Самое трудное испытание (СИ) - "Elle D." - Страница 4

— Ну что ж, тогда начните так, как вы привыкли. Как вы называете его в любовных письмах? Мой драгоценный возлюбленный? Соль моей души и огонь моих чресл? Услада моих одиноких ночей?

— Да вы поэт, сир. Притом бездарный, — отрезал Уилл, и капитан Хименес за его спиной громко расхохотался и заехал ему промеж лопаток раскрытой ладонью.

— А он мне нравится, Гильемо! Разрази меня гром, этот щенок мне нравится!

Уилл бросил на Рауля Хименеса через плечо неприязненный взгляд.

— Не стоит грубить, сир, — процедил он. — Сейчас обстоятельства сложились не в мою пользу, но, смею вас уверить, это вскоре переменится.

— Вы очень храбры, — мягко сказал барон, и от этой мягкости Уилла внезапно окатило холодом. — Хотя это ненадолго. Но всё равно приятно видеть, что в вас достаточно мужества. Это только на руку всем нам, как вы сами вскоре убедитесь.

Эти загадочные слова прозвучали довольно зловеще, даром что были сказаны почти ласково. Уилл не нашелся, что ответить. Ему опять стало душно, хотя окно было распахнуто и в комнате стояла приятная прохлада, исходившая от деревьев снаружи дома. Но Уиллу вдруг показалось, что его снова запихнули в вонючий мешок. Он опустил глаза и коснулся пером бумаги.

— Довольно паясничать, сир. Диктуйте.

— Что ж, извольте. Раз вы столь непоэтичны, начните так, как вы обычно обращаетесь к нему в письмах.

Уилл помедлил всего мгновение. Потом вывел неспешно и уверенно, аккуратными округлыми буквами: «Фернан». Риверте не выносил своего имени, и Уилл никогда не обращался к нему так в письмах. И именно это даст ему знать, что Уилл в беде, даже если остальной текст письма будет вполне невинным. Вообще, они довольно редко вели переписку, поскольку почти не расставались, но и тогда это были не любовные, а деловые письма — Уилл рассказывал, как у него дела, Риверте уведомлял, когда собирается вернуться. И в таких письмах Уилл называл его «сир Риверте», что казалось самым обычным делом.

— Просто Фернан? Даже без «милый»? Ну что ж, пусть будет так. Кстати, сир Уильям, у вас отличный почерк. Пишите дальше: «С прискорбием уведомляю тебя, что нынче утром я был похищен твоими врагами».

Вот как, они решили играть напрямик… Что ж, пусть так. Обращение в письме на «ты» тоже пришлось кстати — в действительности Уилл и Риверте говорили друг другу «вы» большую часть времени, кроме самых интимных моментов. Кому-то это могло показаться странным, но для Уилла, выросшего в Хиллэсе, не было ничего естественнее. Его мать и отец, прожившие вместе без малого тридцать лет, всю жизнь обращались друг к другу на «вы», хотя их любовь ни у кого не вызывала сомнений. Такое обращение придавало их с Риверте отношениям что-то домашнее, словно они были супружеской парой.

Но братьям Хименесам об этом было знать неоткуда.

— «Они не желают получить за меня выкуп. Они не желают излагать тебе никакие требования. Они желают лишь одного: чтобы ты знал, что я у них в плену, и что они намерены причинить мне боль. Сильную боль. Я буду страдать, Фернан, но ты никогда не узнаешь, где я, и не сможешь меня спасти…» Что же вы бросили перо, сир Уильям? Вы побледнели. Может быть, хотите стакан вина? Следовало сразу вам предложить…

— Я не стану этого писать, — сказал Уилл.

Ему хотелось облизнуть пересохшие губы, но этим он выдал бы свою слабость… так внезапно и предательски накатившую слабость, охватившую руки и ноги. Хорошо, что он по крайней мере сидел. Рука Рауля Хименеса, все ещё лежащая на плече Уилла, стала как будто еще тяжелее.

А взгляд его брата — ещё слащавей и холоднее.

— Станете, Уилл. Разумеется, станете, ведь мне нужно каким-то образом дать знать сиру Риверте, что вы похищены. И убедить его в том, что вы пока ещё живы. Есть только один способ сделать это: он должен узнать вашу руку. Это можно сделать посредством письма… или другим, более буквальным путем.

— Более… буквальным? — переспросил Уилл.

Барон Хименес оторвал от него слащавый взгляд и коротко кивнул своему брату. В ту же секунду взвизгнула сталь. Капитан Хименес резко схватил Уилла за руку и ударил её об столешницу, с такой силой, что Уилл вскрикнул. Прижав предплечье Уилла к столу, Хименес занес над ним лезвие кривой сабли — такие сабли носят асмайцы. Нет, он не из вальенской армии, тупо подумал Уилл, вальенцы на таких саблях не бьются. Хотя какая, в конце концов, разница, вальенской или асмайской саблей ему отрубят руку?..

Потому что именно это и собирался сделать капитан Хименес.

— Нет! — крикнул Уилл. Господи, только не это, только не правая рука. Он ведь пишет правой рукой. Писать — это все, что он способен делать хорошо, и если… Мысли путались, Уилл сидел, оцепенев от ужаса и даже не пытаясь вырваться, неотрывно глядя на занесенное над ним лезвие и перекошенное в кровожадном оскале лицо асмайского капитана.

— Нет? — эхом откликнулся на его невольный возглас барон Хименес. — Не желаете, чтобы я послал графу Риверте вашу руку в подарок? Тогда пусть он узнает ее иным способом. Например, по вашему почерку. Это же так просто. Не усложняйте все раньше времени, Уилл.

Уилл быстро кивнул. Господи, это так малодушно, но он кивнул, и сглотнул, и облизнул губы, а когда капитан Хименес разжал стальные пальцы, стискивающие его запястье, и убрал свою жуткую кривую саблю, то из груди Уилла вырвался глубокий вздох. Он ненавидел себя за этот вздох. Но барона Хименеса ненавидел больше. И вложил всю эту ненависть во взгляд, который послал ему поверх стола.

— А вы, я погляжу, довольно страстная натура, — проговорил барон, посмеиваясь. — Хотя иначе он бы вас и не выбрал… Вам продиктовать заново? На чем мы остановились?

И Уилл сделал это: написал то, что от него требовали. Хотя само содержание этого письма было чудовищным. Они вовсе не пытались обмануть Риверте, как Уилл сперва решил. Напротив, сообщали графу, что Уилл в их руках и они намерены причинить ему боль. Они ничего не требовали взамен. Просто уведомляли.

Они были дьявольски умными людьми. И Уилл опасался, что их жестокость не уступает уму.

Закончив, он отбросил перо так, словно оно весило сто пудов, и откинулся на спинку кресла.

— За что вы так его ненавидите? — глухо спросил он.

Барон взял исписанный пергамент и внимательно прочел, убеждаясь, что Уилл ничего не добавил от себя и не попытался подать никаких тайных знаков. Хотя что он мог сообщить Риверте? Он не знал, где находится, и подозревал, что Хименес — вовсе не настоящая фамилия этих двух ублюдков. В первый момент старший показался Уиллу менее опасным, чем младший с его кровожадным взглядом, но сейчас он вдруг понял, что ошибся. Рауль — лишь покорное орудие в руках Гильемо. И вдвоем они сделают с ним все, что захотят.

Все, что только захотят.

— Что ж, — после недолгого молчания сказал барон. — Ваш вопрос вполне уместен. И, коль скоро вы оказались орудием моей мести, вы имеете право знать. Вы совершенно правы, я ненавижу графа Риверте. Он убил моего единственного сына. Повесил его, знатного дворянина, чей род насчитывает восемь поколений прославленных рыцарей. Повесил на суку, как вонючего пса.

— У него наверняка была на то причина, — вырвалось у Уилла.

Он тотчас понял, что это далеко не самый разумный ответ, но было поздно. На скулах барона Хименеса вздулись желваки, голос сорвался впервые с начала разговора, и в нем прорвалась визгливая злоба:

— Разумеется! Разумеется, сир Риверте воображал, что у него есть причина! Он же непогрешим, он всегда поступает правильно. Я не непогрешим, сир Норан, но у меня тоже есть ПРИЧИНА убить вас. Теперь вы знаете, какая. Собственно говоря, — произнес он уже спокойнее, задумчиво глядя Уиллу в лицо, — мне стоило бы поступить иначе. Стоило бы выколоть вам глаза, отрезать язык, покромсать в лоскуты ваше красивое лицо. И вернуть в таком виде господину графу. Так следовало бы поступить. Возможно, так я и сделаю… но ещё не теперь.

Повисла тишина. Уилл сидел, не шевелясь, не дыша. Двое мужчин, один из которых заслонял собой дверь и путь побега, а другой — солнечный свет, неподвижно возвышались за ним.