Бедный Павел (СИ) - Голубев Владимир Евгеньевич - Страница 11

— А может верность? — продолжал играть он.

— Верность, да, конечно. Для государя — верность отчизне, вверенной тебе Господом!

Разговор получился очень сложным и натянутым, мне регулярно приходилось включать ребенка, но своего я добился. Орловы начали активно искать контакты с Разумовскими и Паниными, маму слегка встряхнули.

После этого, я также открылся маме, сказав, что не переношу отца, и его правление может полностью разрушить государство. Я сравнил его правление с правлением Лжедмитрия[6], которое послужило началом Великой Смуты[7]. И открыто признал за ней право свергнуть его, спасая страну. В общем, сообщил о своей полной поддержке.

К заговору присоединился накрученный мною Панин, который боялся потерять влияние на престол, а значит и своё положение. Разумовский также пообещал поддержку, отойдя от своего принципа невмешательства, и привлек к заговору своего брата Кирилла с его Измайловским полком[8].

Но настоящей душой заговора стали Орловы. Братья были очень популярны в гвардии, которая должна была стать орудием смены власти. Наконец и мама разрешилась от бремени, родив мальчика, названного Алексеем. Всё было почти готово.

Спусковым крючком стал мир, заключенный с Пруссией, а точнее, торжественный ужин, который закатил Петр по этому случаю в Петергофе. На торжестве он потребовал от моей матери встать и выпить за здоровье Фридриха Великого, сопровождая своё требование крайне неприличными словами и жестами. Как мне потом передавали, это было очень мерзко и некрасиво. Мама отказалась и тогда отец начал грубо оскорблять её и меня заодно.

В мягком изложении его слова были о том, что мама ему никогда не была верна, он с ней не жил, а я, таким образом, вовсе не его сын. Более того, он заявил, что завтра же нас лишат статуса и отправят в крепость.

Ждать больше было опасно и глупо. Началось.

Братья Орловы собрались в своем доме в Петербурге. Они не могли в последнее время встретиться все вместе и обсудить ситуацию, но теперь это было необходимо, и каждый бросил все дела и прибыл на встречу, на которую их вызвал старший брат, Иван.

Все братья заходили, приветливо кланялись старшему брату и садились по его знаку за стол. Сидели молча, пока не приехал последний и Иван не начал беседу.

— Итак, братцы, что делать будем? Алексей?

— Делать нечего, только драться, ещё денек и сожрут нас. В Березово[9] не хочу!

— Кто по этому поводу ещё что скажет? — Иван обвел взглядом братьев. Никто не высказал намерения противоречить словам Алексея, — Что ж, ясно, решили! Как будем действовать? Какие карты у нас в игре? Григорий?

— Императрицу я беру на себя! Ей тоже отступать некуда. С нами Панины и Разумовские!

— Прекрасно, а войска что?

— Измайловцы с нами!

— И это всё? — руку поднял Алексей, прося слова. Иван кивнул:

— Говори!

— Семеновцы[10] почти наверняка, Преображенцы[11] почти все, Конная гвардия — скорее всего. Никто против нас в Петербурге не пойдет — задавим.

— Голштинцы[12]?

— За Петра, но одни они вряд ли смогут что сделать.

— Что надо для начала, Алексей?

— Деньги и вино в достатке, офицеров все мы знаем, надо бежать и поднимать людей.

— Всё, начинаем?

— Есть вопрос. — Алексей поднялся из-за стола. Получил кивок Ивана, хлебнул из бокала и решительно произнес:

— Наследник. Он опасен. За него слишком многие. Чуть позже он станет опасным игроком, который нам наверняка будет мешать. Мешать Григорию стать императором так уж точно.

— Что ты предлагаешь? — взгляд Ивана стал черным и пронизал Алексея насквозь.

— Надо его убрать! В шуме бунта никто не заметит, кто это сделал. Победа всё спишет. Потом его охранять лучше будут и спрятать следы будет сложнее.

— Гриша, что ты думаешь?

— Я Алексея поддерживаю! Мне он только мешает! Катька без него вся моя будет! С рук у меня есть будет!

— Братья? — обратился Иван к младшим.

— Мы как ты, братец, скажешь!

— Как ты, Алеша, это сделаешь?

— У меня есть дружок в Преображенцах, мне верен. Он всё сделает. Только тебе, Гриша, нужно будет от своей Катьки письмо получить, что, мол, этим людям Павел может довериться.

— Я не уверен, Алеша! Она, может, не довериться в таком деле — любит она его! Пошлет кого из измайловцев…

— Мы с тобой вдвоем её уговорим. По дороге обсудим как. Так можно, Ваня?

— Хорошо, так и поступим. Имена и обстоятельства знать не хочу. Пусть, мы не будем знать подробностей! — братья кивнули, принимая решение старшего брата.

— Итак! Алексей и Григорий — к императрице, Федор — к Разумовскому, пусть Измайловцев поднимает, потом к Конной гвардии. Владимир к Семеновцам, я сам к Преображенцам. Сбор к утру у Летнего дворца. Помолимся, братцы за успех! — братья повернулись к иконам и начали молитву.

Орловы подняли Преображенцев и Семеновцев, Разумовский своих Измайловцев, вахмистр Потемкин сагитировал конногвардейцев. Синод и Сенат стараниями Панина, Разумовского и Левшина были за нас. Григорий Орлов вывез маму ночью из Петергофского дворца в Петербург.

Я был в Царском селе. Естественно, что я ничего не знал об этих событиях и преспокойно улегся спать. Ночью меня разбудили и просветили. За мной примчались Преображенцы во главе с поручиком Чертковым, чтобы доставить меня в Петербург.

Признаться, я был удивлен, что не приехал кто-то из Измайловцев. Если уж не сам младший брат Алексея Григорьевича Разумовского — Кирилл, так хоть кто-то из его приближенных, с которыми я был знаком. Но при них было письмо от мамы, так что я быстро оделся, взял с собой пару гайдуков[13], которых мне уже с полгода как любезно предоставил Разумовский и поскакал в Петербург.

Емельян Карпов был доволен своей судьбой. Ну, сейчас уже был доволен. А вот раньше… Когда год назад на его брата Михея выпал жребий в рекрутчину[14], отец их Кузьма — сельский кузнец, человек богатырских статей — почти сажень ростом, но тихого нрава. Так вот, отец твердо определил, что Михею служить никак не возможно — только женился, а женка его уже на сносях ходит. Денег на наём замены у них не было — откуда такие деньжищи, крестьяне же. Так что идти в рекрутчину выходило Емельке.

А что, тот к кузнечному делу, в отличие от старшего брата, тяги не испытывал, крестьянствовать тоже не стремился, даже невесты у него не было… Ходил Емеля то молотобойцем у отца и брата, то в деревенских пастушках. Не то чтобы дурачок, но какой-то неспособный к нормальной крестьянской жизни. За что не возьмется, ничего не выходит. Только молотом лупить со всей силы и мог, а это в деревне не часто и требуется.

Так что в рекруты ему судьба была пойти. Он и пошел. Обнял на дорогу родителей, помахал кулаком пред носом брата: как же, коли вместо тебя иду, так должен ты так жизнь прожить, чтоб все обзавидовались! И оставил своё сельцо Колядино навсегда.

Вот тут и понял он, что жизнь его до этой поры сказкой была. Ростом в целых два аршина[15] и десять вершков[16], был он истинным великаном. Но характер у него был в отца — тихий и робкий, поэтому в начале службы поручик на рекрутской станции попытался продать его обманом на демидовские заводы. Помешало тому только то, что на слух о медведе, забритому в рекруты, прискакал капитан Копорского полка, возжелавший заполучить его в создаваемую гренадерскую[17] роту. И приехал он очень вовремя, когда на дежурстве был другой офицер, не состоявший в доле с жуликоватым поручиком — всё вскрылось. Емелька отправился в Санкт-Петербург — в полк, а поручик — на суд губернатора.