Русский бунт. Шапка Мономаха (СИ) - Воля Олег - Страница 19

Жиденький ряд каменных домов и лабазов правобережья обрывался перед большой и нисколько не благоустроенной Болотной площадью. Название свое она полностью заслужила, ибо низменная часть ее представляла собой старицу Москвы-реки, по весне заполняемую водой. Мне ещё придется самому организовывать здесь когда нибудь прокладку Обводного канала и строительство набережных.

Замоскворечье ничем не удивило, та же деревня с вкраплением каменных домов и церквей. Улицы вымощены деревянными плахами, освещения нет в принципе. Недолго попетляв по улочкам, мы добрались до Татарской слободы.

Цель нашей поездки определилась сразу — по настороженной толпе башкир и казаков около большого двухэтажного дома рядом с единственной в Москве мечетью. Завидев меня, башкиры зашумели, но, как мне показалось, не угрожающе. Все дружно сняли шапки и поклонились, когда я соскочил с коня перед крыльцом дома.

В доме я нашел покрасневших от ругани, взвинченных Салавата и Овчинникова. В уголке, хитро поблескивая узкими глазками, сидел татарский князь Уразов. Судя по всему, переговоры зашли в тупик. При виде меня спорщики несколько расслабились и вспомнили о приличиях. Оба поклонились.

— Ну? До чего договорились? — спросил я.

Овчинников ткнул рукой в Юлаева и выпалил:

— Государь, убирай с командования этого молокососа. Он своих людей ни черта не контролирует.

Салават вскочил и ухватился за рукоять сабли. Никитин качнулся, намереваясь прыгнуть, а Овчинников положил руку на пистолет.

— Тихо! — заорал я и шарахнул кулаком по столу. — Сидеть!

Все замерли. А потом оставили в покое оружие и вернулись к исходному состоянию. Я жестом повелел им сесть и уселся сам.

— Андрей Афанасьевич, извинись перед Салаватом. Он воин добрый. Не хуже тебя. А что там с его людьми, это мы сейчас разберемся.

Овчинников зыркнул на меня, а потом выдохнул:

— Ладно. Звиняй, Юлаев. Погорячился.

Двадцатилетний башкир кивнул, но видно было, что обиделся.

— Рассказывай, Салават, что произошло.

— Ничего не произошло. И не произошло бы. Ну, некоторые говорят, что Москву взяли, значит, дело сделали. И домой пора. Но никто же не уехал. И не из моего клана это люди, — горячился молодой командир. — Мои меня слушают. А эти моего отца раньше слушали, а меня не очень хорошо слушают. Но я бы все равно их уговорил!

В углу хмыкнул Уразов, напомнив о себе. Салават сразу вспыхнул.

— А у князя язык больно длинный. Это он сам со своими татарами домой собирается. А на меня наговаривает.

Овчинников не удержался и подпустил шпильку.

— Да все они… Набрали добычи, нерусь, теперь думают, как бы до хаты довезти.

Я хлопнул по столу ладонью.

— Тихо. Твои казаки не меньше барахла набрали. Так что помолчи.

Я подумал и решил:

— С башкирами я хочу сам поговорить. Собери всех, Салават.

Молодой командир ушел, а я повернулся к Уразову.

— Из своих татар десятую часть можешь отпустить домой. Пусть они добычу остальных развезут по домам, но с условием, что вместо каждого отъехавшего из войска ко мне под знамена придут десятеро. Думаю, добыча тому поспособствует. Сроку не больше месяца. Понял?

Уразов задумался, а потом кивнул.

— Понял, государь. Хороший план. Люди будут.

Через полчаса перед домом стояла толпа спешенных башкирских всадников. Я с крыльца оглядел это воинство и начал:

— Как-то не было до сих пор оказии сказать вам всем спасибо за то, что в самое тяжелое время поддержали меня. Шли в лютую стужу вместе со мной на Казань и разбили там конницу Бибикова. Храбро бились с гвардейцами Орлова и одолели их. Захватили для меня Москву. Я очень ценю это и буду помнить всю жизнь.

Я поклонился толпе, и она взревела воплями удовольствия и одобрения.

— А ещё я буду помнить, как Нур-Али ещё зимой ушел за подмогой и до сих пор не вернулся. Может, заблудился в степи?

Шутливо спросил я, и толпа захохотала.

— Может, и не заблудился, но я теперь точно знаю, что русский царь на башкир может положиться, а на киргиз-кайсаков — нет. И мне теперь так же, как и вам, обидно, что по вашим исконным землям от речки Ори и до самого Арала бродят не ваши стада.

Толпа угрюмо замолчала. Это было действительно больное место башкир, которые в противостоянии с русской властью растратили много сил и потеряли свои земли. Это была очень свежая рана.

— Я думаю, что надо восстановить справедливость. После моей окончательной победы. После замирения или уничтожения всех моих врагов я верну долг башкирскому народу. Мы вернем ваши земли, заберем их стада и их женщин.

Толпа взревела. Заблестели выдернутые из ножен сабли и даже раздалась пара выстрелов из пистолетов. Никитин дернулся ко мне, но я его остановил жестом. Толпа отбесновалась, и я продолжил:

— Но настоящая победа ещё далеко. Да, Москва наша, но на юге верные Екатерине войска разворачиваются в нашу сторону. На севере, в Петербурге, царица шлет депеши европейским государя, прося о помощи. А потому наша война продолжается. Мне нужно ещё больше воинов вашего народа. Я разрешаю каждому десятому из вас отправиться домой и отвезти добычу. Решите сами между собой, кто поедет. Но через два месяца мне нужно, чтобы вместо каждого уехавшего приехало десять человек.

Митинговал я ещё около часа. Нахваливал храбрость и командирские качества Салавата, осознанно подкрепляя его авторитет. Рассказал кусок плана по захвату городов центральной России, что без кавалерии невозможно. И в целом настроение башкир изменил в нужную мне сторону.

Выплеснув эмоции, разбираться с душегубами я уже передумал. Не царское это дело. Накрутил хвост Подурову с Овчинниковым и отправил их крепить дисциплину в войске. А сам поспешил обратно в Кремль, где меня ждала встреча с Кулибиным.

Разговор мы начали за накрытым столом в трапезной Теремного дворца. Обстановка располагала, и потому начали мы «за жизнь».

— В Москве я, царь-батюшка, уже с месяц как. Со всем своим семейством. Выправил в академии бессрочный отпуск для поправления здоровья и богомолья, да и поехал. По монастырям-то и правда проехались, но все больше тебя на Москве ждали.

Порасспрашивал я и о житье-бытье мастера в Петербурге. Действительно, его угнетала спесь придворных, с которыми приходилось общаться, и высокомерие ученой публики из академии. А ещё больше — страх власть имущих перед любыми новинками, не имеющими аналогов в «благословенной Европе». Что особо проявилось в истории с однопролетным мостом через Неву.

— На третий вариант модели моста мне денег не выделили. И велели до окончания войны с туркой и до подавления бунта, — тут Кулибин поперхнулся, смутился, виновато глянул на меня и развел руками. — Ну, так в Питере говорят.

Я жестом показал, что, мол, понимаю и не сержусь.

— В общем, не нужны им мосты, — закруглился мастер.

— А для меня построишь? Через Москву-реку.

— Отчего же не построю. Построю, конечно. Она и поуже Невы будет. Та-то у Адмиралтейства больше ста саженей будет, а Москва река меньше пятидесяти. Да и нет потребности парусники пропускать, так что все будет проще, быстрее и дешевле.

После завтрака мы перебрались в кабинет. Но перед тем, как начать серьезный разговор, я снял с киота увесистую икону с потемневшим от времени ликом Спасителя. Положил ее на стол и сказал:

— Иван, клянись на этой иконе, что будешь хранить в тайне все, что я скажу тебе. И ежели кто спросит, откуда знания твои, то на себя возьмешь, а про меня ни слова не скажешь и в бумагах не напишешь.

Кулибин удивился, но перекрестился, поцеловал оклад и решительно заявил:

— Клянусь перед ликом Иисуса нашего Христа. Не разглашу, государь. Не выдам.

Я так же перекрестился и убрал икону.

— Ну, показывай, что ты там ещё принес, — сказал я, кивнув на тубус.

— Это государь, я добыл в архивах Берг-коллегии и Академии. Всё, как ты в письме и просил.

На свет божий появились листы чертежей и записи. Я вытянул один из них, с узнаваемым рисунком.