Моя любовь, моё проклятье (СИ) - Шолохова Елена - Страница 67

— А как надо было? На коленях и с цветами в зубах?

Полина попыталась перевести всё в шутку, неумело, но отчаянно:

— Что поделать? Такова традиция…

Он не ответил, просто взглянул так красноречиво, что она и без ответа поняла все его мысли: «Я душу перед тобой сейчас всю вывернул, пусть неуклюже, пусть криво, но как умею, а ты только и можешь, что ёрничать…».

А затем развернулся и ушёл, хлопнув дверью. Просто взял и ушёл! Полина, остолбенев, таращилась на закрытую дверь, не в силах поверить, что он ушёл. Как же так? Кинулась, было, следом, но услышала хлопок подъездной двери, а бежать в халатике на улицу — это уж слишком.

Она выскочила на балкон, хотела окликнуть. Ведь нельзя же так! Разворотил ей всю душу, а теперь уходит!

Он, как назло, шагал так быстро, будто старался убежать от неё как можно скорее. За каких-то несколько секунд, что она мчалась из прихожей на балкон, он уже успел пересечь половину детской площадки, направляясь к дальней арке.

— Ремир! — позвала.

Но он даже не услышал, наверное, сквозь гогот местной шпаны.

«Телефон!», — сообразила она. Можно ведь ему позвонить!

Полина, было, повернулась, чтобы уйти с балкона, как вдруг увидела, что Ремира нагнали двое из компашки. Затем подбежали ещё трое и Семенцов среди них.

Она тотчас напряглась. Чего они к нему прицепились? И он… ну шёл бы дальше, зачем на всякую шелупонь внимание обращать. Но нет, остановился, нрав-то куда денешь? И явно они не просто беседовали. Хотя слова до Полины не долетали, только отдельные возгласы.

А потом вспыхнула драка, самая настоящая, дурная и мерзкая драка. Все те из местных, что сидели на скамейке, тоже сразу подорвались. Полина метнулась с балкона в комнату, схватила на ходу Сашкину скакалку, на которой ту заставляли прыгать в центре реабилитации, и бегом во двор.

Ремир отбивался и умело, и даже красиво, но толпой его всё равно повалили на землю. Образовалась куча мала. Полина припустила со всех ног. Кого-то она с разбегу хлестанула скакалкой по спине, услышала забористый мат. Снова взмахнула, попала куда-то кому-то не глядя, затем выцепила взглядом Семенцова. Завопила, что есть мочи:

— Семенцов, сволочь, прекратииии!

И тот замер, и все остальные как по цепной реакции. Уставились на неё, разъярённую, в халате, со скакалкой.

— Ты чего, Поль?

— Не смейте его трогать! Что вы за люди-то такие?!

— Кого? — не догадался сразу Семенцов. — Вот его, что ли? Этот фраер двух наших пацанов в том месяце изувечил и телефоны у них хотел подрезать.

Но Полина его оттолкнула, не слушая, подбежала к Ремиру, опустилась на колени. Сволочи! Ну какие же сволочи!

Долматов, стиснув челюсти, тяжело приподнялся, опершись на правый локоть.

Полина бегло, с беспокойством его осмотрела. Волосы встрёпаны. На светло-голубых джинсах грязь, но плевать на грязь. Губа рассечена. На скуле наливается гематома.

— Поль, этот фраер, что ли, твой дружок? — пробубнил за спиной Семенцов.

— Сгинь, а? — зло бросила она через плечо, а потом уже Ремиру: — Ты как? Вы как?

Семенцов с дружками как-то незаметно удалились.

Ремир перевёл на неё взгляд. Попытался привстать, но вдруг откинулся на спину, явно напоказ, и руки за голову заложил. Посмотрел из-под полуопущенных ресниц.

— Я как? — Он слизнул капельку крови с разбитой губы. — Я лежу у твоих ног, как ты и хотела. Что теперь скажешь? Накинешь балл?

Полина выдохнула с заметным облегчением. Страх, отчаяние, тревога — всё это вмиг стихло.

— То есть это всё-таки предложение? — спросила она, не в силах сдержать ликующую улыбку.

— А то!

— Это самое оригинальное предложение, скажу я вам!

— Ну, так и мы незаурядны. Главное, какой будет ответ? — Он хоть и шутил, а смотрел на неё серьёзно, даже напряжённо.

— Ну, как можно отказать такому незаурядному? — ласково, полушёпотом ответила она, еле сдерживая порыв радостно, по-девчачьи рассмеяться, а то и издать возглас вроде «уиии!».

И напряжение в его глазах тотчас спало…

Вот любят же женщины лечить и подлечивать. Просто хлебом не корми. Но Ремир терпел, раз любят — пусть. К тому же это неожиданно ему понравилось. Нет, в самих манипуляциях мало что приятного, конечно, кое-где и даже болезненно, но от её заботы он просто млел. Покорно поворачивался, куда надо, подставлял все места, как велела Полина. Кряхтел и морщился для драматизма, пока она обрабатывала ссадины, но на самом деле блаженствовал, как, наверное, никогда прежде.

Сколько раз за жизнь свою был битым, никто никогда его так не обихаживал. Мать — вообще неизвестно, замечала ли все те побои. Макс только ободрял: крепись!

А Полина… она так ласково втирала мазь в набухшую скулу, так осторожно промокала ваткой с перекисью разбитую губу, а когда она, помазав йодом ободранный локоть, начала вдруг дуть, нежно, у него чуть крышу не снесло. Аж слова в горле комом встали. Да пусть его хоть каждую неделю мутузит местная шпана, если потом такие процедуры…

К слову, тех пацанов он даже не вспомнил сначала, просто вскипел от того, что они пытались ему предъявлять какую-то чушь. Может, и не чушь, но его волновало в тот миг кое-что поважнее, потому он их попросту послал, не дослушав. И искренне опешил, когда на него стаей набросились эти малолетки. Попытался, конечно, и блокировать, и атаковать, но их слишком много вдруг оказалось, не получалось держать всех в поле зрения. Да и совершенно не собран был, если уж честно.

А потом кто-то сзади подсёк его стальным прутом, он рухнул на землю. И поначалу даже не мог подняться. А когда Полина, точно яростная Валькирия, орудующая хлыстом, набросилась на шпану, Ремир по-настоящему перепугался. Вдруг они сейчас её обидят, а он тут как каракатица…? Но они, к счастью, почти сразу рассосались.

Стыдно было, конечно, валяться при ней в грязи, стыдно, что какая-то мелочь дворовая его уделала. А как ковылял до неё, опираясь на плечо Полины, вообще вспоминать не хотелось. И заключительным пунктом сего позорного списка: на глазах у прекрасной дамы он остался в одних боксёрах, потому что джинсы и футболку она велела снять, забрала и закинула в машинку. А ничего подходящего мужского в её доме не нашлось.

Да уж, не таким он хотел предстать перед ней. А потом подумал — да плевать. Всё это вообще не имеет никакого значения по сравнению с тем, что она согласилась… Согласилась быть с ним, и не просто сейчас, а вообще. Значит, не перегорело?

Это он и не замедлил спросить. Полина непонимающе взглянула на него:

— Что не перегорело? — она отвернулась от него и принялась собирать с журнального столика флакончики и тюбики, складывая всё это в аптечку.

Но Ремир успел заметить, как порозовели её скулы, а в глазах промелькнуло смятение.

И это её он когда-то считал распутной?! Если она, хоть и велела ему раздеться, даже смотреть стеснялась. Обрабатывая ссадины, она так старалась не опустить взгляд ниже подбородка. Синяк на задней части бедра — след от прута — и вовсе предложила помазать самому.

В общем, смущалась. И от того, что она смущалась, Ремир странным образом наоборот чувствовал себя увереннее.

— Сама знаешь, что, — не сдержал он довольную улыбку.

Под его пристальным взглядом она занервничала, поспешно поднялась с дивана, прихватила пластиковую аптечку и, ничего не ответив, вышла из комнаты.

Он тоже встал с дивана и, уже совсем слегка припадая на ушибленную ногу, последовал за ней. Аптечку она, видимо, хранила в ванной, потому что выскочила оттуда в тот момент, когда Ремир добрался до тесного, полутёмного коридорчика и, опираясь на стену, остановился. И хотя увидеть его Полина не ожидала, и в первое мгновение вздрогнула, взволнованно встрепенувшись, потом как будто расслабилась, словно заранее сдалась. Даже во взгляде её читалось: что бы сейчас ни случилось — пусть.

Ремир же, вообще-то, ни о чём таком не думал, то есть о таком он думал постоянно, но чаще абстрактно, в целом. А именно сейчас на него вдруг накатил задор: вытянуть из неё хоть какое признание.