Маленький маг (СИ) - Агишев Руслан - Страница 3

— Мамуля, а непутевый, помои опрокинул! Таперича вон сидит и бездельничает! — с крыльца визгливо заорал Вастик, подпрыгивая от нетерпения на месте и тыкая пальцем в привалившегося к бочке Ири. — Вона! Вона он! Мамуля! Разлегся, как наш боров и дрыхнет!

Вздрогнувший Ири со стоном поднялся и прихрамывая поковылял в сторону овина, откуда доносилось нетерпеливое похрюкивание свиней. Надеяться, что мегера, его мамаша, сейчас придет и во всем разберется не приходилось. Он чувствовал, что если чуть промедлит, то сразу же почувствует хлесткие удары розог по своей спине.

— Стой, гаденыш! — уже в спину мальчишке прилетел противный вопль Ингрид. — Попадись только мне, я тебе такое устрою!

Ири же даже не обернулся, прекрасно зная, что никто за ним не побежит. В овине он схватил из приготовленной для корма свиней кадушки вареные картофелины и протиснулся между досок в узкую щель. Прополз еще несколько шагов и оказался в уютном комнатушке, со всех сторон окруженной душистым сеном. За последние годы это место стало для него самым настоящим убежищем. Здесь он часто прятался и от самой Ингрид и от ее паскудного сыночка, норовящего к нему незаметно подкрасться и сделать очередную гадость.

Тут он предавался мечтаниям. Закрыв глаза, Ири думал о маме, представляя, как они вместе гуляют по лесу. Правда, видел он лишь ее силуэт, четко очерченный лучами солнца. Ведь, он почти ее не помнил. Черты ее стерлись из памяти, оставив после себя лишь туманный светлый образ с развевающими волосами. Еще он помнил ее голос, который тихо, очень тихо что-то ему говорил. Только вот незадача. Голос, его бархатные интонации, в его памяти остались, а слова нет. И всякий раз, когда Ири пытался их вспомнить, они снова и снова ускользали.

Вот и сейчас, он вновь был здесь. Спрятав на вечер утащенные из колоды четыре больших варенных картофелины, мальчик как всегда свернулся калачиком и закрыл глаза… Они снова были в лесу. Ири чувствовал в своей ладошки пальцы мамы, которая что-то ему говорила. Он слышал ее ласковый и такой родной голос, но, как и всегда, ничего не мог понять. Слова словно неуловимые юркие птахи вились вокруг него, но никак не давались в руки… Почему? Почему он не слышит маму? Вот же она, совсем рядом! Мама?! Мама?! Я не слышу тебя!

А она, по-прежнему, ему что-то рассказывала. Ее родной, грудной голос звучал так близко, словно она стояла рядом и вот-вот его обнимет. Ири, казалось, даже чувствовал, как ее пальцы нежно касаются его макушки и ласково взъерошивают его космы. Мама! Что ты говоришь? Я не слышу!

Всхлипывания становились все сильнее и сильнее, переходя в рыдание, а потом и в истерику. Худенькое тельце затрясло в судорогах, то закручиваясь в комочек, то распрямляясь струной. Ири накрывало какой-то черной пеленой, в которой молниями проскальзывали десятки разных, причиняющих ему боль, видений… Вот всплыло искаженное дьявольской злобой лицо Ингрид, оравшей на него за не им разбитый кувшин. Тут же слушался злорадно хмыкающий похожий на розовощекого поросенка ее сынок… Следом он увидел бежавших за ним городских мальчишек, с улюлюканьем называвших его ублюдком. Они его ненавидели за непохожесть (за светлую кожу, за изящное сложение, за тонкие черты лица) и всякий раз при встрече старались побольнее отлупить… Вспомнил он и похороны матери, когда в сильный-сильный дождь вдвоем с дядей Палиным вез ее тело на телеге на погост. Ири вновь с необыкновенной силой и яркостью ощутил накрывшее его тогда дикое ощущение безнадеги и отчаяния…

Мама! Мама! Рвавшийся из его груди вопль лишь шевелил губы. Мама! Мама! Не уходи! Не оставляй меня! Мама, почему ты не отвечаешь?! Мама?! Бешено завертевшийся в голове калейдоскоп картин все чаше останавливался на одной из них, где сияющая женская фигурка тянула к нему руки… И сейчас он ясно видел ее. Изящная. Ее густые, переливающиеся в лучах солнца волосы, казались расплавленным золотом, которое каким-то чудом развивалось на ветру. На светлой коже были видны голубоватые прожилки кровеносных жил…

О, Боги, он разбирал, что она говорила.

— Ири, мышонок, я очень люблю тебя. Слышишь, люблю… Ничего не бойся. И даже, когда тебе будет очень и очень плохо, все равно не бойся! Ты особенный, мой мышонок. И сейчас ты еще не знаешь, но у тебя все получиться… Запомни, Мышонок, ничего и никогда не бойся!

… Бедное, всеми покинутое, дитя! Его некому пожалеть, погладить по головке и укрыть теплым пушистым пледом, чтобы худенькое тельце больше не ломали судороги. Ему некому было помочь… Тира, крупная лохматая, в вечных нечёсаных колтунах собака, в шерсти которой в холодные вечера так любил греться Ири, носилась где-то за городом, охотясь за жирными зайцами. Названный дядя, горшечник Палин, что по-доброму к нему относился, валялся в мастерской, забывшись в пьяном дурмане. Мама, урожденная баронесса де Фосс, души не чаявшая в своем первенце, уже давно сгорела в болотной лихорадке и упокоилась на погосте. Не было на свете и жизнерадостного здоровяка отца, графа Горено, странным образом утонувшем в пруду… Никто не придет на помощь бедному Ири.

По иронии судьбы наследник одного из крупнейших доменов королевства сейчас валялся в какой-то норе, заваленной сеном и пропахшей вонючей собачьей шерстью. Где его многочисленные служанки и кормилицы, что с самого рождения злыми церберами опекали отпрысков знатных семейств? Где его батистовые штанишки с рюшечками и бархатные курточки, которые бы так красиво подчеркивали его золотые кудри? Почему же не носятся вокруг тебя словно потревоженные пчелы степенные королевские маги? Где эти уважаемые магистры с пузиками, на которых едва держаться их дорогие камзолы, и задирающие нос их ученики, с гордостью носящие свои мантии? Разве не знают они, что в этом захолустье, на окраине захудалого городка, загибается от боли их собрат, у которого началась самопроизвольная магическая инициация? Неужели они забыли, какими опасностями для самого мага чревата самоинициация? Почему же тогда они не спешат на помощь?

К сожалению, здесь и сейчас это уже не играет никакого значения и вряд ли на вопросы найдутся ответы. То, что должно было произойти под тщательным наблюдением лучших врачей графства Горено и самых именитых магов королевства, произошло в паршивом овине занюханного городка одного из приграничных вольных баронств. Осененное не любовью родителей, а злобой недалеких «людишек», у наследника графства прошла магическая самоинициация. И теперь только лишь Благим Богам известно, каким магическим даром они наградили нового мага. Ведь страх, боль и ненависть, испытываемая перед и во время инициации, взращивает такие же плоды, только усиленные многократно…

— Мама, мама я вспомнил тебя, — маленькое тельце, долгое время, сведенное судорогой, с хрустом распрямилось; Ири открыл глаза, покрасневшие от лопнувших капилляров. — Вспомнил, что ты мне говорила. Мама… Мышонком меня звала. Я все вспомнил.

Теперь он вспомнил, как улыбалась мама. Широко, искренне, по-доброму. Вспомнил ее смех, похожий на журчание ручейка в лесу. На губах его тоже заиграла улыбка.

— Мышонок, — прошептал, Ири. — Мышонок…

И, как всегда, когда на его душе чуть светлело, ему хотелось взяться за глину. Да— да, именно в лепке существ из мифом и легенд, которые все вокруг считали никому не нужной ерундой, Ири находил для себя отдушину. Часто он так сидел в своей норе, вымазавшись в глине с головы и до ног лепя сказочных крылатых грифонов с львиными лапами и орлиной головой, рогатых единорогов с серебристыми копытами. Здесь у него всегда хранился запас жирной красной глины, завернутый во влажную шкуру, и небольшой кувшинчик с водой.

— Мышонок…, — мальчик отщипнул от большого кусища немного глины и начал лепить.

Вот появилось продолговатое тельце с любопытной мордочкой и кнопкой носиком. Тонкой щепкой Ири выровнял ушки, затем лапки. Короткими насечками с имитировал шкурку, которую присыпал серой пылью.

Вскоре перед Ири уже сидел серая мышка, правда, значительно крупнее своего живого собрата.