Глиномесы (СИ) - "Двое из Ада" - Страница 19

— А есть только два варианта? — неуместно захихикал Серега, стискивая кулаки, в которых сейчас была зажата его борцовка. — Если так, то я выбираю «или».

Серега не мог остановить это. Эмоция была похожа на поезд, сошедший с рельсов — и никуда не деться. Зайцев покрывался румянцем, дышать стало тяжело, и слюна как-то ошалело копилась за щеками. Оставалось только сглатывать. Но Серега был далеко не безобиден. И в Добрынина полетело то, чем он решил пришпилить студента — логика и прямолинейность.

— А вы зачем меня пригласили сегодня сюда? Зачем прижимались в трамвае, а? Не проще было отстраниться? Ну, я знаю, что нельзя. Но все же, если вы не хотите… — голос Сереги снизился до хриплого шепота. — Меня не хотите.

— Пригласил затем, зачем пригласил. И за ответами… — Добрынин вздохнул. Его кольнуло это напоминание — действительно, в одних и тех же ситуациях с ним самим было не все так гладко. Но разница состояла в том, что Зайцева это все забавляло. А Илья метался между желанием и правилом. Между возможностью и ответственностью. И это отсутствие выхода, слабость перед самоуверенным юнцом — ранила. Сила ушла из богатырских рук. — Скажи, я тебя обидел, Сергей?.. Ты меня высмеять хочешь? Зачем? Для шантажа не сойдет — оценку я тебе и так поставлю за хорошую работу… Или потому что ненавидишь геев? Ну? Хорошая шутка с глиномесами выйдет? Если одно с другим сложить. Дружкам твоим на потеху…

— Я… — Серого сказанное задело в ответ. Действительно, а ведь все так и было. Все именно так и начиналось. Отвратительно и пошло. Поверхностно, глупо и грязно. Серый просто привык к тому, что подобное считается весельем, вызывает восхищение среди его компании, поднимает его на уровень выше. Но теперь он точно знал, что спор давно проигран. На лице студента отразилась буря эмоций от сожаления до вызова. — Простите меня, что так вышло… Я тупой… Я тупой и хочу поцеловать вас. Я могу? — и Серега приблизился. Теперь он держал в тисках кулаков одежду Ильи Александровича. — Или вы с красивыми, но глупыми, не целуетесь? — прошептал Серый уже в бороду Добрынина. Он вдруг подумал, что никогда не целовал таких мужчин и было бы интересно попробовать. — Я, знаете, не только красивый, но еще хорошо целуюсь…

Добрынин молчал. Он и не дышал почти, и пытался понять, что произошло. Под запястьями Сереги взволнованно колотилось его сердце. А под кулаками Добрынина — Серегино… На печи запищал таймер, обозначив конец сушки. И еще что-то.

Губы Зайцева маняще дрогнули, и Илья не смог отказаться — прижался, сразу же подключил язык. Тронул, раскрыл, пригласил в свой рот… В душной мастерской вмиг стало жарко, как в Аду. Пальцами одной руки Добрынин впился в мясо на голых ребрах, второй — в ежик темных волос на затылке. Потом и дальше пошел: на сильную шею, на спину под майку, на крепкий зад — и мял так, словно Серега — кусок глины. А последний поддавался, подставлялся — он оказался невообразимо пластичен и гибок. Жался к Добрынину так, словно тот был единственным спасением от жары и тоски, словно Серый тоже познал долговременное одиночество и глухую боль пустоты. Дрожал, словно боялся и на самом деле до этого момента просто изображал храброго и уверенного в себе шалопая. А на деле оказался трепетным и чувственным. Ведь именно так он вздыхал в губы Добрынина, отстраняясь, чтобы перевести дух. И тут же яростно впивался вновь, боясь потерять установленную связь. Крепко и душно жался Серега к мужчине, жадно ластился, забирал, требовал внимания и ни на секунду не выпускал из рук его одежды. В какой-то момент Зайцев в поцелуй засмеялся. Ему было щекотно от бороды, и по лицу завтра точно — он знал это — пойдет раздражение. Но Добрынин выпил его смех и прижал к себе крепче, и поцеловал крепче — взасос, до боли. А после этого оторвался и, вновь поглаживая по голове, шепнул на ухо:

— Ты и правда глупый. И правда целуешься хорошо…

Зайцева обдало горячим дыханием. Илья прикусил его мочку уха, потом кожу на шее. А потом — встал вдруг в полный рост и подхватил Зайцева под бедра, поднял, будто тот ничего не весил, и усадил на свое место — только ближе к себе, ближе. Богатырь прижался к Сереге живот к животу, умостился между его бедер — а затем одна горячая, напряженная ладонь упала на колено, огладила бедро вверх и вниз. Добрынин снова смотрел прямо в глаза. Он почти достал пах, но пошел на попятную, чтобы потом сделать еще один заход. Просто Илья был немного мстительным. Ему казалось несправедливым, что красивый Серега один имеет на него такое влияние.

— Чего ты еще хочешь, Зайцев? Хочешь еще целоваться?.. А хочешь, покажу, что хорошо умею делать я? — пророкотал Добрынин и обхватил рукой стройное бедро издевательски близко к месту схождения швов на джинсах. Серый заскулил и заерзал в нервном жесте.

— Хочу… — звучало умоляюще, что показалось бы Сереге в здравом уме диким. Но сейчас было вполне уместно. Добрыня вдруг ощутил, как прохладные с переживания пальцы студента забрались ему на живот. Но то была только одна рука. Другой Серега крепко закрывал свое причинное место. — Хочу, чтобы ты уже сделал что-нибудь, иначе я сойду с ума.

— А знаешь, почему так? Потому что ты носишь узкие джинсы… — Добрынин улыбнулся, а потом мягко отстранил обе руки Зайцева (от паха — чтобы не мешала, от себя — чтобы не отвлекала) и расстегнул модный ряд пуговиц на ширинке. Сереге пришлось привстать, чтобы слегка спустить штаны, но едва он успел сделать новый вдох и выдох после этого, как оказался уже в горячей ладони Ильи, увлеченный в новый влажный поцелуй.

Добрынин сперва был томным, медленным. Ему хотелось насладиться первыми нотами сексуальной близости, ощутить пульс крови и нервное напряжение в силуэте правильного, ровного, красивого и уже совершенно твердого члена. Но после он ткнулся кончиком языка к языку Сереги, забрал его кольцом и потер у самой головки, растирая по ней естественную смазку и постепенно расширяя амплитуду движений. Молодое тело тут же отозвалось, ярко реагируя на все и сразу: Серега подавался вперед, чуть ли не терся развязно о богатыря, но поцелуй забирал много его внимания. Зайцев не мог разорваться. Он то отвечал, нагло хозяйничая в чужом рте и изучая его, то вдруг начинал скулить от накативших эмоций и чувств, неуместно дергая тазом и сбивая ритм движений Ильи Александровича. В конце концов Серега просто не справился с тем, какую кашу с ним заварили, и застонал, безвозвратно разрывая поцелуй. И уткнулся лицом в грудь преподавателя, прячась от себя самого. Руки Добрыни были опытными, правильными… Настоящими руками творца. Как оказалось, в сексе это играло большую роль, и Серега готов был отдать душу просто за то, чтобы навсегда отпечатать это ощущение: сильные, горячие, большие и шершавые руки на его коже. Замыкающие его, стесняющие и руководящие. Это было чем-то неземным, такого Серега точно никогда еще не чувствовал.

— Не могу, сейчас умру… — захныкал в плечо Добрыне Серый, а по его телу словно пошел ток, что резко напряг мышцы пресса и заставил Зайцева непроизвольно подтянуть бедра. — А если ты гей и скорострел, это очень плохо, да?..

— Тш… — Илья поцеловал Серегу в макушку. Теперь он опустил вторую руку, забираясь ей глубже под одежду — обнял пальцами яички, ласково сжал и немного оттянул вниз. И как будто бы часть напряжения этим забрал. — Так будет немного легче, — шепнул он, выдыхая горячий воздух на бритую голову — а умелые пальцы тем временем сконцентрировались на самом кончике. Большим Илья потирал уздечку, время от времени поднимаясь к сочащейся щелке уретры, и тем самым наращивал, наращивал возбуждение, но не выпускал его. А если Серега напрягался слишком сильно — то Добрынин и вовсе отпускал, переключая внимание на поцелуи или забираясь пальцами под борцовку, чтобы погладить соски. И тогда Зайцев искренне задыхался, трепетал и еще больше покрывался милыми красными пятнами румянца. В какой-то момент он просто не мог больше сидеть и откинулся назад, упираясь ладонями в парту и широко раздвигая бедра. Каждый раз, когда его пробивало возбуждение как-то особенно сильно, Серый сводил на переносице темные брови или вообще запрокидывал голову назад, во всей красе показывая фактуру шеи, кадык и выпирающие ключицы. Но когда он возвращал свой взгляд, то тут же опускал его на руки Добрынина, бесстыдно наблюдая за ним и протягивая какую-нибудь неуместную фразочку масляным голосом. А Добрынин смотрел, глотал слюну, думая о том, как было бы сладко, если бы только можно было взять Серегу — и продолжал легкую и страстную пляску рук.