Лакомый кусочек - Atwood Margaret - Страница 16

Я проглотила последнюю горошину. Раньше я уже дважды слышала эту самую речь или нечто подобное, и знала, что сказать мне нечего. Согласиться с ним – тогда его депрессия усугубится, а не согласиться, так он станет подозревать, что я на стороне невесты. Когда он произнес эту тираду впервые, я развеселилась, начала острить и даже попыталась его утешить.

– Ну теперь-то уж ничего не попишешь, – рассудила я тогда. – Но ведь может так случиться, что все у него будет хорошо. В конце концов, она же не младенца совратила. Ему ведь двадцать шесть?

– Это мне двадцать шесть, – мрачно ответил Питер.

Так что на сей раз я ничего не сказала. Только подумала: «Хорошо, что Питер разразился этой речью до нашей встречи с Леном». Я встала и подала ему мороженое в креманке, что он воспринял как выражение моего сочувствия, обнял меня за талию и печально прижал к себе.

– Боже, Мэриен, – пробубнил он, – не знаю, что бы я делал, если бы ты меня не понимала. Многие женщины не поняли бы, но ты такая чуткая.

Я нагнулась над ним и гладила его волосы, пока он ел мороженое.

Мы оставили машину там, где обычно: в переулке за «Парк-плазой». Зашагали к входу в отель, я продела руку Питеру под локоть, и он рассеянно улыбнулся. Я улыбнулась в ответ и обрадовалась: хорошо, что он не пребывает в мрачнейшем расположении духа, таком, когда только что не зубами скрежещет, – и тут он положил другую свою руку на мою. А мне захотелось тоже положить другую свою руку сверху, и я подумала, что когда моя рука окажется над его, он вынет свою и положит сверху, а потом я выну свою и положу сверху – так мы в школе играли на переменках. И я с нежностью сжала его ладонь.

Мы дошли до «Парк-плазы», и Питер галантно открыл мне тяжелую, с зеркальным стеклом, дверь, как делает всегда. Он вообще очень щепетилен в таких мелочах: он и дверцы машины для меня распахивает. Иногда кажется, что он вот-вот щелкнет каблуками и отдаст мне честь.

Пока мы ждали лифт, я разглядывала наше отражение в гигантском зеркале. Питер был одет нарочито неброско: коричневато-зеленый летний костюм, покрой которого подчеркивал функциональную соразмерность его фигуры. Все аксессуары были подобраны в тон костюму.

– Интересно, Лен уже там? – спросила я, не отрывая взгляда от своего отражения в зеркале. Пожалуй, я вполне соответствую ему по росту.

Открылись двери лифта, и Питер бросил девушке-лифтеру в белых перчатках: «На крышу, пожалуйста». Кабина мягко поплыла вверх. Вообще «Парк-плаза» – это отель, но наверху есть бар, одно из излюбленных мест Питера, где можно посидеть и спокойно пропустить стаканчик – потому-то я и предложила Лену встретиться там. Когда сидишь на самой верхотуре, возникает ощущение вертикали, что редко бывает в городе. Помещение хорошо освещено: здесь нет той кромешной тьмы, как в других таких же заведениях, и тут чисто. Никто, похоже, не напивается до безобразия, и можно нормально говорить, не вопя друг другу в уши: нет ни ревущих колонок, ни живой музыки. Кресла удобные, интерьер оформлен в стиле восемнадцатого века, и все бармены знают Питера в лицо. Эйнсли рассказывала, что однажды, когда она была там, кто-то пригрозил покончить с собой, спрыгнув вниз со стены патио перед баром, но не исключаю, что она придумала эту байку.

Мы вошли. Народу было немного, и я сразу же заметила Лена за одним из черных столиков в зале. Мы подошли, и я представила ему Питера, они обменялись рукопожатием: Питер коротко, а Лен радушно. Около нашего столика вырос официант, и Питер заказал нам два джина с тоником.

– Мэриен, как же я рад тебя видеть! – произнес Лен и, перегнувшись через столик, поцеловал меня в щеку: эту привычку, решила я, он приобрел в Англии, потому что раньше так не делал. Лен немного располнел.

– Как тебе Англия? – спросила я. Мне хотелось, чтобы он заговорил и развлек немного Питера – потому что тот сидел, надувшись.

– Да вроде ничего. Очень много народу везде. И каждый раз натыкаешься на кого-нибудь отсюда. Иногда возникает мысль, а зачем вообще туда ехать: от чертовых туристов продыху нет. Впрочем, я жалею, – продолжал он, обращаясь к Питеру, – что мне пришлось уехать. У меня была интересная работа и кое-что интересное помимо работы. Но с этими женщинами, когда они начинают висеть у тебя на хвосте, надо держать ухо востро. Они спят и видят, чтобы ты их взял в жены! Так что тут, главное, сделать свое дело – и наутек. Облапошить их до того, как они облапошат тебя, и бежать без оглядки. – И он широко улыбнулся, сверкнув безупречно отбеленными зубами.

Лицо Питера заметно прояснилось.

– Мэриен говорит, ты работаешь на телевидении.

– Да, – кивнул Лен, и положив свои непропорционально крупные руки на столик, стал рассматривать квадратные ногти. – Сейчас у меня здесь нет работы, но мне надо найти что-то стоящее. Здесь нужны люди с моим опытом. В службе новостей. Я бы хотел делать в нашей стране хорошую политическую программу, качественную, но вы даже не представляете, сколько бюрократических препон надо преодолеть, чтобы хоть чего-то добиться.

Питер расслабился: человек, которого интересует работа в новостях, – вероятно, думал он, не может быть гомиком.

Тут кто-то тронул меня за плечо, и я обернулась. За моей спиной стояла незнакомая девушка. Я уже открыла рот спросить, что ей нужно, как вдруг Питер произнес:

– О, это же Эйнсли. А ты не сказала, что она тоже придет.

Я снова взглянула на девушку: и правда Эйнсли!

– Боже ты мой, Мэриен, – задыхаясь, театрально зашептала она, – ты не сказала, что это бар! Надеюсь, меня не попросят показать свидетельство о рождении.

Лен и Питер поднялись из-за столика. Я представила ее Лену, преодолевая сильное внутреннее сопротивление, и она села в свободное кресло. Судя по выражению лица Питера, он был озадачен. Он был знаком с Эйнсли, но она ему не нравилась, потому что она придерживалась «неопределенно-радикальных» взглядов, как выразился Питер после того, как Эйнсли прочитала ему лекцию о пользе высвобождения бессознательных влечений. В политическом плане Питер – консерватор. Она обидела его, назвав одно из высказанных им суждений «традиционалистским», а он ей отомстил, назвав какое-то ее суждение «нецивилизованным». И теперь он, наверное, подозревал, что она задумала какую-то пакость, но не определив, какую именно, пока не собирался ее подначивать. Ему требовалось веское подтверждение его подозрений.

Подошел официант, и Лен поинтересовался у Эйнсли, что ей заказать. Задумавшись на мгновение, она робко произнесла:

– А можно мне… просто стакан имбирного лимонада?

Лен просиял.

– Я знал, что ты снимаешь квартиру с кем-то на пару, Мэриен, но ты мне не говорила, что она настолько юная!

– Она под моим присмотром, – коварно заявила я, – по просьбе ее родителей.

Я была просто в ярости. Ведь Эйнсли поставила меня в крайне неловкое положение. Можно было поломать ей всю игру, сообщив, что она уже закончила колледж и на самом деле старше меня на несколько месяцев, или же держать язык за зубами и принять участие в ее проделке. Я прекрасно понимала, с какой целью она заявилась: Лен был потенциальным кандидатом, и она решила изучить его поближе, осознав, что ей в любом случае не удастся заставить меня их познакомить.

Официант принес имбирный лимонад. Сначала я удивилась, как это он не попросил ее показать свидетельство о рождении, но потом сочла, что любой мало-мальски опытный официант способен понять, что скромно одетая девушка, какой бы юной она ни выглядела, не зайдет в бар и закажет простую газировку, если она на самом деле несовершеннолетняя. Обычно подозрения вызывают расфуфыренные подростки, а Эйнсли вовсе не была расфуфырена. Откуда-то из недр своего гардероба она выудила белую летнюю рубашку в розовую и голубую клеточку с оборкой на шее. Волосы собрала в хвостик, закрепив на затылке розовым бантиком, на запястье красовался серебряный браслетик с подвесками. Макияжем она не стала злоупотреблять: веки были аккуратно, не слишком заметно, покрыты тенями, отчего ее глаза стали чуть не вдвое больше, круглее и голубее. Она даже пожертвовала своими длинными овальными ногтями: обгрызла их чуть не под корень, и теперь они были неровные, как у школьницы. Сразу стало понятно: она настроена серьезно.