Самое трудное испытание (СИ) - "Elle D." - Страница 14

И болезненно ойкнул, когда что-то с силой кольнуло его в руку повыше локтя. Уилл сел в постели, потирая место укола, где выступила алая капелька крови. И уставился на розу, лежащую в складках простыни. Кроваво-красную. Огромную, очень красивую.

За четырнадцать лет, проведённых вместе, Риверте никогда не дарил Уиллу цветы, тем более розы. Тем более — прямо в постель.

«Ну и ну», — подумал Уилл, осторожно беря своенравный цветок двумя пальцами. Он даже видел шип. который его уколол — самый крупный, Уилл умудрился напороться именно на него. И все же цветок был ошеломляюще красив, великолепен… вызывающе великолепен. Интересно, Риверте сам срезал его? Это было бы уж чересчур. Наверняка просто велел садовнику выбрать лучший экземпляр в замковой оранжерее. Картина Риверте, стоящего на коленях у розового куста и бережно срезающего цветок для своего любимого, была насколько абсурдной, что не укладывалась в голове.

Впрочем, Риверте вообще вел себя достаточно странно в последнее время. Не до абсурдного странно… но все же. «Этот цветок похож на тебя, — подумал Уилл, рассеянно вертя розу в пальцах. — Роскошный. И способный ужалить в самый неожиданный момент. Слишком поэтично, ты бы до такого не додумался.» Уилл криво улыбнулся последней мысли и отбросил розу. Она не имела значения, так же, как кошмар, разбудивший этой ночью их обоих, да и половину замка, должно быть. Все здешние слуги знали о том, что Уилл Норан недавно побывал в плену, все шушукались у него за спиной, но Уиллу было на это наплевать. Он не знал этих людей, а они не знали его, и скоро он все равно уедет.

Он неспешно, тщательно оделся, расправив все складки своего непритязательного костюма, и спустился вниз. Было уже довольно поздно, Риверте давно позавтракал и наверняка куда-то уехал — это объяснило бы его странный утренний подарок. Но Уилл ошибся, Риверте оказался в столовой, в обнимку с бутылкой вина, перемежая глотки чтением корреспонденции.

— Снова пишет Рикардо? — спросил Уилл без приветствия, подходя к столу.

Риверте вскинул на него настороженный взгляд (мне надоели эти взгляды, решил Уилл, до смерти надоели!) и неопределенно качнул головой. Значить это могло все, что угодно. Уилл с шумным вздохом упал в кресло в другом конце стола и положил руки на стол ладонями вниз.

— Получил очередной ваш подарок, — сообщил он. — Очень мило.

— Не сказал бы этого по вашему тону, — протянул Риверте.

— Нет-нет, это правда мило. Хотя я удивлен. Розы — это же так банально. Даже вульгарно. Не вы ли мне это говорили, когда я убеждал вас разбить розарий в вашем сианском доме? Вульгарно, пошло… и какое-то ещё словечко вы употребили, никак не вспомню сейчас…

Риверте отложил письмо, которое держал в руках, когда вошел Уилл. Его лицо было очень спокойным.

— Именно так. Вы выпрашивали у меня розарий. А я заупрямился. С тех пор я решил, что вы любите розы. Я был не прав?

— Может, когда-то и любил, не помню. Вообще я люблю сирень. Почему бы вам было не усыпать постель лепестками сирени? Это было бы так же красиво, но самую малость менее пошло, не находите?

— Сирень цветет весной, а сейчас конец лета, Уильям…

— Господи, да не будьте вы таким смертельно серьезным! — с досадой воскликнул Уилл. — Да что такое?! Почему вы взвешиваете каждое мое слово так, словно это приказ о вашем личном повешении?

Отчего он вспомнил сейчас про повешение? Не важно, так же не важно, как глупые цветы, глупые сны и не менее глупые надежды. Надежды, будто все пойдет на лад само собой.

— Ты стал таким раздражительным в последнее время, — сказал Риверте после длительного молчания, ставшего уже между ними привычным, но от того не менее тягостным и неуютным.

— Простите. Это должно быть весьма досадно.

— Мне досадно только то, что ты не хочешь поговорить со мной, — сказал Риверте, и Уилл, ощерившись, точно еж, бросил:

— Не о чем говорить.

— Не о чем, так не о чем, — согласился Риверте безо всякого видимого удовольствия. А потом вдруг добавил: — Давай съездим в Даккар.

— В Даккар? Почему вдруг в Даккар?

— Ну мы же собирались. Ещё прошлой весной. Мы там не бывали сколько, года три? С самой сидэльской кампании. Давай сейчас съездим.

— А как же Рикардо?

— А Рикардо может отправиться к дьяволу.

Даккар, подумал Уилл. Тот самый замок Даккар, стоящий на холме в окружении болот, суровый, неприступный, непривлекательный и холодный. То самое место, где они встретили и полюбили друг друга. Где вместе выдержали осаду и были так беззаветно счастливы. Где они были молоды, и все тогда казалось таким простым.

— Хорошо, — сказал Уилл, и что-то в его тоне, похоже, разительно переменилось, потому что Риверте вскинулся и улыбнулся.

— Вроде как хорошо? — уточнил он. — Или правда-правда хорошо?

— Правда-правда хорошо, — искренне ответил Уилл, и Риверте с облегчением кивнул, не переставая улыбаться и берясь за стоящий на столе звонок.

— Тогда давайте завтракать. А потом я скажу Гальяне, чтоб собирал нас в дорогу.

Большой дуб в окрестностях замка Даккар стоял все там же. В прошлый их визит сюда Уилл подумал, что есть что-то успокаивающее в вековечной неизменности природы, её неспешном, степенном течении, её всеобъемлющем и неоспоримом царствовании над людьми. Большой дуб под Даккаром стоял здесь столетиями, много дольше, чем сам Даккар; он появился на свет задолго до Уилла, Риверте и их непростых отношений друг с другом, и, как это ни печально, переживет и их отношения, и их самих. В этой мысли был оттенок грусти, и в то же время Уилл ловил себя на том, что относится к этому дереву, как к старому другу, свидетелю тех солнечных, счастливых, тревожных и сладостных дней, когда он раз и навсегда определил свой жизненный путь. И, видит Бог, ни разу всерьез не пожалел о сделанном выборе, даже когда и сомневался в нем временами.

В прошлый раз они с Риверте съездили к Большой дубу и занялись любовью под его мощными, раскидистыми ветвями. Они делали это каждый раз, приезжая в Даккар — то есть три или четыре раза за все эти годы, когда Уиллу удавалось уговорить Риверте отвлечься от бесконечных дел и развеяться совместной поездкой. Это случалось так редко. И этого всегда было так мало. Всегда недостаточно.

Теперь Уилл ехал в Даккар со странным чувством волнения, но исполненный робкой надежды. Риверте прав: если где-то Уилл и обретет покой, то только в надежных стенах Даккара, пропитанных их общими воспоминаниями, и под сенью столетних ветвей, которые так много видели и так много знали.

Так он думал, пока не увидел дуб. В этот раз, в отличие от всех предыдущих, они подъезжали к Коральенской равнине не с севера или востока, а с юга, поэтому дуб увидели прежде, чем добрались до самого замка.

— Ох, Господи! — выдохнул Уилл, резко натягивая поводья, едва Большой дуб показался на горизонте.

Риверте, ехавший верхом рядом с Уиллом, вскинул голову и резко спросил:

— Что такое?

— Взгляните! Мне кажется или…

— Не кажется, — отозвался Риверте.

Большой дуб изменился. Природа незыблема и вечна, но, как и человеческая жизнь, она бывает весьма жестокой. Дерево стояло расколотым на две части. Одна сторона ствола отслоилась и накренилась под тяжестью гигантских ветвей, склонившихся до самой земли, уже начинающих сохнуть и чернеть. Но другая, большая сторона дерева выстояла, высилась крепко, надежно, словно не желая замечать отсеченную и отмирающую часть себя. В Уилле что-то дрогнуло при виде этой картины, столь же величественной, сколь чудовищной, и чем ближе они подъезжали, тем сильней у него колотилось сердце.

— В него попала молния, — сказал Риверте, когда они были уже почти рядом. — Расколола ствол, но не сожгла дотла. Причем, похоже, это случилось совсем недавно. Ветви ещё не сгнили.

— Как же жаль, — вырвалось у Уилла.

Он спрыгнул с коня, подошел к дереву и тронул ладонью толстую, бугристую кору, точно лаская раненое животное. Риверте тоже спешился, стреножил обоих коней и подошел к Уиллу сзади, приобняв его за талию со спины.