Диктатор (СИ) - "Elle D." - Страница 23

Потому что да, именно дружбой это и было. Дженсен не делал этого специально, всё получилось само. Джаред расслаблялся в его присутствии — поначалу с помощью релаксантов вроде алкоголя и лёгких наркотиков, но потом в них отпала необходимость. С ним было легко, и Дженсен порой с удивлением думал, что даже не может вспомнить, чьё общество ему когда-либо доставляло такое удовольствие. Он всегда общался с людьми, от которых чего-то хотел, или которые чего-то хотели от него самого: баш на баш, око за око, ты мне, я тебе. С Джаредом этого не было: он принимал Дженсена безусловно, просто позволил быть рядом, а если бы Дженсен вдруг повернулся и ушёл, не стал бы удерживать. Это одновременно вызывало досаду — и странное ноющее чувство, в котором явственно ощущался привкус внезапного одиночества. Дженсен никогда в жизни не чувствовал себя одиноким. и только теперь подумал, что, пожалуй, всю жизнь был совсем одинок. И то, что Джаред подпустил его к себе на расстояние вытянутой руки, радовало не только потому, что соответствовало его планам, но и просто сам по себе. Ему просто было хорошо рядом с Джаредом; просто было.

Когда они выбрались на ту нелепую охоту, Дженсен, конечно, планировал воспользоваться непривычной обстановкой, кислородным опьянением, иллюзией внезапной свободы. Он хотел лишний раз показать Джареду свои умения, обаять, очаровать, и наконец-то вырвать у него поцелуй, а если совсем повезёт, то и примять немного кусты. Почти так всё и вышло… вот только если бы Дженсена спросили, какое место он представляет в качестве мизансцены для их первой близости, в самую последнюю очередь он назвал бы грязную канаву на болоте. Он так позорно в неё свалился, а Джаред так искренне хохотал, что Дженсену хотелось провалиться сквозь землю от обиды и злости. Снова, снова всё сорвалось! Ну ладно… он хотя бы мог отомстить. И с наслаждением вывалил своего повелителя в той же грязище, в которой по вине его идиотских собак изгваздался сам. А потом и опомниться не успел — как они уже целовались, и это вышло совершенно само собой, когда он вообще, никак этого не ожидал. Джаред поцеловал его сам. Первый. Надо почаще вываливаться в грязи, что ли?

Но за тем шальным поцелуем ничего не последовало. Их сразу прервали — охрана с аэроплана решила, должно быть, что Дженсен пытается утопить Диктатора в луже. По дороге назад они ухмылялись друг другу под свирепыми взглядами каменномордых стражей, а когда вернулись в Летучий Дом, ровным счётом ничего не переменилось. Джаред не пригласил его к себе ночью, ни той, ни следующей, а когда они наконец увиделись, с порога показал Дженсену новенький арбалет и азартно сообщил, что ему понравилось стрелять и он хотел бы научиться делать это получше. И Дженсен помог ему, на этот раз не слишком прижимаясь к его спине. Пусть всё идёт своим чередом. Достаточно того, что они движутся в правильном направлении.

И так шло время, удивительно хорошо и спокойно, пока у Дженсена не сломались часы.

Это были часы его деда, единственного из всего семейства, кого Дженсен по-настоящему любил. Он умер, когда Дженсену было четыре года, и он смутно помнил, как дед качал его на коленях, делая страшные рожи и рассказывая ужасные истории о каких-то кровавых битвах. Маленький Дженсен леденел от ужаса и восторга, а потом неохотно спрыгивал с дедовых колен и бежал к суровому отцу, истеричной матери, вечно шпынявшему его старшему брату и ноющей младшей сестре. Когда дед умер, по его завещанию Дженсену перешла значительная часть земель, во владение которыми он должен был вступить после своей женитьбы, и старые, даже древние механические часы в серебряном корпусе на простой алюминиевой цепочке. Они мало что стоили, но, наверное, покойный лорд Эклз дорожил ими, раз оставил своему любимому внуку. Это была единственная вещь, которую Дженсен взял с собой из дома в своё пожизненное рабство. Он не носил их, они просто лежали в шкатулке среди его вещей, и он смотрел на них хотя бы раз в течение дня, не для того, чтобы узнать время, а чтобы не забывать, кто он. Здесь это было очень легко — забыть, кто ты такой.

И вот в один далеко не прекрасный день, отперев шкатулку, Дженсен обнаружил, что часы стоят. Странно, он смазывал их каждые две недели, и в последний раз механизм был в порядке. Дженсен расстроился, сильнее, чем сам от себя ожидал, так что сорвал раздражение на лакее. А тот, узнав, в чём именно дело, сразу посоветовал отличного часовщика, промышлявшего в «городе».

Нижняя часть Летучего Дома полнилась не только хозяйственными постройками, теплицами и небольшими полями; также там находились лавки, обслуживавшие резиденцию Диктатора и его челядь. Там работали шорники, шляпники, сапожники, модистки, мастера резьбы по стеклу и ювелиры. Был и свой часовщик, один-единственный, который, как говорили, не знал себе равных. Прошлый Диктатор питал слабость к часам, у него имелась большая коллекция, и раз в неделю часовщик приходил проверить механизмы и завести часы. К сожалению, такой день был как раз вчера; Дженсен не захотел ждать ещё неделю и выпросил у Джареда разрешение выйти в город. Джаред, конечно, его опустил, и даже без охраны — он как никто понимал, до чего это тошно, когда за тобой следуют по пятам и следят за каждым твоим шагом.

Из резиденции в город вёл подвесной мост, подвешенный на толстых цепях; под мостом раскинулся ров, полный грохочущих механизмов, находившихся в непрестанном движении и державших Летучий Дом «на плаву». Во дворце этого грохота почти не было слышно, звукоизоляция там была отменной, но в городе постоянно слышался утробный гул, от которого земля слегка вибрировала под ногами. К этому сложно было привыкнуть, особенно если спускаться вниз так редко, как это делал Дженсен. Прогулка по городу не доставила ему удовольствия, и он, не тратя времени зря, направился прямиком в мастерскую часовщика, благо ему подробно объяснили, как туда пройти.

Время выдалось послеобеденное, и часовщик никого не принимал. Впрочем, для фаворита Диктатора он сделал исключение. Откинув крышку часов, пощёлкал языком с видимым восхищением, чем сразу расположил к себе Дженсена, и он, поначалу собиравшийся торговаться, решил, что заплатит любую сумму, которую назовёт мастер.

— Какая тонкая работа, — пробормотал часовщик, привычно щуря глаз. — Такого не делают уже много лет… Будет довольно сложно подобрать необходимые детали.

— Я заплачу, сколько скажете.

— Разумеется. Подождите минутку, я должен кое-что…

Он удалился в своё тайное царство, что-то бормоча под нос, и унёс часы. Дженсен огляделся в поисках стула — и только теперь заметил, что в приёмной есть ещё один человек, по всей видимости, подмастерье. Он сидел в уголке, под тускло горящей лампой, низко склонившись над разобранным механизмом. В глазу у него торчала лупа, свет лампы мутновато поблескивал на совершенно лысом черепе.

Дженсена кольнуло смутным, едва уловимым узнаванием, и тут помощник часовщика поднял голову.

— Здравствуй, Дженсен, — сказал он.

Дженсен смотрел, изо всех сил пытаясь вспомнить. Где-то он уже видел это лицо, вытянутое, скуластое, по-своему привлекательное, с хищным огоньком в близко посаженных глазах.

— Мы знакомы? — спросил он, и мужчина, слегка усмехнувшись, кивнул.

— Можно и так сказать. Хотя говорят, в высшем обществе ночь, проведённая вместе, ещё не повод для знакомства. Я Майк, — добавил он, как будто сжалившись. — Ты правда меня не помнишь?

Дженсен медленно качнул головой. Что-то очень смутное… вероятно, одна из тех вечеринок, что заканчиваются оргией: слишком крепкое вино, слишком много гашенны, слишком снисходительные хозяева. Он спал с этим парнем? Вполне возможно: от него исходил довольно мощный поток сексуальной энергии, и Дженсен легко мог представить, как наклоняется и берёт в рот его член. Эта мысль его покоробила. Теперь он не будет принадлежать никому, кроме Диктатора Тристана. Что надо от него этому человеку?

— Ох, я тебя смутил? Неужели? — Майк бросил на стол пинцет, откинулся на спинку стула и беззастенчиво расхохотался. Смех у него был отрывистый, неприятный. Дженсен нахмурился и спросил довольно-таки холодно: