Пари на красавицу (СИ) - Муравская Ирина - Страница 21

— Боже упаси. Закончатся выборы, а там отвяжусь как-нибудь от неё. Мол, ты слишком хороша для меня, я тебя недостоин, мне осталось жить всего месяц и прочие бла-бла.

— Очаровательно, — фыркает Мальвина. — И часто вы с папочкой проделываете такие финты?

— Нет, это единоразовое условие.

— Условие?

— У нас… с ним сложные отношения. Деловые, можно сказать.

— Офигеть. А я думала, что это мама у меня шантажистка. Сказала, не даст денег на Конверсы, если закончу семестр с трояками. А одно удо уже давно светит, так что на лето я вроде как устроилась в ночной клуб, диджеить. Если удачно сложится, получится совмещать с учёбой и дальше. Тогда к следующей осени свалю на съёмную квартиру, потому что терпеть эту мадам… — нога описала в воздухе неровную дугу, тыкая пяткой в стену, за которой притаилась обитель сестры. — Я больше не могу.

— Хочешь я куплю тебе Конверсы?

— Ты мне и так торчишь тапки с поросятами, забыл? Кстати, раз уж мы заговорили о поросятах. Твоё-то свидание как прошло?

— Никак.

— Настолько плохо?

— Не знаю. В понедельник увидим. Когда Лера начнёт орать за то, что я её опрокинул.

Покровская растерянно хмурится.

— Так свидание было или нет?

— Нет. Я не пошёл.

— Почему?

"Потому что было не до него".

— Не захотел.

— Ну дурак, — смачно хлопает она себя по лицу. — Теперь заново придётся её окучивать. Ты хоть придумай вескую причину: из родственников кто заболел или там пожар случился…

— "Не захотел бессмысленно гробить вечер" подойдёт? — накидываю вариант я.

— Сомневаюсь, что после этого у тебя останется хоть какой-то шанс, — хихикает Праша, и на её лице расцветает улыбка. Почти сразу она меркнет, но не уходит до конца. — Как нос?

— Нос в порядке. А вот самолюбию досталось. Отделала девчонка, сказать-то кому стыдно.

— Сам виноват.

— Э, нет. Вину свою я признавать отказываюсь. Разве я сделал что-то противозаконное? — наши глаза встречаются и дальше уже не особо думаю, что говорю. — Всего лишь поцеловал девушку, которая мне нравится.

Мальвина

Давлюсь слюнями и меня накрывает приступ задыхающегося кашля, перемешанный с истерическим смехом. Со стороны можно подумать, будто сатана выходит. Капец, блин. Пока хриплю катаюсь по постели, но в конечном итоге утыкаюсь моськой в одеяло, переводя дух и вытирая выступившие слёзы. Воу. Вот так приход.

Лежу и не шевелюсь. В горле шкребёт, гыкаю, но кашлять больше не хочется.

— Живая? — вопросительно тычут пальцем мне в бок. Так обычно тыкают дохлую кошку. Палкой.

Согласно мычу, недовольно елозя.

— Избушка-избушка. Встань по-старому. К лесу задом, ко мне передом. Хотя нет… — добавляют, немного подумав. — Оставайся задом, хороший вид.

Вот сволочь. Я прям на физическом уровне ощущаю, как меня мысленно лапают. С неохотой приходится менять место дислокации. Усаживаюсь в позу лотоса, вылавливая с пятки носка приставшую ниточку.

— Ну насмешил, конечно, — шмыгаю я, чувствуя сдавленность в переносице. Хочется высморкаться, но это ж будет типа некрасиво. Я ж лэ-э-эди. — Хорошо тебе прилетело. Аж мозг задело. А как красиво сказал, я почти повелась. Очень правдоподобно. Годится.

— Что годится? — не понял Воронцов.

— Ну это твоё: "нравишься" и прочее. Лерке должно зайти, — несу первое, что приходит на ум. Всё что угодно, лишь бы не наступило молчание, в котором настоящие эмоции я бы уже не скрыла. — Знаешь, как попробуем: проделай с ней всё тоже самое: целуй без предупреждения, а потом вот этой своей короночкой шлефани. Её тронет, отвечаю.

Глеб смотрит на меня. Долго смотрит. Так, что становится не по себе.

— Ты дура? — это он спрашивает или уточняет?

— Точно не могу сказать, — честно признаю я. — Во всяком случае не отрицаю того факта, что подобный вариант возможен.

— Причём тут, б****, Лера? Разговор вообще не о ней.

— А о чём?

— Глухая? Говорю, ты мне нравишься.

Ух. Что-то душно стало. Никому не кажется? Меня прям в жар бросило. Чувствую себя курочкой-гриль в печи. Но упорно держу марку.

— Гуд, — киваю болванчиком, вскидывая большой палец.

— Гуд? — мрачнеет Воронцов. — И что это должно значить?

— Что информация принята к сведению.

— И это всё?

— А чего ты ждёшь? Ну нравлюсь и нравлюсь. Рада за тебя. Дальше что? Станцевать танец белых лебедят?

Не знаю, как в реальности, но вроде бы голос достаточно безразличен и равнодушен. Что просто отлично. Даёшь невозмутимость, Покровская. Полнейшую безмятежную невозмутимость. Ты справишься. И это, не реагируй на сверлящий тебя до сухожилий пронзительный взор всяких непонятных типчиков.

— Ты мне не веришь, — ну блин. Повторюсь: это вопрос или утверждение? Ему бы над интонациями поработать.

— Конечно, верю, — успокаиваю его я. — Твоему типажу всегда кто-то нравится. Каждая вторая — мимолётная влюблённость, каждая третья — любовь до гроба. С первыми по списку пока неясно, но видимо они автоматом выходят в ранг невест. Ай… — подскакиваю на месте, обиженно потирая лоб, в которой прилетел щелбан. — За что? Правда глаза колет?

Глеб тяжело вздыхает.

— Не знаю, как так получается, но мне хочется одновременно и придушить тебя, и поцеловать.

— Я всегда знала, что в тебе дремлет садист. У тебя точно нет красной комнаты с плётками?

— Покровская, не доводи до греха. Не успокоишься и появится. Обустроенная специально для тебя.

— Меня? Нет, дорогой, — активно и отрицательно мотаю головой. — Я в твою квартиру ни ногой. Точно не раньше, чем там проведут санобработку. Что-то мне подсказывает, что даже в борделях меньше вероятности подхватить сифилис.

— Б****, Мальвина! Сама напросилась! — не успеваю дать дёру: на меня наваливаются и пытаются уронить обратно на постель. А-а-а! Ахтунг! Ногти к бою! Живьём не дамся!

Не очень удобно сопротивляться свернувшись в три погибели, но я стараюсь. Извиваюсь, дрыгаю конечностями и даже предпринимаю попытку цапнуть Воронцова за ляжку, но зубы лишь поверхностно скользят по жёстким джинсам, не причиняя ему никаких неудобств. Зато в следующее мгновение изумлённо вскрикиваю сама. Укусил! ОН МЕНЯ УКУСИЛ!

Битва проиграна. В непростительно неподходящий момент отвлекаюсь и теряю бдительность. Сваливаемся на пол, и победитель с гордым видом усаживается на меня сверху, зажимая коленками. Ловлю флешбэк. Опять мы в моей комнате. Опять на ковре. И опять я под ним…

— Слезь с меня, — отплёвываю упавшие в рот волосы.

— Только это от тебя и слышу. Хоть бы раз попросила, наоборот, залезть, — вместо того, чтобы подчиниться, ко мне склоняются, но я упираюсь Глебу в грудь выставленными руками, не позволяя дистанции сократиться. Будто осталось что-то, что ещё не нарушено. Мы так и перешли уже все границы.

Мои запястья без труда перехватывают и ныряют с ними под мужской дорогой свитер. Ладони обжигает обнажённое тело. Крепкое, жилистое. Не перекаченное, даже худоватое, но твёрдое настолько, что хочется прильнуть ближе, притворившись слабой и беззащитной. Тв-о-о-ою ж…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Ощущение шипящего масла на раскалённой сковородке, где я — это масло. Масло, что сейчас тает и растекается бесформенной лужей. Поперёк горла встаёт ком. А, нет. Не ком. Это сердце застревает в глотке. Дышать тяжело. Говорить вообще невозможно. Во рту пересыхает. От запаха одеколона сносит крышу. Уважаемые коллеги, кажется, мне пиз***.

Видя, что я уже не способна сопротивляться, Воронцов отпускает мои запястья и медленно скользит вверх до локтя, вызывая из спячки офигевающие мурашки, а потом внезапно перекочёвывает на мой живот, без стеснения забираясь под ткань толстовки. Вздрагиваю, пытаясь оттолкнуть его, но меня снова ловят, переплетая наши пальцы. Боже, остановите это безрассудство!