Мой плохой босс (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta" - Страница 14

Кажется, апперкот я ему своим видом все-таки выписала. Ну что ж, уже утешение, уже не зря старалась. Теперь осталось послать его на хрен пару тысяч раз.

Я все-таки прохожу к его столу, и кладу прямо перед его лицом свое заявление.

— Подпишите, Антон Викторович, — язвительно бросаю я, скрещивая руки на груди. Хоть как-то бы отгородиться от него.

А потом мой взгляд цепляется за предмет, который Верещагин вертит в своих длинных пальцах. И мне перестают быть нужны даже его слова. Вполне себе ясно, зачем он притащил это с собой на работу.

О чем я там мечтала? Что он уймет своего внутреннего мудака и даст мне отработать нормально? Что я его не угроблю за эти две недели?

Размечталась, Ирочка! Кажется, тебя сейчас собираются шантажировать.

Ну, что ж, у меня есть только одно оправдание. Эту войну начала не я.

Твою ж мать… Кто там жаловался на имидж Хмельницкой? Это был я? Беру свои слова назад. Верните мне мой синий чулок… Ту самую Хмельницкую, глядеть на которую со стояком было просто невозможно.

Вот как хотите, но верните её, мою скучную главную бухгалтершу в блузочке, застегнутой под горло. И уберите… это! Мне ж еще работать сегодня. Переговоры там переговаривать. Какие-то… Еще бы вспомнить какие.

У меня аж слова в горле встряли, до того неожиданным оказалось мне вот это явление.

Я пытаюсь сморгнуть это сексуальное видение, но Ирина никак не смаргивается. Так и стоит тут, режет глаза своими красными брючками в облипочку. И рабочее настроение смылось из головы почти без остатка, зато эрекция как у пацана лет этак шестнадцати.

Никогда в жизни я не чувствовал себя настолько быком, которого дразнили обычной красной тряпкой. И ведь работало же! Хотя сколько задниц передо мной вертелось, и в трусах, и без, казалось бы, чего я там не видел?

Где ж ты прятала этот свой прикид, Ирина Александровна? Выгуляй ты его раньше, вот так, как сейчас, с пиджачком на голых сиськах, я б тебе уже раз пятнадцать засадил.

Даже лифчика ведь не надела, стерва. Вот это — просто нокаут.

Но все-таки, какой же ходячий секс в яркой красной упаковочке.

— Миленький костюмчик, Ирина Александровна.

На губах сучки расползается наглая улыбка. Боже, что за губы. Кто дал ей такие красивые губы? Кто позволил мазать их настолько яркой помадой?

— Да, остальные ваши сотрудники, Антон Викторович, тоже оценили мою унылую персону, — хладнокровно откликается Хмельницкая, припоминая мне мои же слова на корпоративе. Эффектная подача. Жаль только — в молоко ушла. Совесть моя давно в коме, взывать к ней бесполезно.

Надо же, как обиделась. Все бы так обижались. Чтоб херак, и вместо снулой воблы на работу являлась секс-бомба.

А вот фраза про остальных сотрудников — это удар в поддых .

Её такую видели все? Вот эту ложбинку её декольте видели? И эти сексуальные лодыжки в туфлях на тонких черных шпильках? И эти вызывающие губы, в которые так и хочется членом толкнуться. Я очень сомневаюсь, что это только мне на ум пришло, а все остальные мужики в моей фирме смотрели на этот рот и думали о том, как им рабочий план выполнить.

Барьер, что отделяет меня от массового убийства моих же сотрудников, становится тонким, как картон.

Эта дрянь — моя! Что не ясно? Кому надо объяснить по буквам?

Хоть по всем рабочим чатам делай рассылку — не трогать сиськи Хмельницкой ни руками, ни глазами, ни даже мыслями, если боитесь вивисекции от гендиректора. А не боитесь — приходите лично — четвертую с удовольствием, а сиськи Хмельницкой все равно должны остаться неприкосновенными.

Вчера было лучше. Геныч сообщил мне, что к Хмельницкой не прикасался. Убедительно. После этого я проспал почти весь день. До этой дивной новости я сидел, и в мыслях у меня было одно порно, с Ириной в главной роли, и увы — со Смальковым вместо меня.

Никогда еще я так детально не планировал убийство партнера по бизнесу. И из-за кого? Из-за бабы? Бред же!

С утра мне показалось, что отлегло. Что надо просто формально поиметь Хмельницкую, напомнить наглой бухгалтерше её место, а сейчас…

Сейчас я понимаю — мне показалось. Совершенно точно показалось. Никакой формальностью я тут не обойдусь. Я буду трахать её, пока она подает признаки жизни…

— В нашей фирме действует строгий дресскод, — педантично напоминаю я, — так что впредь лучше тебе соблюдать его, Ирина Александровна. Если ты не хочешь наказания.

Мое дело — предупредить. Я буду рад, если она вздумает бунтовать. Это будет её согласие на мои воспитательные действия. Хотя, не очень они у меня воспитательные, конечно…

— А мне казалось, что у вас есть мозги, Антон Викторович, — ехидно цедит Хмельницкая, не ведя и бровью на мои формулировки, — мне уже плевать, что там действует в вашей фирме. Что там у нас за нарушение дресс-кода? Штраф? Штрафуйте. Я отработаю две недели и свалю из этого крысятника. На свободу с чистой совестью и все такое.

Я опускаю глаза, разглядывая распечатку, которую Хмельницкая с собой принесла. Не обратил внимания «до» — декольте Ирины отняло у меня весь зрительный резерв.

Надо же, реально заявление об уходе. Сбежать решила, сучка? Ну, да, конечно. Так я тебя и отпустил. Ты мне еще не отработала ничего от твоих косяков передо мной.

Как кстати чашка с кофе на столе стоит.

— Ай, ай, беда какая! Не представляю, что с этим делать, — драматично вздыхаю я, глядя, как кофейное пятно расползается по белой бумаге, — такой неловкий… Проклятие какое-то.

— Это не проклятие, это идиотизм, — сухо произносит Хмельницкая, — я ведь еще раз напишу.

Ой, неправильно ты, Ирочка, меня уговариваешь. Если хочешь от меня чего-то добиться, то тут ртом надо работать целиком, а не только языком. Впрочем, сейчас я тебе это подсказывать не буду. Всему свое время.

— Боюсь, моя неловкость только усугубится, — я пожимаю плечами. Это достаточно красноречиво очерчивает мои намерения. Я могу даже поизобретать методы уничтожения этих её бумажек. Интересно, сколько способов найду, когда она уже поймет, что никуда я ей уйти не позволю?

Ирина смотрит на меня пристально, а потом разворачивается и шагает к двери. И это все? Так просто было её уделать?

— Я тебя не отпускал, Ирина Александровна, — хладнокровно замечаю я, — у меня имеется ряд вопросов. Или что, ты хочешь увольнения по статье «неподчинение внутреннему регламенту»?

Она не хочет. Иначе бы просто не вышла сегодня на работу.

И это верное предположение — госпожа главная бухгалтерша останавливается у двери, разворачивается ко мне, сверлит меня взглядом с кипучей ненавистью.

И все же — не уходит. Молодец, хорошая девочка. Еще чуть-чуть и заслужишь свой леденец.

— Присаживайся, Ирина Александровна, — ухмыляюсь я, — а то еще в обморок шлепнешься от избытка чувств.

Ирина презрительно кривит губы, шагает к моему столу и спокойно опускается в одно из кресел, а потом… Потом отодвигается от стола и закидывает на него ноги.

На стол, за которым обычно сидят главы отделов во время летучек.

Феерическая наглость. Запишем это в список косяков, подлежащих отработке.

— Я вас слушаю, Антон Викторович, — цедит Хмельницкая, глядя на меня ехидными глазами.

— Не туда ты села, Ирина Александровна, — тяну я, откидываясь на спинку кресла.

— А куда надо? — Хмельницкая фыркает. — Расскажите, Антон Викторович, я такая недогадливая.

— А куда хочешь, — я пожимаю плечами, — можешь на стол мой сесть. А можешь под столом устроиться. Тебе ведь на коленях стоять больше нравится? Думаю, я знаю одно очень хорошее применение твоему длинному языку.

Ирина качает головой. Что-то такое проскальзывает в её лице удивленное, но тут же исчезает.

— Антошенька, есть такая штука — харассмент называется, — презрительно откликается Хмельницкая, — говорят, за него даже сажают. Самых уникальных мудаков. Ну, ты одного такого по утрам в зеркале видишь, когда галстук завязываешь. Так что ты бы поосторожнее рот открывал со своими подкатами.