Рождественская конфетка (СИ) - Аарон Селия - Страница 12

— Это плохая идея. — Притягиваю его голову к своей.

Мужчина целует меня и раздвигает коленом мои ноги.

— Хорошая, — бормочет он мне в губы.

— Плохая. — Раздвигаю ноги шире, и он становиться на колени между ними, затем встает, расстегивает ремень и джинсы. Когда стягивает штаны и боксеры вниз, освобождая твердый и гладкий член со светло-фиолетовой головкой. Он большой, но не слишком. Я оказываюсь в ситуации Златовласки — не слишком большой, не слишком маленький, в самый раз.

— Господи, твой взгляд на мне так заводит. — Сбрасывает джинсы и боксеры и забирается на меня сверху. Настойчиво целует, покусывая губы, прижимая мои руки к матрасу над головой. И я никогда не чувствовала себя настолько принадлежащей кому-то, как сейчас.

Хэнк членом скользит по клитору, и я стону в его рот. Наши языки сплетаются, в то время как он трется о мои влажные складочки. Слава богу, я принимаю таблетки, потому что он, кажется, не собирается останавливаться, и мне тоже не терпится почувствовать, как Хэнк движется внутри меня. Но тут на меня снова накатывает неуверенность в себе.

— Подожди. — Прижимаюсь лбом к его лбу. — Я давно… эм… У меня давно этого не было, так что не знаю… насколько хорошо…

Хэнк кусает меня за нижнюю губу.

— Сколько раз тебе повторять, что ты совершенство? — Покусывание превращается в сладкий поцелуй. — Не важно. Я повторю тебе это столько раз, сколько ты мне позволишь.

Я улыбаюсь напротив его губ.

— Ладно.

— Хорошо. А теперь, если я не войду в тебя прямо сейчас, то сойду с ума.

Приставляет головку к моему входу, и я впиваюсь пятками в его бедра. Он слегка толкается вперед. Я чувствую давление, а потом восхитительное трение.

— Ты такая влажная для меня. — Он скользит дальше и останавливается, чтобы я могла приспособиться. Нависнув надо мной, целует, руки дрожат от напряжения.

Я прижимаю ладони к его спине, слегка приподняв бедра, подталкивая его вперед. Хэнк полностью погружается в меня, и стону от восхитительного ощущения наполненности.

— Боже, Хэнк, — мой голос дрожит на выдохе, и тело дрожит рядом с ним.

Он выскальзывает почти полностью, а потом резко входит снова, погружаясь по самое основание.

— Так чертовски приятно.

— Не останавливайся. — Провожу ногтями по его спине, когда он начинает двигаться в размеренном, медленном ритме.

Моя грудь трется о его, отчего соски становятся еще тверже. Обнимаю за шею, пока Хэнк ускоряет темп.

— У меня такое чувство, будто я вернулся в то время, когда нам было по семнадцать. — Он поднимает голову, и я облизываю линию его кадыка. Он стонет. — Потому что, Господи, ты такая тугая, что не знаю, как долго еще продержусь.

Раздвигаю ноги шире, мы оба тяжело дышим, когда он толкается быстрее. Каждый движение увеличивает напряжение в моем клиторе, это такое восхитительное удовольствие, что пальцы ног подгибаются.

Хэнк опирается на одном локте и облизывает большой палец свободной руки, прежде чем просунуть его между нами. Когда начинает выписывать круги на моем клиторе, по мне пробегает дрожь и я впиваюсь ногтями в его плечи. От его прикосновений у меня дрожат ноги. Чувствую, как внутренние мышцы сжимаются все сильнее и сильнее, пока он ласкает меня изнутри и снаружи.

— Боже, Хэнк, я уже близко. — Смотрю прямо ему в глаза.

Он ускоряется, с каждым толчком рычание срывается с его губ, трение на клиторе усиливается.

— Кончай, сейчас. — Парень резко и глубоко погружается в меня, не переставая гладить мой клитор.

И этого достаточно, чтобы я развалилась на куски с глубоким стоном. Волна за волной накатывает на меня, пока я полностью не захлебываюсь в удовольствии. Только когда начинаю спускаться, он выходит из меня.

— Черт. — Гладит себя и тоже кончает.

Приподнимаюсь и смотрю, как Хэнк покрывает семенем мою киску. Это самая эротичная вещь, которую я когда-либо видела.

Когда заканчивает, падаю обратно на кровать.

Хэнк наклоняется и целует меня в губы.

— Это было горячее, чем мой кайенский шоколад.

— Ты и твои сладости, — говорю я притворно неодобрительным тоном, но моя улыбка выдает меня.

Он снова целует мои губы.

— Ты самая сладкая из всех.

— Спасибо что заглянули. Скажите Лине, что я приеду в Сочельник. — Машу тете Рей, когда она выходит за дверь, держа в руках печенье и угощения для моих кузин и их детей.

Взгляд перемещается через улицу туда, где Олив ведет свой второй урок за день. Я едва могу разглядеть ее в глубине комнаты, но уже узнаю ее изгибы. Прошлая ночь выжжена в моей памяти, и не могу дождаться, чтобы снова оказаться рядом с ней. Мне требуется вся моя сила воли, чтобы оставаться за прилавком вместо того, чтобы рвануть к ней.

Она отгородилась ото всех стеной, кирпичи сложены выше, чем любое здание в этом маленьком городке. Но когда они осыпаются, и я вижу настоящую Олив, это ставит меня на колени. Не могу перестать думать о ней. Черт возьми, мне хочется излить ей свое сердце — рассказать о своих надеждах, мечтах, мыслях, каждой детали моего прошлого. Более того, я хочу знать о ней все это. Мне безумно интересно, какими духами она пользуется, чтобы от нее пахло теплым крем-брюле, на какой стороне кровати она любит спать и хочет ли иметь детей.

Вместо того чтобы последовать зову сердца и прервать ее урок йоги, я поворачиваюсь, чтобы размешать карамель, греющуюся на плите позади меня. Провожу лопаточкой по липкому сахару. Он почти расплавился, светло-коричневая поверхность блестит и с каждой секундой становится все более гладкой.

Звенит колокольчик на двери магазина, и я поворачиваюсь, обнаруживая Уилла Шурца, окружного инспектора здравоохранения. Его круглое лицо покраснело, и он оглядывает мой магазин с таким беспокойством, что я начинаю нервничать. В левой руке он сжимает блокнот.

— Уилл, как дела? — Пододвигаю к нему тарелку с образцами помадки. — Попробуй. Я экспериментирую с шоколадом из Занзибара.

Он тянется к тарелке, не сводя глаз с бархатистой помадки, но в последнюю секунду выпрямляется и смотрит мне прямо в глаза.

— Я здесь по официальному делу. Так что не могу.

— Официальному делу? — Возвращаюсь к своей карамели и размешиваю ее, затем выключаю горелку, чтобы она остыла.

— Да.

— Что происходит?

— Ну, мы получили сообщение о небезопасных условиях здесь, в магазине.

Я резко поворачиваюсь.

— Что?

— Мы получили звонок…

— От кого?

— Не могу сказать. — Уилл украдкой бросает взгляд в сторону студии Олив.

Я стискиваю зубы.

— Олив?

Он опускает взгляд в пол.

— Как я уже сказал, это конфиденциально.

Она сожалеет о прошлой ночи? Что я сделал не так? Мне не терпится побежать к ней и все выяснить.

— Во всяком случае, похоже, заявление было обоснованным. — Уилл указывает на горелку на задней стойке.

— Это? — Я поднимаю брови.

— Да. Пункт 3463-44 городского кодекса запрещает открытое пламя в местах скопления посетителей.

Скрещиваю руки на груди.

— За прилавком нет покупателей.

Он почесывает свою лысую голову.

— Но могли бы быть.

— А как насчет «Хибачи Хаус»? Скажите мистеру Ли, что он не может готовить в присутствии гостей? Я много раз видел, как он делал луковый вулкан.

— Это, гм, совсем другое дело. — Уилл морщит лоб.

— Почему?

— Ну… — Он кашляет в ладонь. Тянет время. Затем его глаза расширяются. — Это ресторан. У них есть лицензия на ресторан. У тебя — нет. У тебя обычная бизнес-лицензия.

Дерьмо.

— Так что, ты собираешься оштрафовать меня за то, что у меня есть одна конфорка, чтобы расплавить карамель? Ну же, Уилл. Скоро же Рождество.

— Нет, я не буду тебя штрафовать. В кодексе сказано, что мы должны закрыть магазин, пока проверю небезопасное состояние и представлю свои выводы на следующем заседании совета.

У меня замирает сердце.