«Давай полетим к звездам!» - Чебаненко Сергей - Страница 29

Инга недовольно поводит бровями и продолжает чтение:

- “Среди коллег Валентин Петрович слывет человеком обаятельным, умным и очень скромным. Его авторитет у сотрудников конструкторского бюро беспрекословен”. Что, и это правда?

- Как тебе сказать... Перед поездкой к Глуховцеву я разговаривал с нашим Михаил Николаевичем... С Пилипенко, нашим спецкором... Он Глуховцева знает, как облупленного: уже больше десяти лет пишет о космонавтике. Знаешь, что он сказал о Валентине Петровиче? Глуховцев в общении с окружающими людьми почти всегда надменно-высокомерен. Пилипенко не припомнит случая, когда бы наш академик по-хорошему рассмеялся или хотя бы улыбнулся.

- А твои личные впечатления о Глуховцеве?

- Очень корректный и сдержанный человек. Не подвержен резким перепадам эмоций. Пилипенко утверждает, что никто и никогда не слышал, чтобы Валентин Петрович кого-то отругал или устроил разнос. Даже в самых критических ситуациях он, как говорится, застегнут на все пуговицы.

- А внешне он как? - Инга заинтересованно вскидывает взгляд. - Как одевается?

- Седовласый, стройный, двигается очень неторопливо, -припоминаю я. - Мягкий голос, какой-то очень уж спокойный, обволакивающий. У него явный талант о самых интересных вещах рассказывать обыденно и без лишних эмоций.

- Одежда? - напоминает Инга.

- Глуховцев был одет в безупречно отглаженную темно-коричневую тройку. Белая рубашка с накрахмаленным воротником, темный галстук. И на лацкане пиджака такой же значок со странной подписью Гагарова, как у Королевина и Михеева...

Инга и снова углубляется в чтение:

- “Ракетными двигателями Валентин Петрович Глуховцев стал заниматься значительно раньше корифеев ракетной техники Цандерова и Королевина”.

- Вот здесь стоп, - прерываю Ингу. - Есть дополнительные подробности. Глуховцев слишком многое опустил в окончательном варианте интервью.

- Например? - Инга целится карандашом в текст статьи, готовясь вносить поправки.

Морщу лоб, припоминая.

- Валентин Петрович родился в Херсоне. Работал на заводе слесарем. Ракетной техникой увлекся еще в юношеские годы. Представляешь, в пятнадцать лет он уже переписывался с самим Циолковским, а в шестнадцать - написал первую научную работу!

- Вундеркинд, - с уважением произносит Инга, делая пометки в тексте.

- После окончания университета Глуховцеву поручают разработку ракетных двигателей в Газодинамической лаборатории, - продолжаю я. - Затем он возглавляет отдел в Реактивном научно-исследовательском институте Наркомата Обороны. А в марте тридцать восьмого его репрессируют...

- Конечно, по доносу коллег и товарищей? - криво усмехается Инга. - Кто-то позавидовал успехам?

- Нашелся такой подонок, - киваю в ответ. - Глуховцев получает восемь лет исправительно-трудовых лагерей. Сидит в Лефортово, а потом его переводят в Астрахань. Валентин Петрович занимается конструированием ракетных двигателей для самолетов. Знаешь, как он подписывал свои приказы в астраханской “шарашке”? “Главный конструктор заключенный номер 5134 Глуховцев”. В сорок четвертом его досрочно освобождают, а в следующем году он уже в Германии -собирает остатки немецкой “Фау”. С этого времени Глуховцев становится первым лицом нашего ракетного двигателестроения. Записала?

- Да, - Инга отложила карандаш и снова принялась за чтение:

- “Мы встретились с академиком Глуховцевым в демонстрационном зале на предприятии, которое он возглавляет”...

- Он сам выбрал место, - вклиниваюсь я. - Зал - музей их фирмы. Там выставлены почти все разработки. Кроме самых уж секретных.

Инга делает в тексте пометки, кивает и продолжает:

- “Валентин Петрович, ракетно-космический комплекс “Знамя-5” - “Лунник-5” летит к Луне. Выведение комплекса на орбиту было обеспечено вашими двигателями...”

- Стоп. Следующий кусок текста сохраняем, как есть. Там описан очень деликатный момент в отношениях Королевина и Глуховцева, и нам лучше в “глуховцевском” варианте ничего не менять...

- А в чем суть? - взгляд Инги скользит по тексту. - Ах, вот оно что... Королевин хотел, чтобы Валентин Петрович сделал для “Ленина” большие кислородно-керосиновые двигатели. А Глуховцев был против... В итоге ЦК партии все же обязал Глуховцева сделать большие двигатели.

- Не совсем так. Глуховцев и сам понимал, что на лунную ракету нужны очень мощные двигатели. Его конструкторское бюро уже разрабатывало не только кислородно-керосиновые движки, но и ракетные моторы на высококипящих компонентах топлива. Знаешь, что сказал мне Глуховцев по этому поводу? “Может быть, кому-то из ретроградов нравится езда на лошадях. Но лично я предпочитаю автомобиль”.

Инга задумчиво хмурит брови:

- Гм, довольно язвительно сказано, не находишь? И ты хочешь вписать эти слова в текст интервью? А Королевин не обидится? Глуховцев ведь именно его считает ретроградом.

- Проблемы великих - пусть решают великие, -философски замечаю я. - Глуховцев говорил именно так, как будет написано в моем варианте статьи. Читай дальше.

Далее Глуховцев пускается в подробные и занудные рассуждения о ракетных топливах. Даже в исполнении чудного голоса любимой девушки слушать это нормальному человеку совершенно невозможно. Минут через пять ловлю себя на том, что постепенно перехожу в состояние легкой дремы. Героически возвращаюсь к бодрствованию, и отчаянно борюсь с накатывающими атаками Морфея.

Наконец, Инга завершает чтение. Мы оба некоторое время молчим.

- Очень интересное интервью может выйти в газете за твоей подписью, Март, - наконец, нарушает молчание Инга. -Хороший пример для студентов журфака: как можно много говорить и в итоге совершенно ничего не сказать.

- Все записано так, как говорил Глуховцев. Плюс еще редактура его референтов, - замечаю с легким раздражением.

- Я тебя ни в чем не обвиняю. Просто Глуховцев наговорил тебе с три короба, но главного так и не сказал.

- Глуховцев - тот еще гусь лапчатый! - констатирую с сарказмом. - Он и его референты постарались обойти все острые углы.

- Может быть, может быть, - с задумчивой рассеянностью произносит Инга. - Но почему Глуховцев убрал из текста практически все подробности, которые касались его жизни? Да и о заслугах сказано слишком уж обще...

- Скромничает, - усмехнувшись, говорю я. - Скромный академик, Герой Соцтруда и лауреат целой кучи премий. Застенчивый гений - вот кто наш Валентин Петрович!

- Не-а, - Инга подпирает подбородок кулачком. -Гениальности и способностей организовать работу у него, конечно, не отнимешь. Но такое желание замолчать свои заслуги, скорее, свидетельствует о какой-то глубокой психологической травме.

Она снова замолкает, а потом говорит:

- Март, а ведь Глуховцев до сих пор переживает, что его заставили сделать большие двигатели для лунной ракеты. Растоптали его мнение. Причем, публично.

- Не думаю, - трясу головой. - Он же наверняка за эту работу получит еще одну государственную премию, а может и вторую звезду Героя!

- Награды - наградами, - отмахивается Инга. - Но ты пойми: его ведь перед всем миром унизили, грубо не посчитались с авторитетом, заставили выполнить приказ. Он его отлично выполнил - ракета летает. С одной стороны Глуховцев и рад этому, но с другой стороны успешные старты лучше всяких красноречивых доказательств говорят о том, что он все же был неправ в споре с Королевиным.

- Для написания статьи мне эти психологические нюансы вряд ли сгодятся, - я пожимаю плечами.

Какое-то время мы сидим молча. Потом припоминаю:

- Да, и кстати... У Глуховцева на стене музейного зала висит портрет Гагарова в скафандре. Такой же, какой был у Королевина, Михеева и у самого Глуховцева на значках...

- И на нем есть подпись Гагарова?

- Конечно. Такая же странная. “Гагар” с волнами вместо четкого “Гагаров”.

- Чертовщина какая-то! - в сердцах произносит Инга.

В прошлое воскресенье мы весь день просидели в читальном зале Ленинки и перелопатили целую гору литературы по космонавтике. Результат поиска оказался нулевым. Ни в одной книге, ни в одном журнале или газете мы так и не нашли загадочного автографа космонавта Гагарова.