Божеское и человеческое - Толстой Лев Николаевич - Страница 10
- Предыдущая
- 10/11
- Следующая
- Отчего же нельзя? - возражал Роман. - Это общий экономический закон.
- Почему мы знаем, что закон это всеобщий? - говорил Меженецкий.
- Прочтите Каутского, - презрительно улыбаясь, вставила брюнетка.
- Если и допустить, - говорил Меженецкий, - (я не допускаю этого) что народ переделается в пролетариев, то почему вы думаете, что он сложится в ту, вперед предназначенную ему вами форму?
- Потому что это научно обосновано, - вставляла брюнетка, поворачиваясь от окна.
Когда же речь зашла о форме деятельности, которая нужна для достижения цели, разногласие стало еще больше. Роман и его друзья стояли на том, что нужно подготавливать армию рабочих, содействовать пере 1000 ходу крестьян в фабричных и пропагандировать социализм среди рабочих. И не только не бороться открыто с правительством, а пользоваться им для достижения своих целей. Меженецкий же говорил, что надо прямо бороться с правительством, терроризировать его, что правительство и сильнее и хитрее вас. "Не вы обманете правительство, а оно вас. Мы и пропагандировали народ и боролись с правительством".
- И как много сделали! - иронически проговорила брюнетка.
- Да, я думаю, что прямая борьба с правительством - неправильная трата сил, - сказал Роман.
- Первое марта трата сил! - закричал Меженецкий. - Мы жертвовали собой, жизнями, а вы спокойно сидите по домам, наслаждаясь жизнью, и только проповедуете.
- Не очень-то наслаждаемся жизнью, - спокойно сказал Роман, оглядываясь на своих товарищей, и победоносно расхохотался своим незаразительным, но громкий, отчетливым, самоуверенным смехом.
Брюнетка, покачивая головой, презрительно улыбалась.
- Не очень-то наслаждаемся жизнью," сказал Роман. - А если и сидим здесь, то обязаны этим реакции, а реакция - произведение именно первого марта.
Меженецкий замолчал. Он чувствовал, что задыхается от злобы, и вышел в коридор.
XII
Стараясь успокоиться, Меженецкий стал ходить взад и вперед по коридору. Двери камер до вечерней переклички были открыты. Высокий белокурый арестант, с лицом, добродушие которого не нарушалось до половины выбритой головой, подошел к Меженецкому.
- Арестантик тут, в нашей камере, увидал ваше степенство, - позови, говорит, его ко мне.
- Какой арестант?
- "Табачная держава", так ему прозвище. Старичок он, из раскольников. Позови, говорит, ко мне того человека. Про ваше степенство, значит.
- Где же он?
- Во тут, в вашей камере. Покличь, говорит, того барина.
Меженецкий вошел с арестантом в небольшую камеру с нарами, на которых сидели и лежали арестанты.
На голых досках, под серым халатом, на краю нар, лежал тот самый старик раскольник, который семь лет тому назад приходил к Меженецкому расспрашивать о Светлогубе. Лицо старика, бледное, все ссохлось и сморщилось, волоса все были такие же густые, редкая бородка была совсем седая и торчала кверху. Глаза голубые, добрые и внимательные. Он лежал навзничь и, очевидно, был в жару: на мослаках щек был болезненный румянец.
Меженецкий подошел к нему.
- Что вам? - спросил он.
Старик с трудом поднялся на локоть и подал трясущуюся сухую небольшую руку. Он, собираясь говорить, как бы раскачиваясь, стал тяжело дышать и, с трудом переводя дыханье, тихо заговорил:
- Не открыл ты мне тогда, - бог с тобой, а я всем открываю.
- Что же открываете?
- Про агнца... про агнца открываю... тот юнош с агнцем был. А сказано: агнец победит я, всех победит... И кто с ним, те избраннии и вернии.
- Я не понимаю, - сказал Меженецкий.
- А ты понимай в духе. Цари область приимут со зверем. А агнец победит я.
- Какие цари? - сказал Меженецкий.
- И цари седмь суть: пять их пало и един остался, другий еще не прииде, не пришел, значит. И егда приидет, мало ему есть... значит, конец ему придет... понял?
Меженецкий покачивал головой, думая, что старик бредит и слова его бессмысленны. Так же думали и арестанты, товарищи по камере. Тот бритый арестант, который звал Меженецкого, подошел к нему и, слегка толкнув его локтем и обратив на себя внимание, подмигнул на старика.
- Всё болтает, всё болтает, табачная держава наша, - сказал он. - А что, и сам не знает.
Так думали, глядя на старика, и Меженецкий и его сотоварищи по камере. Старик же хорошо знал, что говорил, и то, что он говорил, имело для него ясны 1000 й и глубокий смысл. Смысл был тот, что злу недолго остается царствовать, что агнец добром и смирением побеждает всех, что агнец утрет всякую слезу, и не будет ни плача, ни болезни, ни смерти. И он чувствовал, что это уже совершается, совершается во всем мире, потому что это совершается в просветленной близостью к смерти душе его.
- Ей гряди скоро! Аминь. Ей гряди, господи Иисусе! - проговорил он и слегка значительно и, как показалось Меженецкому, сумасшедше улыбнулся.
XIII
"Вот он, представитель народа, - подумал Меженецкий, выходя от старика. Это лучший из них. И какой мрак! Они (он разумел Романа с его друзьями) говорят: с таким народом, каков он теперь, ничего нельзя сделать".
Меженецкий одно время работал свою революционную работу среди народа и знал всю, как он выражался, "инертность" русского крестьянина; сходился и с солдатами на службе и отставными и знал их тупую веру в присягу, в необходимость повиновения и невозможность рассуждением подействовать на них. Он знал все это, но никогда не делал из этого знания того вывода, который неизбежно вытекал из него. Разговор с новыми революционерами расстроил, раздражил его.
"Они говорят, что все то, что делали мы, что делали Халтурин, Кибальчич, Перовская, что все это было ненужно, даже вредно, что это-то и вызвало реакцию Александра III, что благодаря им народ убежден, что вся революционная деятельность идет от помещиков, убивших царя за то, что он отнял у них крепостных. Какой вздор! Какое непонимание и какая дерзость думать так!" думал он, продолжая ходить по коридору.
Все камеры были закрыты, исключая одной той, в которой были новые революционеры. Подходя к ней, Меженецкий услышал смех ненавистной ему брюнетки и трескучий, решительный голос Романа. Они, очевидно, говорили про него. Меженецкий остановился слушать. Роман говорил:
- Предыдущая
- 10/11
- Следующая
