Глиномесы (СИ) - "Двое из Ада" - Страница 48

— Так хорошо и просто все с тобой, Серега… Я и не думал, что у меня будет такое когда-нибудь… — выдохнул Добрынин. Зайцев оторвался с неохотой от своего занятия, чтобы ответить:

— Ну почему же? Ты же прекрасен чуть более, чем полностью…

Хитрый юноша вновь бросался в поцелуи, словно не было никакого конца его силам. Будто волна, он омывал Добрынина своим пылким характером в жизни и, как оказалось, любви. Серега был безудержным, любопытным, дерзким и очень ярким. Ему везде хотелось потрогать, каждый маленький сантиметр тела изучить, везде оставить свою метку. А требовал-то ответных реакций как! Невозможно было умолчать или упрятать от дерзкого хулигана даже вздоха или стона; он с хваткой маленького ребенка или жадной жены вытягивал, выуживал, хитростью выманивал из Добрыни побольше ответной любви. То руки его положит как-нибудь, то в объятия бросится и в них зароется, то носом в грудь уткнется и как укусит… Легонько, конечно, любяще, но страстно и с желанием. Серега сам не прочь был пощупать Добрынина везде, где только можно. Но больше всего ему нравилось именно тереться. Тереться обо все тело, вздыхать томно и постанывать на ушко, а после вновь крепко жаться ногами к ногам, животом к животу, грудью к груди. Еще Зайцев любил красоваться и показываться. Поэтому под руками Ильи пластично выгибался, подставляя тело как под ласки, так и под взгляды. И улыбался по-особенному пошло, замечая их на себе — правильные, преисполненные желания. А главное — жадные. Когда Добрынин в очередной раз отвлекся на подставленные ему искусанные губы, рука его случайно оказалась по велению Сереги в Серегиных же трусах. Зайцев был влажным и горячим.

— Ты бесстыжий черт… — шепнул Добрынин с надломом. Он едва держал себя в руках, едва терпел — думал, отляжет, думал — Серега повременит сегодня, раз Зоряна дома, но как тут можно было?.. У самого Ильи тело словно свинцом налилось — так он был возбужден, а теперь-то и вовсе ему казалось, что он сгорит сейчас заживо, наполненный раскаленным желанием. Вот и накинулся — точно так же, как возле лифта и в лифте, по-звериному, засасывая и кусая губы, язык, до боли порой сталкиваясь зубами… Агрессия оттенялась тягучей, вязкой лаской. Пальцы богатыря тут же пришли в движение: он то легко гладил и нажимал на уздечку, дразня остро и невесомо — то медленно стискивал всю длину члена, позволяя толкаться бедрами в удобно сложенную ладонь. Стянув с Сереги брифы, Илья разошелся еще сильнее: сперва напал, выбив из молодого человека спесь быстрой дрочкой, потом широко прошелся рукой по бедрам и животу, соскользнул по стволу вниз, вглубь промежности. Он словно концентрировал, прессовал, а затем размазывал удовольствие, наполняя им ослабленные истомой мышцы. Прижимая Зайцева к себе, Добрыня мял его бедра, шлепал по заднице — а потом снова отстранял, гладил, распластывал по постели. Ему нравилось проворачивать странные трюки, отдаленно напоминающие работу с глиной: то давить ямкой в центре ладони на скользкую головку, то зажимать ее между пальцами, то пощипывать за складочку крайней плоти, потом — снова брать в кулак… Все ради того, чтобы смотреть, как меняется в полумраке светлой летней ночи Серегино лицо, как вздрагивает он, как выныривает из-под слишком жаркого тонкого одеяла, демонстрируя скульптурную грудь, затвердевшие соски. Зайцев отдавался полностью, опустошая всю свою эмоциональность и щедро выливая ее на Добрынина.

— Ох, Илья… Я же сейчас… Какие у тебя руки, Илья… — хныкал Серега, зарываясь лицом в ладони из-за переполняющих его чувств. Он не смущался показывать то, что ему нравилось. Особенно ярко выдыхал чужое имя тогда, когда ласка приходилась по вкусу и заставляла сходить с ума. И вообще поминутно звал Добрынина, тянул на себя, хватался за него, мучительно вздрагивая в удовольствии. Он желал большего, но решился прервать нежное переплетение тел своей инициативой и острым интересом не сразу. А когда набрался смелости, его рука вдруг оказалась на воодушевляющей выпуклости богатыря. Тот увидел, как на лице Сереги проскочило удивление среди совершенно бездумного желания. Эта вспышка раскрылась в чуть приподнятых темных бровях и тут же затухла в очередном влажном стоне, а пальцы невесомо стиснули плоть сквозь ткань.

Серега не был аккуратным любовником. Он был неуклюжим, торопился и напоминал мальчишку, которому очень интересно, что там дальше за поворотом. И хотелось быстрее, быстрее, быстрее найти и взять от ситуации все возможное. Но ему мешали, отвлекали, а теплая трясина засасывала в свою глубину. И хотелось отпустить себя. Но хотелось и узнать больше. И Зайцев аккуратно гладил Добрыню, ласкал, нежил, стараясь растормошить внутреннего зверя окончательно. Чтобы тот набросился уже наконец и растерзал. Научил, как терзать самому.

— Добрынин, — позвал Серега совершенно севшим голосом, когда юркие пальцы уже проникли под ткань, ближе к телу Ильи. — А что особенного в анальном… сексе? Правда, что кончать восхитительно? Покажи мне…

— Нет, ты не бесстыжий… Ты охуевший вконец… — ухмыляясь, зашипел Добрынин, впервые обронив перед Зайцевым непристойное слово. Серега чувствовал, как задрожали руки, что нежили и ломали его томной любовной болью, как бешено задергал бедрами Илья, тоже попавшийся в сети долгожданного нестерпимого удовольствия. Вдруг он отбросил одеяло, вскочил. Силуэт Сереги бледно засиял в приглушенном свете фонаря за окном. Черные птицы, казалось, оживали на извивающемся теле. И трогательный снегирь на напряженном животе Ильи — тоже.

В тот миг Добрыня напомнил Серому оборотня. Днем он казался добродушным великаном, но теперь, в глубоких сумерках, выглядел иначе. Развитые мышцы подчеркивали контрастные черные тени. Реки широких выпуклых вен тянулись по мясистой шее, богатырским рукам, ветвились внизу живота. Илья навис над Серегой, уткнувшись кулаками в постель, как над заваленной добычей. Помолчал, принюхался — и широко прихватил зубами кожу на шее, прежде чем встать с кровати. Зайцев притих.

Несмотря на свой вес, Добрынин ходил почти бесшумно. Он выдвинул один из бельевых ящиков и вернулся в постель с тюбиком смазки и презервативами. Пока ложился назад — проскользил пальцами от Серегиной икры до паха, медленно приподнял и согнул в колене одну ногу, и на постель забрался уже между раздвинутых бедер. Хмыкнув, Добрыня ловко подцепил одним пальцем прижатый к животу член Зайцева, оттянул повыше и — уронил снова.

— Драть тебя надо, — с напускной строгостью заключил он. А после медленнее, со вкусом выделяя каждое слово, добавил: — Крепко драть твой сладкий зад…

Щелкнула крышечка тюбика. Добрынин неспешно растирал между пальцами смазку, любуясь Серегой свысока, смотря ему в глаза, заглатывая все его игривые ужимки. Это выглядело сексуально, Серега громко и голодно сглатывал, храня во взгляде безграничное восхищение. А потом одна рука, горячая и скользкая, нырнула между бедер Зайцева… Илья осторожно, лишь постепенно наращивая силу, нажал на местечко под мошонкой. Во взгляде так и читался какой-то вопрос с подвохом. Зайцев охнул и уставился на Добрынина; губы его были соблазнительно приоткрыты, а воздух из легких опалил кожу. Ему стало немного неловко, даже страшно, но Илье он доверял. Коленки разводил широко и смело. Приятно было осознавать, что там его, кроме Добрынина, никто и никогда еще так не трогал…

— Я тебе нравлюсь? — вдруг поинтересовался Серый. Кровь от головы хоть и откатила, но переставшее кипеть возбуждение позволяло ему говорить четче. А Зайцев словно нечаянно, поднявшись с дивана на локтях, тронул себя. Пальцы прошлись от шеи до соска. Опять красовался.

— М-м-м… — нечленораздельно выдавил Илья. Но в этот раз не потому, что сомневался в ответе, а потому что тот застрял в горле с комком голодной слюны. Но член согласно дернулся под трусами, оставив маленькое влажное пятнышко. Добрыня беззвучно засмеялся, наклонился, повторив ртом путь Серегиной руки — вздувшаяся жилка возле ключицы, контур грудной мышцы, бусинка соска… Илья сжал его губами, потянул, потеребил языком, а после перешел ко второму. Серега заныл, вздрагивая и медленно соблазнительно двигая бедрами. Пальцы внизу все давили, выжимали из него какое-то мутное ощущение внутри таза, одновременно отдающееся эхом в каждой интимной точке. Но скоро прикосновения Добрынина разошлись — и вот уже он легонько жался, мазал подушечкой по кругу узкого ануса. Это произвело на Зайцева какой-то тонизирующий эффект; он задергался, стал беспокойным и дышать начал громко, глубоко. Непривычное ощущение дергало за ниточки нервную систему.