм — самое страшное случится не если нам попытаются навредить, а если мы не сдержимся.

— Как я? — спрашивает Лиза, голос ее подрагивает. Лица ее в темноте не видно, но Саша и так знает, что на нем написано. Вина. Ее она не щелкает по лбу, гладит зато по голове, тоже на ощупь.

— Как ты, — подтверждает она. Ей понятно, почему тогда, когда Алина и Соня только появились тут, тетя Ира попросила ее помогать им. Она сама не так давно этому всему научилась, но видит, что им легче что-то понять, когда объясняет она. Наверное, потому, что ее они воспринимают скорее как подругу, чем как наставницу, и все же, зная, как она близка к старшим ведьмам, не сомневаются в ее словах. — Поэтому, когда вы делаете что-то, вы должны быть уверены, что знаете, что делаете. Даже если это плохое. Даже если вы кому-то вредите. Не позволяйте магии взять верх над вами. Она — ваша сила, ваше оружие, но никогда оружие не управляло носителем. Вас должен сдерживать ваш разум и здравый смысл, но не страх.

— Мы не должны бояться? — уточняет Соня.

— Только того, что сами можем натворить, — отвечает ей Настя раньше, чем Саша успевает что-либо сказать. — Ни одна ведьма в своем уме не станет вредить другой ведьме, а люди нам не смогут навредить больше, чем они.

— Не недооценивай никого и никогда, — Саша недовольно языком цокает. — Это может стать твоей главной ошибкой.

Девчонки отмалчиваются — не знают, что ответить? Не хотят отвечать? Она без понятия, да и нет у нее возможности понять это, если они сами не скажут. Лезть в их голову нет смысла, да и нехорошо это, некрасиво по отношению к ним. Чужие границы ее учили уважать, не переступать, если нет на то необходимости. Она бы, неудобная мысль в голове появляется, давно в голову Ване залезла и узнала, что ей сделать, чтобы ему понравиться, если бы не эти самые границы. Если бы не это самое уважение. Впрочем, на уважении-то все и строится, с другой стороны. Как могла бы она любить его, не уважая?

Она правда без понятия, когда признала для себя, что не просто привязана к нему, не просто ценит, заботится, переживает, не просто влюблена — что любит его. Ей было бы легче, если бы этого никогда не происходило.

— Разве то, что я плохо поступила, не делает меня плохой?

Лиза в ее размышления вторгается неожиданно, голос ее обреченный почти. Она не может отпустить эту ситуацию, констатирует Саша для себя. У них всех есть такие ситуации, через которые не получается просто так перешагнуть и пойти дальше. Лизу больше всего беспокоит то, что она может оказаться плохой. Саша садится, тянет ее к себе, обнимает бережно и по волосам гладит.

— Иногда надо сделать что-то плохое, чтобы не произошло чего-то худшего, — говорит она. Соня с Настей тоже садятся, видит она, глаза поднимая, уже привыкнув к темноте. — Почему ты сделала больно тому человеку?

— Потому что он хотел меня ударить, — голос Лизы дрожит. — Но я не имела права…

— Когда змея кусает, ей плевать на то, что ты не ядовитая и не можешь укусить ее в ответ, — подает голос Соня, слова ее камнями падают, того и гляди, проломят пол. — Она видит в тебе угрозу и кусает. У змеи есть яд, а у тебя есть магия. Почему змея имеет право защитить себя, а ты нет? Ты атаковала не потому, что тебе захотелось, а потому, что это было нужно. Не ругай себя за то, что нужно было сделать.