Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник - Страница 42

Ну и влипли же!..

Однако, кто ж тут может шариться, в этой потерне?

Фонарик Бобровского давно погас, а тот, что у Фёдора, так и светил себе, и слабый луч прыгал по каким-то ящикам, похожим на снарядные, тёмно-зелёного защитного цвета. Ящики были все разные, большие и поменьше, вытянутые и почти квадратные… отчего-то в тот миг Феде это показалось невероятно важным.

Лев, оскалившись, дёрнул его за рукав.

— Слон!.. Выключай!

Их поглотила чернильная тьма и мальчишки, сами по себе, вдруг взялись за руки, крепко-крепко, словно родные братья.

А тот, кто гремел ключами, меж тем возился там, в комнате напротив. Чем-то постукивал, что-то потрескивало, поскрипывало, и воображение вдруг нарисовало Феде жуткую картину — белый анатомический стол, и на нем человеческое тело, и тёмная фигура тянется к нему паучьими руками-лапами, а в них зажаты ножи, и начинает резать, и тянуть жилы, и вытягивать кости, и что-то делает с ними, так, что начинает появляться какое-то иное, жуткое существо, такое страшное, что можно задохнуться от ужаса, едва кинув на него взгляд…

Рядом Лев безо всякого стеснения стучал зубами. И часто-часто, мелко, словно старушки-богомолки у собора апостола Павла, крестился. И шептал «Господи, помилуй!».

Длилось всё это довольно долго, а, может так только показалось Феде. Но потом перестукивание и пощёлкивания стихли, а потом вновь раздалось бодрое посвистывание. Раздались шаги, кто-то уходил прочь от дверей обратно, туда, откуда пришёл, унося с собой свет.

И лишь когда они стихли окончательно, Федор смог обессиленно привалиться к двери. Лоб был совершенно мокр от пота. Трясущиеся пальцы кое-как нашарили кнопку фонарика.

— Лев… Левка… давай выбираться… Пока не вернулись…

Кое-как, обмирая, Федя высунулся в коридор. Нет, всё тихо, дверь напротив закрыта, как ничего и не случилось. Интересно, почему её заперли, замок поставили, а на этой, за которой они прятались — ничего нет? Эвон, тут замочная скважина, да здоровая какая! Постарались, нечего сказать.

— Бечеву сматывай, Бобёр!

Бледный Лев торопливо кивнул.

Как могли быстро, добрались до вертикального колодца, куда уводила их путеводная «нить Ариадны», как выразилась бы старшая сестра; холодные скобы показались Федору желаннее рождественских подарков.

— Давай, Бобёр!.. Верёвку оставь, сверху смотаем!..

Полезли. И, едва кадет Солонов поставил ногу в казенном ботинке на первую скобу, как в дальнем конце коридора, там же, где и раньше, вновь вспыхнул свет.

Бобровский коротко икнул и вдруг с немыслимой быстрой, словно пиратская обезьянка в книгах о «Кракене», полез вверх по стене колодца.

Федор — следом. И всё-таки, всё-таки — задержался, повиснув на скобах, в спасительной темноте, ощущая себя юнгой на пиратском «Кракене», что, распластавшись на рее, ждёт, пока красномундирники, слуги злого короля Георга, отвернутся, чтобы можно было ускользнуть…

Однако он должен был увидеть, увидеть того, кто их так напугал.

Кадет Солонов не любил, когда его пугали.

Теперь шаги приближались медленнее. И сами стали куда тяжелее.

Федор прижался к холодному влажному кирпичу. Затаил дыхание. Но — глаз не закрыл, смотрел вниз, несмотря ни на что.

Сверху что-то зашипел Бобровский — тот уже выбрался сквозь горловину колодца.

Но нет, Федя просто не мог не посмотреть!..

Вот внизу заметалось светлое пятно, фонарь раскачивался. Ближе, ближе, ближе…

А потом внизу прошла фигура. Прошла, согнувшись под тяжестью длинного вытянутого ящика, очень похожего на те, что были в комнате, где прятались кадеты.

И ничегошеньки, кроме этого, разглядеть не удалось.

— Совсем спятил, Слон! — шепотом ругался Бобровский, когда они выбирались из тесной каморки с трубами. Заставленная шанцевым инструментом кладовая показалась им райскими преддвериями, а уж когда добрались до лестницы, что вела к их спальням…

— Фух, теперь бы не попасться, — Лев торопливо отряхивал форменные брюки.

Однако они не попались. Корпус спал, спал тревожным сном и вновь, когда Федор с Бобровским выбрались из подвалов, стали слышны нечастые выстрелы в окрестностях. Больше всего палили в направлении Александровской слободы.

Где были все офицеры, все дядьки-фельдфебели — Федор Солонов не знал и знать не хотел.

На этаже седьмой роты было темно и тихо. Только несколько лампочек и оставалось гореть — возле выхода на главную лестницу, да ещё пара под потолком длинного-предлинного зала, где они строились.

— Завтра поговорим! — Бобровский шмыгнул за дверь.

Федор машинально кивнул; тут же навалился и новый страх — а ну как Ниткин, вернувшись с дополнительных занятий, старательно запер дверь изнутри?! Что тогда делать кадету Солонову, где коротать часы до побудки?

Обмирая чуть ли не сильнее, чем в подвалах, Федя потянул за ручку — и облегчённо вздохнул, потому что дверь оказалась не заперта.

Уфф, как же хорошо было оказаться в их с Петей комнатке!.. тем более, что в зале уже зацокали хорошо знакомые Федору каблучки Ирины Ивановны, вернувшейся к обязанностям дежурной по роте.

Тихо. Темно. Но темнота тут добрая, уютная, почти домашняя.

Федор ощупью добрался до постели, разделся, не забыв аккуратно повесить форму, залез наверх — и тут на соседней постели взлетела лохматая со сна голова душевного друга Пети Ниткина.

— Федя!!! Ты где было-то?!

— Тихо, тихо! Потом все расспросы! Утром!.. Меня тут, э-э-э… не хватились?

— Нет.

Федя облегчённо вздохнул. Может, и впрямь пронесёт, может, и в самом деле никто так и не прознает про их вылазку…

— Ты. Где. Был?!

— Да чего тебе, Петь? Давай спать, а?

— Какое спать! Не могу спать! Ты куда пропал? Из корпуса вылететь захотел?

— Чего ты меня тут распекаешь, словно классная дама?.. — Петя, конечно, друг, но не хватало ещё от него упрёки выслушивать.

— Ничего не распекаю! А только нельзя так!

— Завтра, Петь, ладно?

— Расскажешь, да? Обещаешь, да?

— Обещаю, — вздохнул Солонов.

6-ое сентября 1908 года, Гатчино

Утром Петя устремился в атаку на Фёдора, словно вся армия генерала Ноги на штурм Порт-Артура. Пришлось отбиваться, разумеется, под благовидными предлогами — для начала «да погоди ты, на поверку опаздываем!», потом «не болтай в строю, ты чего?!», потом на Ниткина надвинулся горой Севка Воротников:

— Ты чего на Слона наваливаешься, Нитка? А ещё друг называется!..

Левка Бобровский казался после ночных приключений бледным, но Феде хитро подмигнул. Дескать, всё вижу, всё понимаю, шлю на помощь резервный батальон!..

Федору было несколько стыдно, но, как и что рассказывать Пете, он решительно не знал.

Однако день, несмотря ни на что, начался как обычно, как случалось ещё до всех этих «инсургенций». Государь принял депутацию рабочих и сельских выборных. В газетах напечатали списки «претерпевших от беспорядков», всего погибло двадцать девять человек «мирных обывателей» и пятьдесят семь получили ранения. Всем «невинно пострадавшим» император выплачивал пожизненную пенсию — особенно тем семьям, где лишились кормильцев[1].

В Гатчино стало тихо.

Уроки начались, как всегда и учителя являли строгость, даже Ирина Ивановна. Именно она с присущей ей зоркостью заметила странную бледность и даже подавленность Бобровского. Левка отмалчивался, глядел в парту и что-то рисовал тонко очиненным карандашиком на промокашке.

— Кадет, вы здоровы?

— Так точно, — Левка постарался ответить бодро и даже с лихостью, как положено, но получилось не очень.