Глиномесы (СИ) - "Двое из Ада" - Страница 23

Серый задумчиво почесал лысый затылок, а после — подбородок. Он расстроился и разозлился было, замахнулся телефоном в сторону окна, но… Опустил руку, возвращая ни в чем не повинный агрегат обратно на парту. Сначала написал:

«Ты всех любимчиков хуем выделяешь?»

Завис, задумался. Стер. Хотя ревностное что-то кольнуло в легкое, неприятно стало от одной мысли. Нет, так определенно нельзя было давить, а то спугнет и закроет сам себе все двери до одной — это Зайцев понимал и без советов. Еще одна попытка:

«Ок, пошел нахуй».

И это стер. Тянулся он к человеку со страшной силой. И так ударить его — все равно что себе по морде заехать. Зайцев вздохнул: наверное, впервые в этой жизни он действовал вопреки тем условиям, в которых чувствовал себя некомфортно. Впервые нарочно причинял себе боль, не имея никаких гарантий результата. Ухмыльнувшись, Серега, наконец, ответил и отправил:

«Ну, а я не кидала».

— Что?.. — невольно выдал Илья вслух и чуть не выронил курительную трубку изо рта. Он не знал, как затянуться теперь, чтобы никотиновый яд вытравил из разума эти слова, из сердца — эти чувства. Но легкие обожгло, и Добрынин закашлялся, а глаза заслезились. Он был готов к оскорблению. Ждал ненависти. Но этих завоевательских нот — нет.

Пальцы замерли над сенсорным дисплеем. Добрынина еще тянуло сладкое воспоминание, но здравый смысл кричал «нет». Это рождало злость. А злость требовала ответить жестче.

«Я твой преподаватель, Сергей. А ты мой студент. Больше ничего не будет».

Прочитано сообщение было сразу, а вот ответа пришлось дождаться. Хотя набиралось оно постоянно.

«Вы мой Добрыня. Я обещаю, что это не выйдет за рамки межличностного. Но вам придется добавить меня в чс везде. Я посмотрю, как вы это сделаете в жизни, но можете попытаться.)»

«До встречи на последнем занятии, Сергей», — быстро отбил Илья и вышел из сети. Он устало отложил телефон на колено — будто тот вдруг стал неподъемным даже для сильной мужской руки. Оставалось утешать себя лишь тем, что семестр заканчивался. Факультатив по керамике существовал последнюю неделю. А потом — потом Добрынин ничего не вел у старших курсов. Да что там — он едва защитил кандидатскую и должен был столкнуться с новыми обязанностями только со следующего учебного года. Формально, если Зайцев не собирался Илью преследовать, то прекратить любые отношения было бы несложно. Но стоило ли надеяться, что Серега отпустит так легко?

«Ладно, это до первой юбки, за которую он зацепится», — утешил себя Илья. Хоть как-то утешил.

Середина декабря выдалась на редкость холодной. После нескольких очень дождливых дней вдруг наступили сильные заморозки, стало ветрено. Улицы покрылись ледяной коркой, и как ни утепляйся — все равно промозглый воздух лихо забивался под одежду, шарил по телу, остужал до костей. И студенты, и преподаватели брели в университет неохотно, еле переставляли ноги — скользили на асфальте и старых мостовых. Редкие смельчаки, обладающие той особенной ребячливой натурой, что поддерживает в душе жаркий огонь, веселились и катались вытертыми подошвами по застывшим лужам, будто на коньках. Зайцев же в универ ходил теперь с большой охотой, чтобы в очередной раз попадаться на глаза несчастному Добрынину и подкидывать незаметно валентинки. Впрочем, на этом весь интерес к учебе заканчивался. Но сегодня наступил и вовсе судьбоносный день. По расписанию — последняя пара и выставление оценок, в ходе которого Серегин результат откроет ему полный доступ к финишной прямой. Конечно, Добрыня уже пообещал Зайцеву успех, но во плоти конечный проект не видел еще никто, кроме преподавателя.

В мастерской было оживленно. Совершенно все собрались ко времени, но на месте не сидел никто — второкурсники уже столпились возле ряда выставленных в линию парт, на которых расположились студенческие работы с именными табличками. Была тут и амфора, стилизованная под древнегреческую, но с футуристичным рисунком на боках; был целый японский чайный сервиз, совершенно немыслимой формы резной фонарь, глиняная игрушка… А Серегин барельеф с полноценным выходом в третье измерение устроился на заботливо и со вкусом подобранной подставке. Покрытые глазурью и краской, птицы выглядели невероятно реалистично. Второкурсники вовсю обсуждали дальнейшую судьбу работ. Кто-то стремился скорее отнести свое творение домой, а кто-то надеялся занять почетное место в университетской галерее до поры. Серега стоял печальный у окна, наблюдая за суетой и прокручивая в руке зачетку. Маленькая книжка, думалось ему, дохлая, растрепанная, а сколько в ней боли и труда (здесь Серый себе, конечно, неимоверно льстил) — никому не передать. На работу свою Зайцев смотрел критично, скептично и очень нервно. Не потому, что переживал за оценку или ее судьбу. Все оттого, что она напоминала ему вечер, парту и жаркие прикосновения.

Но вот прошло пять минут от начала пары, и в аудиторию зашел Илья Александрович, а вместе с ним — Щукин и Панина. Они оживленно обсуждали дальнейшую судьбу факультатива — на работы пришли посмотреть, видимо, чтобы оценить потенциал студентов и их заинтересованность. Добрынин выглядел важным и довольным. Его курс определенно завершился большим успехом. Встретив своих подопечных извечной мягкой улыбкой, Илья жестом попросил всех сесть. Почетные гости в лице Щукина и Алены Яковлевны, в свою очередь, увлеклись рассматриванием поделок.

— Итак, ребята, вот и наша с вами последняя в этом семестре встреча. Сразу скажу, что молодцы все и в итоговой работе грубых ошибок не было ни у кого. — Добрынин осторожно прочистил горло, а потом продолжил: — Сегодня за нашим зачетом пришли понаблюдать Михаил Владиславович и Алена Яковлевна, поэтому мне бы хотелось, чтобы наше занятие не было формальным. Превратим его в маленькую выставку. Сделаем так: я буду вызывать вас, а вы — презентуете свое творчество, расскажете, почему выбрали именно такую тему и вид изделия. Я выскажу кое-какие небольшие замечания и, думаю, наши сегодняшние зрители тоже поделятся своими впечатлениями. А теперь сдавайте зачетки и приступим.

Студенты зашуршали. Кто-то собрал все зачетки и отнес их на стол преподавателя. Кто-то переживал за то, что о речи не был предупрежден, и теперь страшно боялся выступать и говорить. Серега сидел, уныло подперев кулаком голову. Впрочем, как и всегда. Ему обстановка трепета не внушила. Все уселись. Начали вызывать первых по списку. Виктория громко и четко рассказывала о своей работе: от истоков до причин выбора именно этого направления, просила обратить внимание на детали, которые были полны смысла и обязательно отражали то какую-то глубокую социальную проблему, то не менее глубокий внутренний мир автора. Серега думал о том, что она стала бы хорошим объектом для шуток и насмешек, но годы школьные давно минули.

Потом вышла девочка-анимешница, которая, страшно краснея, сбивчиво объясняла, что свой чайный сервиз сделала по мотивам любимого сериала и в узорах зашифровала символику разных персонажей оттуда. Презентацию ее приняли с напряженным молчанием, послышались даже тихие смешки, но Добрыня заглушил их собственными благосклонными комментариями, завершившимися оценкой «отлично». А Серега оказался пятым. Добрынин объявил его фамилию и жестом указал пройти к импровизированному стенду. Щукин нервно стукнул тростью, а Алена Яковлевна снисходительно улыбалась и щурила глаза в поисках, не иначе, самой плохой работы.

— Ну вот, типа, — начал Серый, останавливаясь перед своими птицами. — Это грачи. Потому что птица умная, мифологически значимая и… я люблю птиц. Черных птиц. Стоит он на трех точках: крыло и две ноги. Типа взлетает. Я нашел равновесие и поставил его на барельеф, — Зайцев указал пальцем на работу. На черные фигуры пернатых красиво падали блики, подчеркивая идеальные формы. — Вот. Сам барельеф тоже состоит из птиц. Вот… Потом расписывал краской, стараясь уходить в натурализм. А покрывал лаком, чтобы блики подчеркивали рельеф, которого просто не видно было бы в темных помещениях, — в подтверждение этого Зайцев повертел туда-обратно свою работу. — Но никакого особенного смысла в ней нет и ни к чьим традициям я не стремился. Хотел импровизировать в новой технике, — заключил он, гордо вздернув подбородок.