Дразнилки (СИ) - Матюхин Александр - Страница 21

Ленка продолжила:

– Бабушка с дедушкой через год после исчезновения Андрея решили устроить похороны, вы знали? На кладбище есть могила, но она пустая, само собой. Надгробная плита, все как полагается. Так вот мама несколько лет подряд приходила и разбивала эти плиты. Мне бабушка рассказывала. Потом мама стала старше и переосмыслила что ли. Теперь мы каждый год на Пасху ездим к кенотаф и поминаем её брата. Это такой же обязательный ритуал, как и его поиски в феврале. Она не верит, что он мертв, но поминает его, представляете?

Ленка закончила говорить как раз в тот момент, когда они дошли до поворота у подлеска. Две ровные линии лесополос обрезали горячий ветер, в тени деревьев стало прохладнее. У неприметной остановки (лавочка почти на обочине и забитый до основания ржавый мусорный бак) стояла маршрутка, на лобовом стекле которой висела табличка: «На кладбище». За рулем сидел коренастый мужичок и курил, пуская дым сквозь приоткрытое боковое окно.

– Мы вовремя, – улыбнулась Ленка. – Хотя, конечно, на кладбище лучше не торопиться.

Она, наконец, отпустила его ладонь и направилась вприпрыжку к маршрутке.

2.

Кладбище размазалось по полю, окруженному лесом. Его будто огородили от дороги, спрятали, чтобы случайные люди не смогли попасть сюда.

Кроме леса никаких ограждений здесь не существовало. Маршрутка съехала с узкой односторонней дороги на гравийную обочину, распахнула дверь, и редкие пассажиры высыпались сразу же к могильным плитам и чугунным оградкам, к свежим деревянным крестам и одиноким столикам.

Выхин огляделся. Зеленые холмы поднимались к небу. Через дорогу шумел лес, где-то стрекотали птицы. А кругом – могилы, могилы, могилы. Как найти тут нужные? Зачем он вообще сунулся сюда? Никогда не был сентиментальным, а тут вдруг влезла противоречивая мысль и не отпускала. Это все вчерашнее…

– Я знаю, где лежит Иван Борисыч, – заявила Ленка. – И ваша мама рядом с ним. Пойдемте.

Она повела Выхина узкими заросшими тропками мимо чужих оградок и надгробий, крестов и холмиков, усыпанных цветами и венками. Деревьев на кладбище не было, а потому солнце с жадностью набросилось на посетителей. Даже сквозь кепку Выхин чувствовал давящий жар, будто в затылок настырно вдавливали раскаленный болт. Заболели виски, пот густо залил глаза, щеки, собрался между лопаток. Холодная вода не спасала совершенно. От каждого глотка хотелось пить еще больше.

Выхин совершенно не следил за дорогой, да и не смог бы следить – окружение слилось для него в сплошное месиво из характерных кладбищенских аксессуаров. В ноздри настойчиво лезли запахи из автобуса, смешивались с чем-то прогорклым, едким. Может быть, это был запах смерти?

– Пришли.

Ленка указала на свежую могилку, возвышающуюся над землей. Не было оградки или какого-то иного ограждения. Холм земли, укрытый несколькими венками, будто вырос сквозь землю прямо на тропинке. В холм воткнули покосившийся деревянный крест. На пересечении двух палок пригвоздили фотографию отчима, завернутую в целлофановый пакетик – от дождя. Сквозь пакетик почти нельзя было различить лицо Иван Борисыча.

– А вот и ваша мама, – сказала Ленка негромко.

Мама смотрела на Выхина с овальной фотографии на металлическом кресте. Фото было черно-белым, но Выхин вдруг вспомнил, что у мамы были голубе глаза. Яркие и глубокие, как сегодняшнее небо.

– Я пойду, проведаю могилку дяди, – Ленка неопределенно мотнула головой. – А вы пообщайтесь, не стесняйтесь.

– Пообщаться с кем? – не понял Выхин.

– С родственниками. На кладбище для этого и приходят.

Ленка отправилась по петляющим тропинкам, огибая высокие и низкие надгробия и кресты. Выхин повернулся к могиле матери, положил букет поникших гвоздик у изголовья креста. В голове была пустота. Он тщетно пытался найти какие-то слова, но не находил их. Выдавил:

– Прости, что не приехал на похороны.

Вязкий воздух поглотил его слова.

Второй букет гвоздик лег на холм сухой земли могилы Иван Борисыча. Выхин пристроил цветы между двумя венками. Накинувшийся жаркий ветер выдернул и растрепал розовую ленту, на которой сверкали золотым слова: «Лучшему другу и ответственному работнику от коллег!».

Выхин поймал кончик ленты, сковырнул с верха могилы небольшой камень, придавил. Рядом лежал еще один камень, правильной круглой формы. Выхин увидел едва проступающие выцветшие линии на поверхности этого камня, будто когда-то давно нарисованные краской или фломастером.

– Что за… – он осторожно дотронулся до камня, ожидая, что морок исчезнет.

Его не должно было быть здесь. Этим камням место в лесу.

Если не считать трех штук, которое он притащил в квартиру в феврале двухтысячного и спрятал.

Камень на могиле отчима был холодный. Ледяной! На его поверхности остался отпечаток пальца Выхина в виде капелек влаги, которые почти сразу же испарились.

– Что за… – повторил Выхин вполголоса.

«А Лёва сегодня выйдет?»

В затылке снова провернулся раскаленный болт. Выхин выпрямился, оглядываясь. Поблизости никого не было. Ленка пропала где-то за могильными плитами. Метрах в пяти в земле ковырялась какая-то старушка, выдергивая сорняки вокруг могилки.

Эхо детского голоса оседало в сознании.

«Жир-пром-комбинат! Сиськи-письки, лимонад!»

Выхин поднял камешек, повертел. С поверхности камня ссыпался иней, оставляя влажные следы. Выцветшие линии только казались выцветшими из-за яркого солнца. Выхин знал, что в темноте эти линии обретают силу, становятся яркими и красивыми, тянутся к другими линиям на других камнях, стремясь собраться в единый рисунок…

– Эй, жирдяй! Я вроде бы говорил не появляться здесь больше.

Жаркий ветер мгновенно похолодел и слизал с лица Выхина капли пота, забился в ноздри и в горло. Солнечный свет стал бледнее, прозрачнее, будто на солнце кто-то накинул вуаль.

Дюша Капустин стоял у металлической оградки метрах в тридцати от Выхина. Невысокого роста, худой, в зимней курточке – изрядно потрепанной и как будто сгнившей. Семнадцатилетний парень, выбравшийся с того света.

За его спиной сгустились тени, оттуда веяло морозным ветром, февралем, черными беззвездными ночами. И еще там стояли люди, два или три человека, сразу не разобрать.

Выхин стер слезы тыльной стороной ладони. Надеялся, что образ растворится, но он не растворился, а сделался еще более осязаемым и реалистичным.

– Если ты забыл, жирный, то я тебе напомню, – сказала Капустин, и голос у него тоже был из прошлого, ломающийся, подростковый, мертвый. – С поломанными ногами быстрее доходит!

У Капустина не было левого глаза, вместе с веком. В пустой глазнице собрались снежинки, которые не таяли. Кончики волос Капустина тоже подмерзли и побелели.

Выхин не верил. Прошлое медленно поднималось из глубин, как хищная рыба в поисках пропитания. Он оглянулся, ища поддержки. Старушка неподалеку продолжала выщипывать траву, как ни в чем не было. Вокруг нее светило солнце. Больше никого не было.

Никого реального!

Из-за спины Капустина, из той самой промерзлой темноты, вышла Маро. Мелкая, двенадцатилетняя. Обернутая в изношенное свадебное платье, которое расползалось под жирным телом, как скользкий лаваш шаурмы. Маро весила, наверное, килограммов двести. Огромная щекастая голова подрагивала, а тройной подбородок ходил ходуном, едва удерживая такой вес. Верхнюю часть лица скрывала вуаль, покрытая инеем. Живот вывалился сквозь треснувший шов платья, и Выхин разглядел темно-синие зигзаги вен, опоясывающие огромный пупок.

Он вспомнил, как рисовал эти вены шариковой ручкой, сидя в пещере. Ему нравилось наносить линии – словно размашистые удары ножом. Словно месть за злость, которой Маро его одарила.

С тех пор эта злость преследовала его в каждом новом рисунке.

– Один раз проучить! – сказал фантом жирной девочки и протянул Капустину сначала шляпу из гвоздей, а потом хоккейную клюшку.

И вот на этом месте воспоминания рванули с неистовой силой, прорвали все ограждения, которые Выхин возводил долгие годы, вывалились в его голову одно за другим.