Продукт (СИ) - "Sutcliffe" - Страница 8

— А для вас? — спросил Сёрэн и закашлялся.

— Я уже в первую волну переболел, посему и подозреваю, что у тебя та же фигня. На подсознательном уровне чувствую, что ты для меня не опасен. Очень хреново?

— Меня сильно знобит. Можно мне одеяло, пожалуйста, сэр?

— Свариться вознамерился? – господин иронически усмехнулся. — Я тебе дам простыню. Главное, успокой нервы.

— Извините…— просипел Сёрэн. Слова извинения капали с его языка автоматически — натурально павловский рефлекс. Господин Йорн неодобрительно сжал словно скульптором изваянные губы с поперечными тонкими шрамами, и при виде этого выражения Сёрэну захотелось извиниться вновь.

— Ты не представляешь, как я однажды вляпался с респираторно-вирусной. Вот это был, pardon moi, полный пиздец, — господин Йорн снял влажную марлю и снова ее намочил, положил на сморщившего нос Сёрэна. — Так что у тебя положение завидное, поверь мне.

— Расскажите, пожалуйста… — процедил тот, стараясь не открывать глаз из-за головной боли, хотя чувствовал себя неловко. Его учили не прятать глаза от господ, но смотреть не прямо в лицо, а немного мимо, чтобы господа могли следить за выражением, не смущаясь неприятным, тяжелым, как у всякого ракшаса, взглядом.

— А тебе еще хуже не станет? Рассказ вовсе не умиротворяющий.

— У вас голос похож на голос моего любимого презентатора… — в каком-то полузабытьи промямлил Сёрэн. — Он видео про космос озвучивает… Я его всегда слушаю, когда… — он вдруг осекся.

Господин Йорн молчал какое-то время, ожидая окончания фразы, но, не дождавшись, переспросил сам:

— Когда что? Сё-рэн? — костяшки пальцев прикоснулись к неохлажденной компрессом скуле, чтобы проверить температуру. Сёрэн довольно резко отстранился. Как он мечтал это когда-нибудь сделать и не получить пощечину!

— Когда у меня непозволительные мысли…

Господин Йорн напряженно кашлянул.

— Какого рода мысли?

— Про Хозяина…— когда Сёрэн бросил эти два слова, показалось, что его горячечное сознание прояснилось, и интонация прозвучала так, словно мысль освободилась от многолетней оковы. Сёрэн не понял, что голос его прозвучал точь-в-точь, как голос господина Йорна, а Йорн не осознавал, что мальчик на мгновение заговорил его голосом. — Мне хуже не будет, расскажите…

Сёрэну никогда еще не доводилось слышать ничего подобного. Во всяком случае, лично ему никогда таких историй никто не рассказывал. Разве что в документальных фильмах он находил повествования сравнимые по увлекательности и способности распалить его жадное воображение. Господа никогда ему ничего не рассказывали. Более того, он укреплялся в подозрении, что господам неинтересно с ним разговаривать. Не то, что бы он считал себя в праве настаивать, но господа приходили оттуда, из Большого Города, и у них наверняка было, чем поделиться. Он каждый раз надеялся, что перепадет пара фраз или даже короткий пассаж о приключениях за пределами Территории, но, как правило, велели замолчать и переодеться.

Посему Сёрэн провалился в голос господина Йорна, и его понесло неразъяснимым образом в потоке картин, которые рождались из слов. Сёрэн должен был признать, что многое из сказанного он с трудом понимал и воображал стоявшие за повествованием господина концепты по-своему. Но представить, что пережил господин Йорн было несказанным удовольствием.

Ему представлялись горы. Гималаи. Он видел один или два раза в документальных фильмах острые, сколотые пики, похожие на камешки гранита в саду, только увеличенные, должно быть, в миллиарды раз и присыпанные снегом. Как выглядит снег вблизи Сёрэн тоже плохо себе представлял, но дорожил врезавшимися когда-то в память документальными кадрами, где кристаллические шапки налепились на малахитовых лапах елей и сухих травинах, торчавших из белоснежного покрывала. По снежному ковру крадучись пробиралась канадская рысь. Еще он когда—то смотрел фильм про воду, и там показали в ускоренной съемке, как капли превращаются в необыкновенные звезды с шестью отростками. Его бесконечно удивило, что лучей всегда шесть. «Оси симметрии шестого порядка» — так, кажется, объяснил форму диктор. «Гексагональная симметрия» — до чего сладко и многозначительно, космосообразующе звучали его слова…У пауков всегда восемь лапок, а у насекомых – всегда шесть. У мертвых с виду снежинок их тоже всегда вырастало шесть, потому что атомы воды расположены в кристалле льда соответствующим образом. А у каждого животного свое количество ног, потому что определенным образом располагаются атомы в молекуле ДНК. Про ДНК у снежинок, правда, ничего не сказал презентатор. Поглядеть бы хоть на одну снежинку в жизни – настоящую, красивую, рогатую. Лед Сёрэн видел. И ледяные скульптуры до самого потолка, и икру, обложенную белым холодным крошевом. Но это все — жалкое подобие. А там, где побывал господин Йорн, снега лежали в изобилии. Впрочем, господин обрисовал не величественные горные пики, а плато на подступах к ним. Гималайские склоны в его истории высились на заднем плане, а сам господин ходил по камням, раздробленным тысячелетия назад ледниками, по коричневой и красно—желтой растительности, щетиной росшей под ногами. Была еще в его рассказе маленькая деревня на высоте в три тысячи метров с одной гостиницей и парой магазинов, где продавались припасы для туристов, палатки, спальные мешки, рюкзаки и прочее оборудование. В гостинице места для юного господина Йорна — он был всего несколькими годами старше Сёрэна, а ему уже позволено было увидеть земные невероятия! — не отыскалось, поэтому он остановился в сдаваемой внаем комнате у местных. Комната не отапливалась, поэтому спать полагалось, забравшись в спальный мешок. Тепло лишь слабыми отголосками проникало через стенку из общего хозяйского помещения, где готовили. В комнате для гостей температура поднималась до минус пяти. На улице ночью – минус шестнадцать. На половине хозяев топили чугунную печь соломой и сухим ячьим навозом, она распространяла вокруг себя щиплющий глотку смешанный запах дыма и коровяка. Готовили красный рис, кукурузные лепешки и чайсуму из молока, масла, соли и пуэра.

— «Редкость гадостная», как скажет мой брат, — прокомментировал господин сквозь облепившее Сёрэна лихорадочное марево.

Сёрэну во тьме под холодным компрессом, который он стянул себе на глаза, воображалась бутанская хозяйка. Она перед его мысленным взором соткалась из воспоминаний о сотрудницах персонала, которые работали у господ в доме — Сёрэн с некоторых пор стал тайно заглядываться на двоих крохотных смуглокожих девушек. Девушки никогда не заговаривали, хотя он вполне умел изъясняться и на малайском, и на тамильском — обслуживающий персонал набирали строго без знания английского. Так вот, ему представилась темноволосая широколицая девушка, ухватившаяся двумя руками за поршень маслобойки. Господин Йорн объяснил, что донмо, это такая штука, словно деревянная бочка, стянутая железными обручами, только узкая и длинная, наподобие полого бревна. В нее вставляется пест, и вышеозначенная смесь из несочетаемых ингредиентов взбивается до густой массы. Господин Йорн попробовал – не так-то просто было водить поршнем вверх и вниз, и еще следить за тем, чтобы не расплескать содержимое на глиняный пол. А маленькая, худая и угрюмая хозяйка, чувствовавшая себя не вполне комфортно в присутствии молодого иностранца со странной демонской маской на лице, ловко справлялась с задачей, похожая немного на киборга. Йорн присматривался к ее лицу, как будто вовсе лишенному выражения, и не мог проникнуть в ее мысленную сферу. Девушка, которой могло быть и двадцать, и сорок, казалась ему деревянной и словно бы глуповатой, но в то же время полной неразгаданной тайны. Йорн одергивал себя и напоминал, что если человек не говорит на твоем языке, изъясняется жестами и кивками и живет в совершенно инаком мире, это не значит, что в рамках привычной ему знаковой системы, он не владеет теми же богатствами познания, что и ты – богатый европеец. А Сёрэну при этом комментарии господина Йорна пришло на мысль, что жители Лондона на него отнюдь не произвели впечатления богатства. Скорее наоборот, в массе они были довольно скудно одеты, и предметы, которые Сёрэн увидел продающимися в магазинах, показались ему несусветной дребеденью. Особенно одежда. На Оксфорд Стрит, кишевшей людьми, будто осами в гнезде, торговали каким-то уму непостижимым тряпьем из трижды переработанного уму непостижимого тряпья, которое до реинкарнации было, наверное, туалетной бумагой или пищевым пластиком. Впрочем, весьма удивился он также расточительности невзрачных и обшарпанных граждан. В один из дней своего скитания Сёрэн, пока прятался от дождя в нише высокого бетонного здания, видел, как некая дама покинула шумный магазин, держа бумажный пакет с покупками. Зонта при ней не оказалось, а пакет вскоре намок, и разорвалась одна из его ручек. Женщина зло чертыхнулась. Незамедлительно, словно бы в отместку, у пакета раскисла вторая бумажная ручка, после чего дама чертыхнулась еще раз, поставила покупки на тротуар и ушла в стену лондонского ливня. Она исчезла, а пакет с одеждой остался деградировать на асфальте. Сёрэна приучали относиться с уважением к предметам его окружающим, и одежде, которую он носил. Ему говорили, что его тело украшают едва ли не произведения искусства. Сёрэна, правда, всегда мучило чувство, что у него нет ничего в собственности, что он ни к чему не может привязаться. Одежда постоянно менялась, не задерживаясь в его распоряжении больше одного дня. Книжки комиксов и электронные планшеты считались общими, вся же сохраненная Сёрэном информация из интранета удалялась раз в сутки, после чего интерфейс планшета снова становился стандартным и безликим. Даже зубную щетку заменяли на новую раз в две недели. Стены, правда, оставались одни и те же, сколько он себя помнил — из белого полированного камня с очень тонким, мерцающим зернением…