Отшельник (СИ) - Шкенев Сергей Николаевич - Страница 20

— Огниво только своё мне отдашь, — костлявый палец указал на зажигалку, которую Самарин крутил в руке. — Это же огниво, верно?

Андрею Михайловичу очень хотелось курить, что ещё больше портило настроение:

— Подвига тебе захотелось, старый чёрт? И нехрен креститься, будет тебе подвиг.

Старая истина, что нет хуже, чем ждать и догонять, не всегда верна. Если со вторым при определённых условиях можно согласиться, то первое неверно в корне. Ожидание, это возможность собраться с мыслями, вспомнить кое-что, сделать правильные выводы и составить планы на будущее. Только человек не умеющий работать, в том числе и над собой, не умеет ждать. Ленивый считает предоставленное жизнью свободное время привычным бездельем и страшно устаёт от него. Устаёт тоже привычно.

Самарин использовал ожидание для изучения города. Ему много раз приходилось бывать здесь в двадцать первом веке, и он помнил Кремль, помнил башни под зелёными шатровыми крышами, выставку военной техники у кремлёвской стены, помнил удачно сделанную ночную подсветку и всегда многолюдную в любое время суток площадь Минина. Сейчас Нижний Новгород совсем другой — маленький, деревянный, застроенный роскошными теремами в верхней своей части, и вросшими в землю курными избушками в подгорной половине. Внизу селится самая голытьба и кожемяки, чьи мастерские прилепились к стене с внешней стороны.

Нижняя часть города уже проснулась, и с колокольни хорошо виден копошащийся человеческий муравейник. Тысяч шесть жителей в городе? И пять из них там, под горой. Но никого даже угрозами не заставишь перебраться в многочисленные слободы. Вопрос статуса. Последний голодранец, добывающий пропитание неизвестным способом, смотрит свысока на вполне процветающего кузнеца с Ильинской слободы или мастеров-лодейников с Красной. Он — местная аристократия. Он коренной. Он не понаехавший.

Может быть, в других городах иначе. Здесь так было и будет. Каменные люди с железными сердцами…

Ну что, время? Самарин тихонько постучал по полу звонницы, и тотчас услышал такой же стук в ответ. Дионисий внизу, чтобы задержать незваных гостей, когда всё начнётся. Кстати, да прямо сейчас всё и начнётся, пока встающее над Волгой солнце слепит глаза и не позволяет разглядеть тонкую нитку полёвки.

Тяжёлый язык тихонько ударил в тёмную бронзу самого большого колокола… Бум-м-м… Ещё сильнее! Бум-м-м!

Звонницу церкви архангела Михаила дружно поддержали колокольни других храмов города. Бум-м-м… Это и есть подвиг отца Евлогия — не самопожертвование, но дело. Сейчас появятся любопытствующие зазвучавшим во внеурочный час перезвоном, и тогда…

Ждать пришлось долго, более получаса. Важные персоны не могут выскочить на крыльцо в одних подштанниках, чтобы обматерить виновников внезапного шума, прервавшего самый сладкий утренний сон. Пробуждение такие персон есть целый ритуал — им нужно одеться с помощью десятка слуг, потянуться, почесаться, пообещать удавить нерадивых и обезглавить нерасторопных… А потом величаво прошествовать. Именно прошествовать, ибо торопливость с суетливостью присущи только черни.

Андрей Михайлович хоть и матерился вполголоса, но в глубине души радовался строгой иерархии в принятии решений. Как же можно лезть куда-то без прямого приказа? В двадцать первом веке уже давно бы проявили инициативу и свернули звонарю морду на сторону.

Ага, вот и они. И кто в этой толпе хан Мухаммед? И наплевать.

— Дениска, жми!

Два килограмма тротила — это солидно. Когда следом прилетает пуля из карабина — это надёжно. А если хану Мухаммеду, оглушённому взрывом и забрызганному мозгами услужливо выбежавшего вперёд мурзы Белебея, втыкает нож в спину собственный телохранитель — это знак свыше.

— Руби их! — орёт какой-то дородный бородач в броне и шлеме, указывая кривой саблей на княжеские палаты. — Руби нехристей!

Наверное, в городе давно что-то готовилось, и звон колоколов, постепенно переходящий в тревожный набат, стал знаком, по которому на улицы выплеснулись толпы вооружённых людей. Человеческая волна быстро затопила площадь перед палатами, захлестнула орущего бородача в шлеме, растерявшихся от обилия целей лучников ханской охраны, и через недолгое время из узких окон взметнулось к небу жадное пламя разгорающегося пожара.

Куда стрелять? Где тут свои, а где враги?

В люке показалась каска-сфера с опущенным стеклом:

— Уходим, боярин? Тут всем не до нас.

Андрей Михайлович кивнул, подхватил карабин, но на половине пути к люку внезапно остановился, поражённый непониманием того, что нужно делать дальше. Как-то не задумывался. По дороге сюда казалось, что уничтожение хана автоматически решает все проблемы, и дальше всё само встаёт на свои места. Но вот хан убит… Самарин не давал стопроцентную гарантию, но за девяносто пять процентов успеха ручался. Дальше что?

— Уходим, боярин, — махнул рукой Дионисий.

— Да пошло оно всё к чёрту!

— Это про что?

Андрей Михайлович не ответил, молча пересчитывая скрипящие под ногами ступеньки. На двенадцатой сверху — прикрытая съёмной доской потайная ниша, уводящая в стену церкви и дальше в подземный ход. Как и любой город, Нижний Новгород славился подземельями, о большинстве которых давным давно забыли строители, но хорошо помнили те, кому это нужно. Отец Евлогий как раз их таких.

— Подожди, — Самарин опять остановился, и прислушался к шуму снизу, у запертой изнутри крепкой двери. — Кого-то бьют.

— Все бьют всех, — пожал плечами Дионисий, и добавил. — А как друг друга перережут, так и успокоятся.

Наверное, вернувшаяся на восьмом десятке лет молодость разбудила бесшабашное любопытство, или просто гуляющий в крови адреналин не давал спокойно уйти, но Самарин сбежал к двери, лязгнул засовом, и тут же получил две стрелы, влетевшие в открывшийся проём. Попав в бронежилет, стрелы бессильно упали на пол, а на них прямо под ноги спиной вперёд ввалился тот самый бородач, что призывал рубить нехристей. В его животе, пробив кольчугу, торчало толстое древко с деревянными пластинками оперения.

— Что за…

Справа из-за спины длинной очередью ударил автомат, отгоняя преследователей, и в две руки бородача затянули внутрь. В запертую дверь тут же глухо стукнули запоздавшие стрелы.

Дионисий злорадно ухмыльнулся:

— Ну что, князь Фёдор Юрьевич, помогли тебе твои татарове?

Раненый огрызнулся через силу хриплым голосом:

— Твоё ли дело, пёс худородный?

— Потом поговорите! — рявкнул Самарин. — Хватай его за ноги и потащили.

Подземный ход сделан с тщанием, но круто уходящие вниз кирпичные ступени явно не задумывались для переноски по ним смертельно раненых князей.

— Подожди, боярин, — попросил Самарина Дионисий, и поправил налобный светодиодный фонарик. — Сдохнет собака, а мы и расспросить не успеем.

— Кого собакой назвал, холоп? — плюнул сгустком крови бородач. — Не попался ты мне раньше… а жаль…

— Тоже жалею, что ты не на колу сдохнешь, Фёдор Юрьевич. Великий Князь бы тебя…

— А нету более твоего князя, холоп ты безродный! На Москве Шемяка крепко сидит, а Василия Васильевича поди вороны доедают.

— Врёшь! Шуйские завсегда бляжьим словом известны.

— Эка ты взбеленился, боярич Кутузов… Да толку от твоей злости…

— Говори, сучий потрох! — Дионисий пнул Шуйского в затянутый кольчугой бок. — Всё как есть говори!

Фёдор Юрьевич скрипнул зубами, пережидая вспышку боли, и оскалился в усмешке:

— И скажу. Перед смертью не блядословят. Удавил князь Димитрий твоего Василия вместе с его семейством. Как погоня побитая вернулась, так и послал грамотки с наказом в Углич да Чухлому верным людишкам.

— Врёшь! — опять крикнул Дионисий.

— Зато латиняне твои всегда правду говорят, да?

— Какие латиняне?

— Кто же ещё мог на Клязьме с огненным боем быть? И провались ты в ад, холоп!

Князь Шуйский вздрогнул и затих, но злорадная усмешка с его лица не пропала и после смерти.