Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Шахмагонов Федор Федорович - Страница 9

— Таежники, бывает, долго сидят без еды, — как бы про себя рассуждал Твердоступ. — Однако если ты едешь по реке, можешь остановиться, чаю попить. В котомке сухари, копченое мясо. Отличное, Виктор Федорович. Выходит, Дзюба спешил. Очень. Гнал во все тяжкие, чтобы успеть куда-то, к кому-то. Куда?…

— Может быть, и не к Радужному. Может быть, в Спас.

— Да… Но он был отравлен. Следовательно, есть отравитель. Почему Дзюба отравлен, и кто его отравил? А пока мы не знаем даже, зачем или почему он спешил.

— Я слышал, — заметил Андронов, — что вехом травились дети и туристы. По недоразумению. Один раз какая-то очень уж дотошная хозяйка обвинила пастуха в том, что он, мол, нарочно загнал ее корову в болото, где вех растет. Но чтоб мало-мальски таежный человек наелся веха — не бывало.

— Может быть, не слышали потому, что люди просто-напросто пропадали в тайге?

— Это бывало, — согласился Андронов. — Но ведь Дзюба почти ничего не ел… Смерть от цикутотоксина наступает и через двадцать-тридцать минут, а случается, что и через несколько дней.

— Но признаки отравления появляются уже через пять-десять минут. Недаром вех зовут еще водяной бешеницей. И все же у нас очень мало фактов. Связь со Свечиным и Протопоповым завтра вечером. Возможно, у них есть новости… А пока я думаю продолжить изучение Дзюбы. В деталях восстановить его образ жизни, привычки, склонности, связи. Необходимо знать не только местных пассажиров вертолета, но и тех, кто в это время уходил в тайгу и где был. Непонятным остается, Виктор Федорович, одно немаловажное обстоятельство. Почему все это произошло у Радужного? Случайность? Роковое, так сказать, стечение обстоятельств? Или заранее обдуманные действия? Отравление, стрельба, обвал…

— Мне думается, Остап Павлович, преступник действовал по наитию. Плана, заранее обдуманного, у него не было. Отсюда и этот ералаш в поступках. Неопытный, импульсивный человек, он метался, пытаясь во что бы то ни стало скрыть следы.

— Может быть… Может быть. И все-таки, почему именно у Радужного?

— Обычное место встречи, — заметил Виктор Федорович.

— Тогда следует предположить, что Дзюба был знаком со своим убийцей. Хорошо знаком! И при чем тогда во всей этой истории козел, которого, надо полагать, убил Дзюба? Ведь экспертиза подтвердила, что корневщик мог убить животное. Их смерть, можно сказать, наступила одновременно. По крайней мере, произошла в один и тот же день.

— По-моему, Остап Павлович, надо ждать вестей от Свечина и Протопопова. Если у Дзюбы были еще корни, кроме тех, что остались в котомке, то будет ясен мотив убийства, отравления. Его ограбили. Но забрали не все, а только часть, что бы запутать следствие.

Утром Виктор Федорович решил познакомиться и поговорить с родными погибшего. «Дзюбина хата» — так все и, сам покойный называли крепостину из бревен в обхват — была, не в пример другим домам, огражденным хилыми плетнями, обнесена дощатым забором. На калитке висела жестяная табличка с надписью масляной краской: «Осторожно! Злая собака». Рядом с калиткой проволочка — очевидно, к звонку. Андронов дернул. Раздалось бряцание бубенца. В подворотне сердито, но без лая фыркнула собака. Потом послышались легкие, будто невесомые, шаги. Постукивали один за другим какие-то запоры. Наконец, дверь открылась.

— Совсем забыла, что хозяин помер. Законопатилась на все задвижки, — вместо приветствия пробормотала худенькая сутулая женщина.

— Вы жена Петра Тарасовича? — спросил Виктор Федорович.

— Вдова уже… — И махнула рукой. — Хозяйка теперь, выходит.

— Разве вы раньше ею не были?

— Отмучилась…

Двор, открывшийся Андронову, был, что называется, вылизан. Видимо, каждая вещь имела свое, только ей предназначенное место. Лишь у калитки валялись дубовые засовы, только что брошенные хозяйкой.

В комнатах не ощущалось беспорядка, какой бывает в доме внезапно и трагически погибшего человека. Лишь зеркало было завешено простыней. Тяжеловатая дорогая мебель выглядела, словно сконфуженной среди светлых, медового цвета, выскобленных стен. Мебели явно не хватало света, чтоб, как говорят, «глядеться».

От сутулости, верно, руки Авдотьи Кирилловны казались очень длинными, а ее привычка смотреть исподлобья, напряженно, будто угадывая мысли собеседника, словно гипнотизировала.

— Большое у вас хозяйство… Как управитесь? Трудно будет.

— Трудно, — неопределенно проговорила Авдотья Кирилловна. — Известно. Две коровы, свиньи, овцы, куры… ульи, сад, огород… А работников всего десять. — И женщина вытянула крупные, узловатые руки с широкими, красными, припухшими пальцами.

— Сын поможет.

— Нет. Уедем с ним в город. Покойник все командовал, командовал. В черном теле держал. Оттого сын и на стройку убежал. Пусть теперь вздохнет. Поживет по-людски.

— Ваш сын дома, Авдотья Кирилловна?

— Нет.

— Он в Спасе?

— Тут.

— Мне бы его повидать хотелось.

— Не девка… Чего его видать? А вот лодку нашу угнали.

— Кто?

— Ваши. Самсон и этот… чистенький. Посмотришь на него — прямо с витрины. Из района который. Следствие ведут. А закон — тайга, прокурор — медведь.

— Я тоже когда-то здесь жил.

— Помню. До города уже дослужились. Начальство… А Самсон тут и зачах. Судьба. Она тенью за человеком ходит.

«Неужели ей всего сорок лет? — с недоумением подумал Андронов. — Так состариться! Дорого же ей досталось хозяйство…»

— Пригонят вашу лодку. Отдадут.

— Калиткин и Храбров? Нет. Скажут, бригадная. Мы, мол, за нее и тем-то и тем-то заплатили.

— Значит, она артельная.

— Петр Тарасович говорил — его. Сам мастерил. Когда ж нам корешки отдадут? — поинтересовалась Авдотья Кирилловна. — Поди, бригадники так поделят, что достанется с гулькин нос.

— У них с Петром Тарасовичем свои расчеты.

— Ясно — не наши.

«Да. Держал ее Дзюба в руках крепко. Тени согласия не терпел. А платье на ней дорогое… Совсем новое, но шила, видно, сама…»

— Баловал вас муж…

Авдотья выпрямилась, будто ее ударили в подбородок, даже сутулость пропала.

— Баловал… — Она подошла к трехстворчатому шифоньеру, распахнула. — Баловал. Вот это двадцать лет назад куплено. А вот — десять висят, по году прибавляйте. А потом отрезы пошли. Все ново, все цело, все лежит. Пять пар туфель я за двадцать лет заработала. Вот. Два костюмчика детских — на шесть и на пятнадцать лет. Все не надевано. Некуда было надевать. Это Петра Тарасовича костюм. Говорил, довоенный.

— Зачем вам все это? — неожиданно сорвалось у Андронова.

— Добро… Нажито. Сыну останется.

— И богат Дзюба?

— Хватит Леониду, чтоб жить не по-нашему. Как мне только во сне снилось.

— Пил Петр Тарасович?

Вдова покосилась на кухонную перегородку, словно и сейчас там мог сидеть хозяин.

— Выпьет стакан самогону, посидит, хлебом занюхает…

Ждет, пока в голову ударит. А потом, что ни подай, трескает. Выпивши, из дому ни на шаг. Никто его в селе никогда не то что пьяным, выпившим не видел.

«Выпьет стакан самогону, посидит, хлебом занюхает. Ждет, пока в голову ударит… — повторял про себя Виктор Федорович. — Самогону… Ведь на спирту настаивают женьшень. Пил ли настойку Дзюба?» И Андронов спросил об этом у вдовы.

— Как же! Такому бугаю еще лет тридцать жить бы да жить. Да дума — за горами, а смерть — за плечами.

— Где же он самогон гнал? Дома?

— У себя на заимке. Тут нельзя — Самсон. И на заимке-то с предосторожностью. Спирт денег больших стоит… «А брюхо добра не помнит», — говорил Петр Тарасович.

— Не болел Дзюба?

— Покатается иной раз с печенью. А так особо не жаловался.

Они вышли из дома. Собака, лежавшая у калитки, понуро поднялась, отошла в сторону.

— А на калитке написано: «Осторожно! Злая собака», — сказал Андронов.

— По хозяину тоскует. Пятый день не жрет. Похоже, сдохнет. Леониду сказать, чтоб к вам зашел? Невесело у нас…