Самое трудное испытание (СИ) - "Elle D." - Страница 10

— Вот и всё, — устало повторил Уилл.

Что ж, точка поставлена, все встало на свои места. Конец проклятому семейству Хименесов, похоже, породившему одних только подонков и жестоких убийц. И конец всей этой истории.

Верно?

Какое-то время они молчали. Уилл лежал, откинувшись на подушку, а Риверте сидел рядом, теребя его пальцы. Все хорошо, подумал Уилл, все позади. Я не зря верил в него, он нашел меня и спас. Мы просто переступим через это, как через трупы проклятых Хименесов, и пойдем дальше.

Верно?..

— То письмо, — сказал Уилл, не открывая глаз. — То, что я написал… второе письмо…

— Было совершенно гениальным, — вскинулся Риверте, и на его измученном, посеревшем лице в первый раз за день расцвела улыбка. — Абсолютно! Ваш писательский дар, Уильям, словно доброе вино — крепнет и обретает богатство вкуса с каждым годом. Смотрите только не опьянейте от самодовольства. Впрочем, я за этим прослежу.

Он опять перешел на «вы», «Уильям» и свои привычные подначки. Значит, и правда, все опять хорошо. Уилл попытался улыбнуться в ответ, но попытка вышла жалкой.

— Я имею в виду, — с трудом выдавил он, — те слова, которые Рауль Хименес заставил меня написать…

— А я имею в виду точки, которые вы расставили под буквами «г», «у», «ф», «е» и «р». Не в таком порядке, и я, признаться, не сразу обратил на это внимание. И то лишь потому, что знаю ваш почерк и вашу маниакальную педантичность. Ваше первое письмо отвечало всем требованиям каллиграфии, хоть вы и писали его с ножом у горла, да и второе немногим ему уступало. И эти неаккуратные, жирные точки под пятью отдельными буквами никак не могли быть следствием простой небрежности.

— Я боялся, что вы не поймете, — прошептал Уилл.

— Ну как я мог не понять, Уилл? Я же видел, как вы пишете, тысячу раз. И я вас знаю. Только вы очень рисковали. Ведь этот негодяй наверняка внимательно изучал ваши письма, прежде чем их отправить. Что бы вы сказали, если бы он заметил эти пометки?

— Что это просто брызги чернил, — признался Уилл. — Корабль качало, да и к тому же у меня порядком дрожали руки. Хотя не знаю, поверил ли бы он или нет. Он был довольно умным человеком.

— Именно что был, — заявил Риверте, сжимая пальцы Уилла крепче. — И на вашем месте я бы сделал исключение из благочестивого правила «о покойниках либо хорошо, либо никак».

— Давайте лучше никак. Не хочу вспоминать о нем.

— Совершенно с вами согласен.

— Я бы поспал, — сказал Уилл, немного помолчав. — Мне уже правда лучше, только все время клонит в сон. Вы… посидите здесь ещё немного?

— Я посижу столько, сколько потребуется, Уилл. Спи. Я здесь и никуда не уйду.

«Неправда, — подумал Уилл. — Ты уйдешь. Может, и не прямо сейчас, сперва убедишься, что я и правда крепко сплю. Но потом… ты всегда уходишь».

Он не смог узнать, правдиво ли его подозрение, потому что через минуту уже снова спал.

Уиллу очень хотелось покинуть замок Барендо — так звалось это место — как можно скорее: слишком близко оно находилось к морю, к Асмаю и к воспоминаниям, все ещё повергавшим его в дрожь. Но в такой милости ему было отказано. Лекарь, дрожащий и мямлящий под свирепым взором сира Риверте, сказал, что не сможет поручиться за благополучное выздоровление Уилла, если тот тронется в путь раньше, чем через две недели. Рана на животе была хотя и неглубока, но успела воспалиться — скорее всего, из-за грязи трюма, в котором Уиллу пришлось провести несколько дней. Уилл ощущал себя весьма сносно и был уверен, что его жизнь вне опасности, однако лекарь имел все основания опасаться за собственную жизнь, причем больше, чем Уилл за свою. К лекарям сир Риверте был беспощаден — у него была дурная привычка обвинять прислугу во всех смертных грехах и требовать от неё ответа за все свои личные неприятности. От этой привычки, как и от многих других, Уилл давно отчаялся его отучить, так что просто махнул рукой и принял капризы господина графа как неизбежную данность.

Как результат, они застряли в Барендо ещё на две недели. Это не было так уж плохо. Уже на второй день нездоровая сонливость отпустила Уилла. Он никогда не отличался слабым здоровьем, его тело, тренированное многолетними походами рядом с неугомонным Риверте и закаленное в дождях, снегах, степях и пустынях, успешно боролось с болезнью и победило её. Вскоре он вышел во двор, а там и за ворота. Ему хотелось проехаться верхом, хотя воспоминания о последней такой прогулке неизменно заставляли его вздрагивать. Хорошо хотя бы, что Барендо находился не в степи, а в лесополосе сразу за степью, так что по крайней мере вид из замкового окна не навевал на Уилла мрачных мыслей. Риверте почти все время был рядом, отлучаясь лишь на час или два в день, чтобы разобрать корреспонденцию и ответить на неё: после недавней ревизии у него накопилась прорва бумажной работы, на которую он непрестанно жаловался тем громче и возмущённее, чем крепче и бодрей становился Уилл. Мало-помалу жизнь вернулась в прежнюю колею и пошла своим чередом. Рана Уилла затянулась и побледнела, он уже мог, при желании, сесть в седло, и даже, пожалуй, предаться акту любви с сиром Риверте, если бы захотел…

Но он не хотел.

После того первого дня они больше ни единым словом не поминали между собой братьев Хименесов. Особенно тщательно Уилл избегал говорить о Рауле. По правде, теперь он недоумевал, что вообще осмелился заикнуться о том ужасном письме — вероятно, это произошло лишь потому, что тогда Уилл все ещё был в шоке и полубреду и не вполне осознавал, что говорит. Но теперь он полностью оправился. И твердо решил похоронить произошедшее так глубоко, так надежно, как только сможет. Ему было больно и стыдно; по ночам, случалось, хотелось сунуть в рот кулак и вцепиться в него зубами до крови — но что бы это изменило, кому бы помогло? Что случилось, то случилось. Уилл уже не был тем трепетным, чувствительным юношей, который обмирал почти пятнадцать лет назад, подъезжая в сопровождении грозного капитана Ортандо к мрачным стенам замка Даккар, где его поджидал ужасный граф Фернан Риверте, зловещий Вальенский Кот… сейчас даже вспомнить об этом было смешно. Уилл давно не ребенок, и уж тем паче он давно не девственник. Да, он подвергся насилию, но что с того? Как бы горько он ни жалел, как бы ни стыдился, это не изменит случившегося и не сделает его чище. Значит, нужно просто забыть. Уилл был совершенно уверен, что сумеет.

Почти совершенно уверен.

И все же он ни разу не пришел в объятия Риверте с того дня. Хотя Уиллу было хорошо, тепло и уютно ехать с ним в седле, кутаясь в одеяло и привалившись головой к его надежному, сильному плечу. Риверте сделал, что мог, спас его так быстро. как сумел, и в случавшемся ни на йоту нет его вины. Но, когда они оказались наконец в безопасности, вместе, рядом, Уилл понял, что не хочет ложиться с Риверте в постель. И не в Риверте было дело, а в Уилле. Верней, не в Уилле даже, а в проклятом капитане Рауле Хименесе, чья сальная ухмылка, обнажающая отлично сохранившиеся крепкие зубы, всплывала в памяти Уилла всякий раз, стоило ему закрыть глаза. «Не дергайся, парень, все равно не вырвешься». Снова и снова, каждый раз. Из-за своего ранения Уилл пока что спал в постели один, но когда Риверте утром приобнимал его, он напрягался и старался незаметно выскользнуть из объятий, а когда целовал, то Уилл, хоть и не отворачивался, но принимал поцелуй не страстно, а терпеливо, едва разжимая губы и стараясь не задеть ненароком язык Риверте своим языком. Он был уверен, что это вскоре пройдет, что ему просто нужно немного времени. Почти совершенно уверен.

Риверте, разумеется, все это замечал. Уилл боялся, что граф попытается рано или поздно вызвать его на откровенный разговор, заставит рассказать, что с ним сделал Хименес — потому что хотя в письме, которое Уилла заставили написать, говорилось обо всем предельно ясно, и Риверте, и Уилл вели себя так, словно ничего подобного не случилось. Да, Уилла держали в плену, резали саблей и избивали. Но не более того. И хотя это не объясняло, почему Уилл избегает теперь интимных прикосновений, они словно молчаливо условились между собой не поднимать эту тему, и Уилл был благодарен Риверте, что тот не пытается сломать стену и спровоцировать его на откровенность, такую болезненную, постыдную и, в сущности, никому не нужную. Риверте знал, и Уилл знал, что он знает, и они оба делали вид, что через это можно просто переступить и жить дальше. Уиллу всем сердцем хотелось верить, что это молчаливое взаимопонимание, этот негласный уговор между ними сработает именно так, как надо.