Ever since we met (СИ) - "Clannes" - Страница 31

— Не спи, замерзнешь, — Настя, следом за ней прыгнувшая, ее за плечи ловит и в сторону тянет, смеясь. Купала — не время для серьезности, если ты делами особо важными не занимаешься или не молишься Матери, и за смех их никто ругать не станет, пусть и смеются они на поляне, где обычно самые серьезные ритуалы происходят. — Не засыпай прямо тут, Саш. Дома спать будешь.

На поляне они сегодня не до утра, всего лишь на несколько часов. Многие другие важные дни начинаются от рассвета и следующим же заканчиваются, но Купала не среди них. От заката до заката — и сейчас кто-то, может быть, поспешит взять за руку кого-то другого и повести в лес, искать цветок папоротника.

— А если парень и девушка папоротник находят, что тогда? — спрашивает она вслух. Тетя Наташа смеется, по носу ее щелкает.

— Им больше не наливают, — парирует она. — Ну ты что, в самом деле, веришь в такие сказки?

— Ну да, ведьмам в сказки верить не стоит, — фыркает Настя рядом. С той стороны от костра уже примеривается, чтобы прыгнуть, Алинка. — Сказки нереальны, магии нет, и вообще.

— Не паясничай, — тетя Наташа щелкает и ее по носу, но ее внимание тут же от них уходит. — Алина, ты там вечность будешь копаться? Если ты всегда такая медленная, то я не знаю, как тебя Этери терпит.

— Так и терплю, — отзывается Этери Георгиевна от другого костра, кулаком грозит шутливо, улыбка на ее лице широкая, даже не оставляющая сомнений в том, что это не всерьез. — Мой ковен, мое дело, не гони на девочку, Наташ.

— Ой все, — теть Наташа отмахивается, в глазах ее смешливые искорки, облаком апельсинового запаха ее обволакивает — сосредотачивается, выпускает, направляет в небо. Им не нужен дождь ни сегодня, ни завтра, как и всегда, когда их ждет очередной ритуал. Как недавно было на солнцестояние, как было до того на другие праздники, один за другим, один перед другим. Саше нравится за этим наблюдать, ей нравится видеть, как подчиняется природа, как меняется мир по требованию ведьм.

Если бы они все решили изменить мир, они бы смогли это сделать. Безумными усилиями, и кто знает, какую бы им пришлось заплатить цену, но они смогли бы — не их ковен, не те они, что сейчас на поляне, а больше, намного больше, все ведьмы всего мира. Но… нет. Просто нет. Кто обещает, что изменив что-то, ты не заденешь что-то иное? Ведьма может приворожить мужчину, если согласна на то, что он никогда не будет любить ее по-настоящему, может изменить погоду или вырастить, дерево за деревом, лес — ведьма может, на самом деле, немало, но сложно найти ту, кто захочет вмешиваться в чужие жизни постоянно, кто захочет поменять весь мир. Сложно найти не одну такую, а целую группу. Да мало ли их, этих сложностей? Саша их сложностями не считает.

Саша считает сложностью то, что ей, когда она из леса возвращается, не удается уснуть. Они в дом входят уже за полночь, но за окном разгораются краски рассвета, когда она устает ворочаться в своей постели. Ткань сарафана тонкая, легкая, почти не ощущается на коже, под босыми ступнями холодные доски пола, и воздух утренний прохладен — это пока что. Июльское солнце скоро раскалит все, но пока что оно еще даже не оторвалось от горизонта, еще даже не высушило росу, и ей надо успеть по ней пройтись, умыться ею, раз уж она в это время не в постели. Ноги промокают сразу же, она наклоняется, проводя ладонями по мокрой траве, касается лица, плеч, шеи, оставляя на коже влажные следы, и дышит ровно, спокойно, считая, чтобы уж точно не сбиться.

А когда разворачивается, всего в нескольких шагах от нее Ваня стоит. Под глазами его темные круги, и сам он взъерошенный и встрепанный, и усталым кажется, но на лице его почти восторг, от которого она смущается, от которого ей спрятаться хочется. Спрячется ли? Нет, она все-таки не ребенок — она на месте остается, смотрит почти с вызовом.

— Я уж думал, к нам рассветная фея наведаться решила, — он ухмыляется, наконец, разрывая молчание, протянувшееся между ними тонкой паутинкой, усыпанной каплями росы. — Ты чего не спишь?

— Не спится, — она плечами жмет, мол, что я поделаю, губу прикусывает на краткий миг. — Да и все равно Купала, можно найти, что делать, если очень хочется. Ты сам-то что? Опять в клуб с ребятами ходили?

Шага к нему хватает, чтобы взгляд его поймать, и от этого взгляда колени подгибаются почти. Она знает, что видит в его глазах, и видеть этого не хочет. Многое отдала бы, чтобы не видеть, вот только кто ее спросит?

— Я у Алены был, — ему, кажется, правда нужно это сказать, кому-то сообщить. Ему, кажется, все равно, что это будет значит для других. Ей ли его винить, с другой стороны, если он даже не знает, что она на самом деле чувствует? Саше кажется, она слышит щелчок, с которым все становится на свои места, и с щелчком этим обрывается что-то внутри. Она глаза прикрывает, заставляя себя дышать ровно, считать — чтобы не сбиться, но и чтобы успокоиться. Никому не будет лучше, если у нее сейчас снесет к черту все ограничители.

— Ну и славно, — губы ее растягиваются в улыбке, будто и не она улыбается, а какая-то маска. — Кофе будешь?

В турку, к кофе, падают пару горошинок черного перца, щепотка корицы, следом — звездочка кардамона, от которой горький вкус остается на языке, не потому что она ее пробует, а потому что собственные эмоции почему-то читаются так, как если бы она хотела этого. Ревность. Обида.

То, на что она права не имеет.

И кофе тоже горчит в итоге, когда она его пробует, поддавшись порыву, прежде чем перед Ваней чашку поставить. Хочется его выплеснуть куда-нибудь наружу, сварить новый, но Ваня уже обхватывает чашку обеими руками, глоток делает и глаза прикрывает. Плохо?

— Вкусно, — бурчит он почти неразборчиво. Сонный. Еще бы ему сонным не быть, думает она, наверняка всю ночь не спал, как и она, только по совсем другим причинам. — Как ты умудряешься его всегда таким вкусным варить, Сань?

— Секрет, — она смеется, плечами пожимает, мол, мало ли что я там делаю такого, какая разница? — Главное что тебе нравится.

Ваня выглядит так, будто собирается что-то сказать, но передумывает. Это, думает Саша, хорошо. Пусть. Она его коротко обнимает, прежде чем из кухни выйти, и в макушку целует, пользуясь тем, что он сидит. Так бы ей ни за что не дотянуться. Это как ее метка, приходит ей почти злая мысль. Знак того, что они друг от друга никуда не денутся. Пусть он даже любит не ее, но она все равно есть и будет в его жизни.

Ей впервые, кажется, не жаль, что она тогда надела ему на голову свой венок и позволила ему сделать то же самое. Пусть по незнанию — не жаль. Скорее всего, это пройдет, и она будет чувствовать вину еще и за эти эмоции, но не сейчас. Сейчас ее ревность слишком сильна и она не в силах ее победить. Саша скидывает сарафан, закрыв за собой дверь в комнату, но засыпает лишь после того, как слышит шаги к соседней комнате, после того, как Ваня закрывается у себя. Ненадолго.

— Просыпайся, солнышко, — тетя Лена по волосам гладит, будит аккуратно, и Саша не сразу понимает, что уже не спит. Сознание возвращается не рывками, а медленно и постепенно, давая свыкнуться с тем, что происходит. Например, с тем, что солнце уже высоко, и она наверняка часа четыре проспала, если не больше. — Нам к реке надо, а потом поспишь еще.

К реке не обязательно идти прямо сейчас, день долгий, но не факт, что вечером там будет пусто, а днем наверняка будет жарко. Саша не уверена, что рада тому, что тетя Наташа дождь отогнала — как знать, вдруг был бы теплый летний ливень? Деваться, впрочем, некуда — балахон, пропахший дымом от костра, висит на спинке стула, готовый к тому, чтобы она снова его надела. Раздеваться на берегу неудобно и неуютно будет — она белье с себя снимает тоже, прежде чем одеться в белое. Никаких резинок, узлов и застежек — ничего. По всем правилам. Мужчинам можно, чтобы как-то удержать на себе штаны, не более.

Мужчины тоже идут с ними. Точнее, она с ними идет — раньше они, девчонки, собирались вместе у реки, небольшой толпой, позволяя старшим ведьмам позаботиться о своих мужчинах. На этот раз тетя Лена берет ее с собой, и она правда не представляет себе, почему бы ей и не пойти. На подоконнике — собранные со вчера цветы, она вазу ладонями обхватывает, щедро делится силами, оживляя их, и лишь когда расправляются лепестки васильков, когда полынный запах снова комнату наполняет, когда ромашка головки снова поднимает, она их из вазы достает и со стеблей воду стряхивает аккуратно за окно. Ей нужно сплести себе венок. Как на Купалу без венка? Теть Лене не обязательно, она замужняя женщина, Ване и дядь Андрею и вовсе не надо, разве что если они сами захотят, но ей без этого никуда. Раз-два-три, раз-два-три, стебли сплетаются послушно, венок пышный, цветы наверняка в волосах путаться будут, но и пусть. Она в зеркало даже не смотрится, когда косы расплетает и венок надевает — какая разница, как она выглядит? По собственным ощущениям, никто от ужаса при виде нее умереть не должен, а значит, все нормально. Ваня, конечно, постоянно твердит, что она красивая, но ох уж его чертова эстетика…