Незавершенный роман студентки - Дилов Любен - Страница 16

• Предыдущая
• 16/19
• Следующая

– Как только продадим эорему, отдадим тебе деньги, – сказал философ. – Положительно, ее купят все театры.

– Значит, вы не принимаете меня, – огорчилась Циана. – Я думала, поделим деньги на четверых.

– Но ведь проект твой, – начал философ и умолк, подбирая необычное обращение, и пошутил, как человек, которому уже нечего терять: – Недавно я назвал тебя «дочь Зевса», а ты, пожалуй, дочь Геркулеса.

Циана засмеялась звонко. Ей становилось весело, с каждой минутой она чувствовала себя все раскрепощеннее, не догадываясь, что это происходит благодаря ароматному коринфскому вину.

– Поэтому ты решил отдать все деньги мне? – спросила она. – Ты все еще веришь в богов, философ? Постыдись… Пракси [13], – обратилась Циана к скульптору, – ведь я могу называть тебя так, – Пракси? Пракситель – очень длинно. Ну так что, Пракси, берешь меня в натурщицы?… Эй, не порть мне вино! – крикнула Циана теперь уже окончательно протрезвевшему писателю, который усердно разбавлял водой вино Цианы.

– О божественная! – воскликнул смущенно знаменитый ваятель. – Я и мечтать не смею о такой модели!

– А ты помечтай, помечтай! – поднесла Циана к губам массивную чашу и выпила ее содержимое на одном дыхании, хотя демонстрировать и это свое умение у нее не было необходимости, мужчины и так были очарованы ею. Но Циана уже потеряла над собой контроль, поскольку явно недооценила крепость коринфского. Она пересела на скамью к философу и заявила:

– Кончайте вы с этими своими богами! Только народ обманываете!

– Уж не хочешь ли отобрать хлеб у писателей! – осторожно пошутил философ. – Ведь народ ходит в театр не ради их пьес, а чтобы увидеть наконец, как боги будут раздавать справедливость. Больше такое и не увидишь нигде…

Циана посмотрела на писателя, словно ждала от него возражений. Но он не стал возражать философу, а вот ей заметил:

– Приятельница, вы говорите опасные вещи! Не приведи господь, вас услышит вездесущий!

– Ты-то что изображаешь из себя верующего?! – возмутилась Циана, так как знала из книг, что никто из известных мыслителей того времени не верил в сказку о жителях Олимпа.

– Но кто, если не он, будут устраивать человеческие судьбы в написанных нами трагедиях? – возразил писатель. – Ведь гражданин должен вынести из театра чувство укрепившейся веры в жизнь.

– А нам не дают это делать, – поддержал его Пракситель. – К примеру, я могу изваять с тебя статую, сделать тебя такой, что все ахнут. Но если я не дам статуе имя какой-нибудь богини, ее никто не купит. Ведь мрамор – дорогой материал. Так что богохульствовать можно сколько угодно, а все равно – боги дают приработок…

– Пракси, я не ожидала от тебя таких речей! – воскликнула Циана, но, вспомнив, что она не имеет права выражать свое мнение о делах древних, поспешила поправиться: – Я сочувствую вам, ребята… Так имя какой богини ты хотел бы мне дать?

– Афродиты, разумеется. Но я сказал это просто так. Простой смертной подобное не дозволено.

– А если я не смертная? Давай попробуем? – оживилась Циана, поскольку ей нужно было остаться наедине с Праксителем, чтобы оговорить свое пребывание в его доме.

– Я выпил. Да и время не самое рабочее… – попытался он отговорить Циану от этой затеи, но она уже направилась к навесам, пригрозив на прощание оставшимся в беседке:

– А вы, ребята, оставайтесь здесь! И не смейте подглядывать, иначе превращу в свиней!

Писатель, который было встал, тотчас сел обратно. Разумеется, он не верил в чудеса, описанные некогда его коллегой Гомером в «Одиссее», но если эта тоненькая девчонка сумела швырнуть его на землю с такой легкостью, почему же ей не под силу превратить человека в свинью?

Циана вышагивала царственной походкой (специально обучалась), а Пракситель, очарованный, шел следом. Циана считала, что эллины ходили именно так и что все они были красивы. А они в большинстве своем оказались коротконогими и низенькими. Неужели возведенный в культ спорт так и не дал никаких результатов? Или на стадионах подвизались всего лишь сотня-другая красавцев идолов, а остальное население – пузатое и толстозадое?

– Сколько куросов [14] и кор [15]! – воскликнула Циана, остановившись перед одним из навесов, заставленным обнаженными Аполлонами и Персефонами в хламидах.

Воскликнула и тотчас прикусила язык. Ведь искусствоведы окрестят так эти статуи двадцать веков спустя. Но это не являлось ошибкой, поскольку слово «курос» означало юноша, а «кора» – девушка. «Как много их здесь и как мало этой красоты уцелеет!» – грустно подумала Циана.

– Кустарщина! – непонятно почему стал оправдываться перед Цианой Пракситель. – Мы, скульпторы, зарабатываем на них хлеб насущный. Мои соплеменники заказывать их заказывали, а расплачиваться не спешат… Вон сколько мрамора перевел… К тому же сейчас в моду входит Гермафродит. Только вот я не понимаю, что такого в нем находят. Ты можешь объяснить этот культ сына Афродиты? Придется переделать аполлонов и персефон в гермафродитов.

– Пракси, а почему аполлоны обнажены, а персефоны задрапированы? – спросила Циана заплетающимся языком. Коринфское вино и эллинское солнце делали свое дело.

– Потому что богинь запрещено изображать обнаженными.

– Наверное, поэтому-то у вас в моде гермафродиты? Твои сладострастные сограждане хотят созерцать все одновременно. Ведь так дешевле.

– Нет, такой женщины я не встречал в своей жизни! – воскликнул Пракситель. – А какая остроумная!

– Пракси, скажи, есть у тебя статуя Сатира, разливающего вино? И еще Артемида…

– Артемид у меня много, а подобного сатира… я собираюсь начать на днях. Впрочем, откуда ты знаешь, что я буду ваять его? – удивленно посмотрел на Циану Пракситель.

– А другой сатир, что стоит, прислонившись к дереву? – уходя от ответа, быстро задала следующий вопрос Циана.

– Я продал его.

– Ты великий скульптор, Пракси, – заявила Циана, направляясь величественной походкой к следующему навесу. – Хотя ты не совсем в моем вкусе.

– Неужели? – обеспокоился великий ваятель.

– Елейный очень, а мне больше по душе реалисты.

– Что?

«Ничего не скажешь, влипла, – подумала Циана. – Теперь придется объяснять ему, что такое реализм».

– Понимаешь, слишком уж красивым ты все изображаешь. А в жизни не так. Ты даже сатиров изображаешь красивыми. А что такое сатир? Если верить вашим сказкам, козел! Развратный козел! В лучшем случае, похож вон на того писаку, а ты непременно изображаешь его красивым! – не сдержалась-таки Циана, выразив свою антипатию к автору трагедий.

Пракситель обескураженно смотрел на Циану. До сих пор никто не осмелился говорить ему такое.

– Но мы обязаны учить народ ценить красоту. Когда-то божественный Перикл давал людям вознаграждение за то, что они посещали театр. И все ради того, чтобы они научились любить искусство… Да меня прогонят из города, если я буду заниматься подобным.

– Знаю, знаю, ты не виноват, – великодушно простила его Циана. – В конце концов, в твоем искусстве отражен кризис античного полиса [16].

– Чего-чего полиса? – уставился на Циану ваятель, и она поняла, что снова сболтнула лишку.

– Не обращай на меня внимания, Пракси. Делай, как знаешь! Ты лиричный, нежный, созерцательный и тебе очень удаются светотени. Это ты знай! Твое имя стоит в одном ряду с Фидием и Мироном… Да, век предыдущий был великим веком! Кресилай, Поликлет… А Пифагор Регийский, а твой отец Кефисодот. Да и ваш пек будь здоров!… Что ты думаешь о Лисиппе?

Побледневший, покрывшийся испариной, Пракситель стоял и молчал.

– Хорош, да? – ответила за него Циана и догадалась, что он непременно спросит ее откуда она, женщина, пусть и гетера, так хорошо знает историю эллинской скульптуры?

– Лисипп? – вымолвил Пракситель. – Он еще молод…

• Предыдущая
• 16/19
• Следующая