На стороне мертвецов (СИ) - Кащеев Кирилл - Страница 5

«Впору букет Анне Владимировне поднести… из тех самых, выполотых с клумбы сорняков» И стоило бы… если бы легкомысленная Анна тут же не вышла замуж за такого мерзавца как старший Лаппо-Данилевский. Мошенника, прохиндея, нарушителя кладбищенского спокойствия и попросту убийцы, увы… непойманного. А потому для всех, кроме Мити, он оставался самым богатым и влиятельным помещиком губернии, гласным в земстве от дворянства и прочее, и прочее.

Внутри дом пах сырой побелкой. Вычищенные печи сверкали обновленными изразцами, да поскрипывали под ногами недавно перестеленные дощатые полы. Митя неприязненно поморщился — ему все же хотелось паркет. Но Свенельд Карлович настаивал «на ремонте по средствам», а отец его безоговорочно поддерживал. Теперь эта доска останется здесь на долгие годы: даже если имение начнет приносить доход, навряд захочется снова выносить мебель да заменять полы. И будет как в деревенской хате: осталось вместо ковров домотканные половики постелить! Когда людям не доступен стиль… он им не доступен, и все.

— Ап-тяп-тяп-тяп, чё деется, деется-от! — мимо хлопотливо прокатилось нечто, похожее на плотно скатанный комок шерсти, сверкнули крохотные глазки-буравчики. — Молодому панычу наше почтение! Ап-тяп-тяп! — и комок торопливо умелся в анфиладу комнат. Оттуда немедленно раздался грохот перевернутого ведра, заругался женский голос, а самозваный лакей Степка, приблудившийся к ним в памятный день приезда, да так и оставшийся в доме, пронзительно заорал:

— Говорил тебе: дочиста отмывай, дочиста! Тогда и домовой серчать не будет!

Митя передернул плечами… и направился к единственной полностью обставленной комнате в поместье: кабинету управляющего. Анна Владимировна, а вернее ее новый муж, без всяких угрызений оставив себе многолетние плоды трудов старшего Штольца — от электрических ламп в доме до скифского золота, — все же переслали в поместье Меркуловых письменный стол и шкафы с агрономической литературой.

— А, Митя, наконец-то ты соблаговолил уделить нам внимание… среди всего множества твоих важных дел. — отец обернулся на стук в дверь. — Если бы Ингвар не сказал, что ждем, Переплут знает, когда б мы тебя увидели!

И что теперь: жаловаться, что милейший Ингвар много чего успел сказать, единственное позабыл — передать, что Митю ждут? Нет уж, жалобщик всегда выглядит ребенком, а вовсе не светским человеком, каким, безусловно, является он, дворянин Дмитрий Меркулов, сын урожденной княжны Белозерской из Кровной Знати… и выбившегося из низов полицейского сыщика, ныне назначенного возглавить новосозданный Департамент полиции всей Екатеринославской губернии.

— Я же здесь! — хмыкнул Митя, и со всем изяществом светского человека и дворянина опустился на единственное оставшееся сидение: сколоченный из старых ящиков занозистый топчан. Все едино брюки, кое как заштопанные местными бабами, после того как подлец Алешка Лаппо-Данилевский уничтожил весь его петербургский гардероб, беречь уж поздно.

Свенельд Карлович бросил на него быстрый проницательный взгляд, и Митя поторопился заговорить:

— Я шел от причала и думал, как мы вам обязаны, Свенельд Карлович! За два месяца вы совершили чудо: превратили эти руины… — он изящно повел рукой. — …в руины, которые по крайности не валятся на голову. Еще б канализацию сюда провести… Право же, эта будка на заднем дворе нас всех унижает. Меньше, конечно, чем выгребная яма, что была на ее месте…

И невозмутимо встретил устремленные на него недовольные взгляды. Отцу-то что не нравится?

— Мне, конечно, весьма лестно ваше доброе мнение, Дмитрий. — с обстоятельной тяжеловесностью начал немец. — Но мы как раз говорили с Аркадием Валерьяновичем, что дела наши совсем не так хороши, как мы рассчитывали. — он подтянул к себе стопку бумаг, удивительно растрепанную для этого кабинета, где даже книги в шкафу выстроились «по росту». — Мы уже обсуждали, мой ярл… — Свенельд Карлович склонил голову перед отцом, напоминая, что принес тому клятву дружинника-хирдманна, а значит, не только жизнью, но и честным посмертием отвечает за каждое слово. — Что посадить хоть что-то на пахотных землях поместья удастся не ранее следующего года. Но даже это вызывает у меня некоторые сомнения. Мы с герром Лемке покамест лишь очищаем земли от бурелома с помощью наших пароботов… и должен заметить, что за годы запустения почва изрядно выветрилась и нуждается в восстановлении. Можно посадить кормовые культуры из неприхотливых, но должен отметить, что и они, в свою очередь, истощают пахотные площади…

«Никогда. — подумал Митя, чувствуя, как сознание его тихонько уплывает, словно погружаясь в мутный, противно-теплый бульон. — Никогда я не буду заниматься сельским хозяйством. Чем угодно, только не этим… клевером. — он содрогнулся. — И люцерной.»

— Мы предполагали продержаться за счет заводиков, что построил на ваших землях покойный господин Бабайко… — Штольц обозначил легкий поклон в сторону Мити, а тот важно кивнул в ответ.

Имение принадлежало отцу, но заводы, а точнее, слепленные на скорую руку беззаконные (и беспошлинные) цеха, были его, Митиной, воинской добычей, самой настоящей, взятой по древнему дружинному праву — и многие ли могли похвастаться таковой в неполные шестнадцать лет? Отец, наоборот, хмурился: не мог принять, что его, лучшего сыщика питерской полиции, расследовавшего дела Императорской Семьи и награжденного лично из рук Его Величества Александра Александровича III Даждьбожича, чуть не убил местный лавочник… чтоб скрыть нелегальную деятельность в подаренном отцу имении. Правда, весьма обширную деятельность, весьма…

— Мои расчеты оказались целиком неверными. — Штольц снова склонил голову перед отцом, давая понять, что принимает гнев признанного ярла. Отец молчал, и Свенельд Карлович отчеканил. — Я вновь не учел особенностей… гхм… мышления местных жителей.

Митя вздернул бровь (одну, только одну, так выразительнее!): Свенельд Карлович и впрямь считает, что у здешних еще и мышление имеется?

— Никто… верите ли, господа, никто из окрестных крестьян! — Штольц развел руками. — Не согласился работать! Скорее с голоду умрут, чем заработают копейку для своих семей там… где трудились мертвецы! — с отвращением закончил он.

Митя невольно вздрогнул: учитывая, что на заводиках Бабайко и впрямь работали мертвецы, а забирал он их с местных кладбищ за прижизненные долги… селян можно понять. Но ненужно. Потому что эти трусливые негодяи оставляют его, Митю, без прибыли, когда ему так нужны деньги!

— Священника привозили? — поинтересовался отец.

— Трижды. Упокоение, перезахоронение поднятых покойников, очищение и освящение места их посмертных трудов. Батюшку в бричке по селам провез, в каждом молебен отслужили по невинно потревоженным. Не идут! Плату поднял — все равно не идут, а ежели поднимать еще, всякий финансовый смысл в возобновлении работы бабайковских цехов теряется. То же самое с готовым товаром, что не успел вывезти Бабайко… — Свенельд Карлович перелистнул несколько бумаг. — У меня отказались покупать «мертвецкий кирпич». Некоторую часть мы пустили на восстановление дома и конюшен… Надеюсь вы, господа, не против?

Митя и отец промолчали: странно было бы, напугай их кирпич, слепленный мертвыми руками. А в конюшне у них паро-кони, тем и вовсе все равно.

— То же касается досок… В Александровске удалось сбыть партию стекла, но дешево, продавать пришлось через третьи руки. Таким образом, увы… — Свенельд Карлович сложил бумаги и аккуратно подровнял стопку. — Расчет на то, что восстановление имения можно произвести из доходов от захваченных цехов, не оправдался. Wohl oder übel[1], но вместо того, чтоб зарабатывать, мы лишь тратимся. — он обвел выразительным взглядом кабинет, но понятно было, что имеется в виду свежий ремонт всего господского дома.

Митя скуксился: ему этот дом вовсе не нужен, им в деревне не жить! Ему нужны деньги!

— М-да… — задумчиво протянул отец. — И с Гнат Гнатычем не расплатились. Митина доля, конечно, главная — он тех восставших божков упокоил… но уряднику и уездным стражникам тоже премия причитается, за то, что мертвяков перебили.