Глиномесы (СИ) - "Двое из Ада" - Страница 39

Но тут, вопреки всяким светлым ожиданиям, в Добрыню полетела половина запеканки. И прямо в грудь. Серый задрал подбородок выше и самодовольно фыркнул, когда с большим удовольствием отметил, что попал. Добрыня вздрогнул, сочно матернулся, но на этом все. Он готов был стерпеть маленькую месть — лишь бы не упустить мгновения. Что такое грязная футболка, когда тот, кто ее испачкал, продолжает сидеть перед тобой по-прежнему беззащитным и открытым в своей красоте?

— То есть все это я пережил… просто потому, что надо было подождать, когда я выучусь? И все? — спросил Зайцев.

— Если ты все понимаешь именно так, то — да… Лично для тебя иных препятствий не существует…

— Добрынин. Ты тормоз, — Серега отодвинул от себя тарелку, чтобы картинно рухнуть на стол в бесконечном страдании. — Сказать сразу было нельзя, блять… Студентом, блять… Мне двадцать четыре! Какие гормоны… Я огромный взрослый мужик. Красивый, конечно… — Серый уныло водил пальцем по столу. Повернул голову, перекладывая ее на щеку. — А я страдал, похудел, не ходил гулять, страдал еще, подкидывал тебе ебаные открытки, а после чуть не умер от разрыва сердца с этим твоим «у меня другой»…

— Ты на двадцать лет меня младше! Мужик… А вел себя порой и того хуже, — воскликнул Добрынин, разводя руками. Встал, ушел к раковине скидывать с себя запеканку и оттирать футболку. — Не хотел я с тобой связываться, потому что обидеть не хотел. Думал, ты отстанешь, а я перебьюсь… Я-то считал, что тебе тем паче не сдался.

— Все равно нельзя было так меня обижать. Ведь я еще и маленький! А ты маленького обидел, — тянул свою лямку Серега, не двигаясь с места. И стол ковырял пальцем с таким чувством апатии, что любая актриса драматического театра могла бы позавидовать. — И что, что младше, зато я красивый. Вообще не вижу проблемы… Ну и в смысле «тем паче не сдался»? Я ни для кого в жизни так не старался, не доставал так… Ты че. Да и ты такой… такой… Дух захватывает от тебя. И какой-то студент… Конечно, я бы не смог составить никакой конкуренции какому-нибудь крутому человеку, который на тебя бы позарился… Я бы пытался и дальше! Не хотел мешать счастью… И я защищал твою честь! И работать начал! Да я вообще очеловечился… А ты ничего не заметил, а еще сказал мне: «У меня другой». Вот последнее вообще было обидно…

— Все я заметил, Серега… — вздохнул Добрынин. — Все заметил и ничего не хотел связывать с собой. Пойми ты. Боялся я. И буду бояться. Это у тебя — все. А я и мечтать не смел. Все… Сядь ровно. И ешь…

Не успел Серега отворотить нос в другую сторону, чтобы продолжить играть в маленького, как Илья вырос сзади. Он придвинул тарелку с остатками запеканки, взял ложку, а сам — склонился над Зайцевым, крепко и мягко взяв его за плечо. Ложка зачерпнула творога с кусочками банана, поднялась ко рту двадцатичетырехлетнего мужика.

— Я был не прав. Хотя и хотел как лучше. Просто, пожалуйста, раз винишь меня в своем похмелье — дай позаботиться о тебе.

Голос Добрынина стал глубоким, объемным, вязким — словно тепло дровяной печи. Таким он хвалил Серегу в учебе. Таким — разговаривал с дочерью. Баюкал и ласкал. Нежил и уговаривал. И Зайцев быстро сдался этому теплу после того, как смертельно долго замерзал в лютых холодах безразличия. Выпрямился, запеканку в рот взял и начал активно жевать, словно таким образом сможет показать истинное наслаждение.

— Очень вкусно. И да, именно ты и виноват в моем похмелье. — Сергей выглядел обиженно, но больше не драматизировал. Но и ложку у Добрыни не отобрал, ожидая, что тот будет его кормить.

— А ты — причина всех моих нервных расстройств, Зайцев… — Илья продолжил закладывать за щеки Сереге, а второй ладонью — гладил плечи, затылок. Он будто боялся прикоснуться — и одновременно страшно желал этого. Привык прятаться, но истосковался по близости. Он ведь хотел просто говорить, смотреть, слушать… Вот так ухаживать за отныне своим избалованным мальчишкой, разглядывая разлетающихся птиц на его спине. Серега обладал безупречно гладкой белой кожей, о какой многим и в его возрасте уже приходилось мечтать, прекрасной фактурой тела — и только потому не стоило требовать у него одеться, что можно было вновь пережить это во всей полноте. Когда тарелка оказалась пустой, Добрынин прикосновением заставил Серегу запрокинуть голову, опершись затылком на свой живот — и погладил по щеке, глядя на него сверху вниз.

— Теперь можешь просто уйти от меня, если хочешь, — медленно произнес Илья. — Или остаться, или прилетать ко мне хотя бы время от времени… Тебя я впущу, красавец мой.

Серега вздрогнул и замер. На щеках запылала краска, и он поспешил отстраниться и отвернуться от Добрынина. Смутился.

— Я не твой еще. Ты мне нравишься, конечно, Добрынин… Но я не твой, — когда Серый повернулся, он вновь хитро улыбался, хотя и не смог унять румянца. — А чтобы был твой, ты должен меня завоевать. Ты что, думал, что все так просто и тебе только за бесконечную привлекательность выпишут привилегию? Ага. Хрен там был, — Серый фыркнул и, соскочив со стула, запрыгнул на кухонную тумбу, сдвинул задницей все то, что на ней находилось. — Но и уйти — не уйду. С ума сошел? Я столько бегал за тобой… Даже пинками будешь гнать — лягу вот в пороге и умру там от холода, голода и тоски. Вот и думай теперь, Илья Александрович, как поступить.

— Справедливо, — кивнул Илья. Его взволнованный взгляд тронул крепкие длинные ноги и гладкий торс, выступившие в слегка ссутуленной позе ключицы, гибкую шею; потом быстро поднялся к правильному лицу, убегая от провокации, но и там нашел полные мягкие губы… Добрынин чуть не ударился виском о подвесной шкафчик, обнаружив себя уже возле раковины с пустой тарелкой в руках. Отвернулся, прокашлялся.

«Действительно, и что я буду делать?..» — подумал Илья.

— Давай поступим так, — начал он, углубившись в спасительное мытье посуды. — Сейчас ты пойдешь оденешься и еще раз проверишь наличие своих документов и денег. Телефон ты вчера разбил, но я все равно положил его тебе в карман джинсов. Тебя нужно доставить домой, чтобы ты переоделся и восстановил связь. Тебя ведь ищут, наверное… А потом мы с тобой созвонимся, хорошо? И встретимся снова. Твой номер у меня есть, как меня найти — ты тоже знаешь. И забудь мое отчество уже.

— Нет, Илья Александрович, — Серега скрестил руки на груди и важно выпрямился. — Спровадишь меня и больше не откроешь дверь. Мы уже проходили эти твои внезапные побеги и попытки меня выгнать, нет, не прокатит. Никому я не нужен особенно, телефон я себе и сейчас куплю, если карточку не просрал. (Кстати, надо проверить, на месте ли она, правда что…) А с одеждой и свежестью все решаемо… Либо давай мне залог, — хитрый взгляд вернулся к бывшему преподавателю со всеми его прелестями: легким прищуром, бесами в глазах и смешинкой на лице. — Что-нибудь такое, что тебе обязательно придется вернуться и забрать.

— Не спроважу я тебя никуда… — Добрынин усмехнулся. Потрепал пальцами бороду в задумчивости. — Не упущу больше. А что до залога… идем.

Добрынин махнул рукой, приглашая Серегу за собой. Они вернулись в комнату-мастерскую, где Илья тут же отошел к какому-то шкафчику, где, как оказалось, хранил инструменты. Оттуда он извлек что-то небольшое на цепочке, вроде кулона — и вложил Сереге в ладонь. Но вещь эта имела иной смысл. Зайцев крутил между пальцами латунную печать.

— Это мое клеймо, которое я ставлю на свои работы. Если я его потеряю, другое сделать, конечно, смогу… Но не хотелось бы. Это со мной уже больше десяти лет. Мой талисман. Поэтому можешь быть уверен: без тебя, пока ты его не вернешь, я не продам ни одной работы.

Добрынин выглядел вполне серьезно и прощался с печаткой в заметном волнении. Серега хитро прищурился, улыбнулся и тут же повесил себе на шею необычное украшение.

— Ладно, это неплохо. Хотя я бы лучше предпочел паспорт или кредитку! — засмеялся Зайцев и вышел из комнаты, направляясь переодеваться и собираться.

— Ну прости! Паспорт или кредитка мне могут понадобиться в самое ближайшее время, а я тебе вверяю ключ к делу своей жизни, — крикнул ему вслед Добрынин.