Сборник рассказов - Днепров Анатолий - Страница 34

• Предыдущая
• 34/58
• Следующая

Так вот, вчера все вы на четыре часа стали машиной, и не какой-нибудь выдуманной, а серийной машиной отечественного производства — «Урал». Если бы нас было больше, мы бы могли сыграть в «Стрелу», в БЭСМ, в любую другую счётно-решающую машину Я взял схему «Урала» и, из вас, мои молодые друзья, как из отдельных компонентов, построил её на стадионе. Я составил программу для перевода португальских текстов, закодировал её и вложил в «блок памяти», роль которого выполняла делегация Грузии. Грамматические правила хранились у украинцев, а необходимый для перевода словарь — у делегации Российской Федерации.

Наша живая машина блестяще справилась с поставленной задачей. Перевод иностранной фразы на русский язык был выполнен без всякого участия вашего сознания. Вы, конечно, понимаете, что такая живая машина могла бы решить любую математическую или логическую задачу, как и современные электронные счётно-решающие машины. Правда, для этого понадобилось бы значительно больше времени. А теперь давайте подумаем, как ответить на один из самых критических вопросов кибернетики: может ли машина мыслить?

— Нет! — грохнул весь зал.

— Я возражаю! — закричал мой «заядлый кибернетист», Антон Головин. — В этой игре в машину мы выполняли роль отдельных реле, то есть нейронов. Но никто никогда не утверждал, что мыслит каждый отдельный нейрон головного мозга. Мышление есть результат коллективной работы большого числа нейронов!

— Предположим, — согласился Зарубин. — В таком случае вы должны допустить, что во время нашей коллективной игры в воздухе или неизвестно где ещё витали какие-то «машинные сверхмысли», неведомые и не постижимые для мыслящих деталей машины! Что-то вроде гегелевского мирового разума, так?

Головин осёкся и сел на место.

— Если вы, мыслящие структурные единицы некоторой логической схемы, не имели никакого представления о том, что вы делали, то можно ли серьёзно говорить о мышлении электронно-механических устройств, построенных из деталей, на способности к мышлению у которых не настаивают даже самые пламенные сторонники электронного мозга. Вы знаете эти детали — радиолампы, полупроводники, магнитные матрицы и прочее. Мне кажется, что наша игра однозначно решила вопрос: — может ли машина мыслить. Она убедительно показала, что даже самая тонкая имитация мышления машинами не есть само мышление — высшая форма движения живой материи. На этом работу нашего Съезда разрешите считать завершённой.

Мы провожали профессора Зарубина бурными, долго не смолкавшими аплодисментами.

Радиус камеры — двадцать метров, радиус камеры сто семьдесят метров… Триста пятьдесят метров, тысяча четыреста метров…

Ну и чудовища!

А сколько времени и кропотливого труда нужно было потратить, чтобы построить такие ускорители-динозавры. Я рассматривал схемы и фотографии старых ускорителей ядерных частиц, и меня охватывало чувство жалости и сочувствия к тем, кто шёл к познанию структуры вещества таким тернистым путём.

Впрочем, в науке всегда так: мы снисходительно улыбаемся при виде первого неуклюжего радиоприёмника, не думая о том, что без этого первенца не возможна была бы миниатюрная крошка в корпусе часов на молекулярных деталях, которая сейчас поёт у меня на руке.

Учёные того времени по-настоящему гордились своими детищами! Тонны металла и внушительные геометрические размеры приборов приводились в качестве доказательства научной зрелости разработчиков и конструкторов.

— Смешно, правда? — сказал склонившийся над схемой синхрофазотрона на 100 миллиардов электронвольт Валентин Каменин.

— Нисколько. Без этих штук идея доктора Громова никогда бы не родилась. Именно на этих машинах были обнаружены частицы с отрицательной энергией, которые использовал Громов.

— Частицы с отрицательной энергией были известны из теории давно. Нужно было бы только хорошенько подумать…

Валентин всегда считал, что «нужно было бы только хорошенько подумать», и всю современную цивилизацию можно было бы создать ещё в каменном веке.

— Ты знаешь, чем я занимался последний год?

— Чем? — без интереса спросил он.

— Я просмотрел журналы по теоретической физике за последнюю четверть столетия. Оказалось, 99 процентов, напечатанных в них статей, — чистейшая научная фантастика, та самая, которую так недолюбливают и критикуют физики.

Валентин поднял на меня удивлённые глаза.

— Да, да. Настоящая научная фантастика, но только замаскированная математическими формулами и уравнениями. Каждая статья — это придуманная теоретиком модель физического явления. Он обрабатывает её математически и получает различные следствия. Другой теоретик придумывает другую модель и получает другие следствия. И так далее. Каждый из них считает себя представителем точной науки, потому что он фантазирует при помощи математического аппарата. Но ведь из всех теоретиков, которые рассматривают одно и то же явление природы, правым окажется только один, а остальные — всего лишь фантазёры!

— Любопытно, — улыбнулся Валентин. — К чему это ты мне рассказываешь?

— А к тому, что теоретик может на бумаге доказать все, что угодно. Но этого мало. Нужно чтобы его предсказания сбылись. Нужно было не только предсказать, но и найти частицы с отрицательной энергией.

Мы спустились в колодец, где наши ребята заканчивали монтаж ускорителя на две тысячи миллиардов электронвольт. По сравнению с «динозаврами» это был крохотный прибор. Он стоял посредине круглого бетонированного зала. Остроконечный тубус из графита был направлен в толстую стенку, за которой простирался слой грунта.

— Какую мы возьмём мишень? — спросил я профессора Громова.

— Классическую. Парафин.

— Почему?

— Мы посмотрим, как будут рассеиваться электроны на электронах. Любопытно, имеет ли электрон внутреннюю структуру…

Я прикинул в уме, какая для этого нужна энергия, и мне стало не по себе.

— Эх, ребята! Заработает наша машина, и через несколько миллионов лет где-нибудь в созвездии Геркулеса астрономы неведомой планеты зарегистрируют появление сверхновой звезды-карлика!

Сказав это, наш вакуумщик Феликс Крымов спрыгнул с камеры на пол и, вытирая масляные руки марлей, подошёл к Громову.

— А что, Алексей Ефимович, такое может быть?

Алексей Ефимович задумчиво покачал головой.

— Но откуда у вас такая уверенность? Ещё никто не пытался проникнуть в объём пространства с линейными размерами меньше кванта длины!

— Мы будем увеличивать энергию частиц постепенно. Кстати, как работает система плавной регулировки энергии?

— Работает отлично. Только я не представляю, откуда вы знаете, где нужно остановиться. Если говорить по-честному, мы работаем методом проб и ошибок. А кто знает, к чему могут привести ошибки.

Громов молча покинул колодец, поднявшись на лифте в лабораторию. Чувствовалось, что старику от этого разговора стало не по себе. Как-то он обронил неосторожную фразу:

— Ядерщики — народ, идущий на риск.

Никакого энтузиазма эта «романтика риска» среди молодых сотрудников лаборатории не вызвала. Более того, один из нас, Володя Шарков, на другой день подал заявление об уходе «в связи с переходом на другую работу».

— Не хочу я возиться в вашей дьявольской кухне. Взрывайтесь, если хотите.

Мы не устроили ему никаких торжественных проводов, потому что он был элементарным трусом. Многие годы физики вонзали острие познания в самое сердце материи, и остановиться на полпути означало бы позорную капитуляцию… Но после этого случая все мы стали какими-то осторожными, подтянутыми, сосредоточенными, как альпинисты, пробирающиеся по узкому ледяному карнизу над пропастью. Вот почему Валентин Каменин упорно решал свои уравнения, пытаясь найти «устойчивое решение». Феликс, как он говорил, «стирал со стены вакуум-камеры все лишние атомы», Галина Самойлова и Федор Злотов ежедневно ещё и ещё раз проверяли надёжность системы управления и блокировки. Свою настойчивую, скрупулёзную работу они называли «утренней зарядкой»… А я тщательно просматривал работы, выполненные на старых ускорителях, пытаясь обнаружить хоть намёк на опасность.

• Предыдущая
• 34/58
• Следующая