Второй шанс-IV (СИ) - Марченко Геннадий Борисович - Страница 35

— Там будет видно, нужно ещё отыграть, — уклончиво ответил я.

Отыграли, и ещё как! На нашем первом концерте переполненный зал (похоже, тут явно не по три сотни билетов продавали) просто стоял, что называется, на ушах. Если мы начали ни шатко ни валко, привыкая к местным реалиям, то по ходу выступления разогрелись во всех смыслах, и задали жару сердобской публике. Вместо запланированных часа двадцати концерт шёл час сорок.

— Расчёт будет после второго концерта, — заявил Семён Романович, когда Юрка заикнулся было про деньги. — А пока у нас есть время по-человечески перекусить.

Кафешка под названием «Берёзка» напомнила мне о сети инвалютных магазинов. Внутри было чистенько, и готовили тут неплохо, Гольдберг не соврал.

— Народ, обжираться не будем, а то сейчас на сцену выйдем сонные, — предупредил я. — Вас, Семён Романович, это не касается.

— Да я тоже не большой любитель наедаться, по мне видно, — улыбнулся он и шлёпнул ладонью по своему впалому животу.

Это да, сколько его помнил — всегда отличался завидной для своих лет стройностью. А сейчас вообще палка палкой.

Второй концерт начали без раскачки, благо что публика, основу которой составляла молодёжь, снова вела себя как на рок-концерте. Да мы, собственно, и играли практически рок, совсем не то, что показывали на приёмке худсовета. В общем, снова поставили зал на уши, хотя пред вторым выступлением директор РДК просил немного сбавить обороты.

— На второй концерт придёт первый секретарь райкома КПСС Василий Кузьмич Фролов с женой, дочкой и подружкой дочки, как бы не осерчал, — с тоской в глазах говорил Виктор Ильич.

Мы с кислыми минами пообещали не буянить, но обещание, честно говоря, не сдержали. Краснолицый Фролов с семейством расположился в VIP-ложе в виде маленького балкончика сбоку от сцены. Слева от него сидела монументальная супруга, а справа — такая же тумбочка, только габаритами поменьше. Наверное, дочка, а рядом с ней, похоже, худосочная подруга.

Лица родителей хранили непроницаемое выражение, а вот дочурка и её подруга не скрывали своих эмоций. А когда я спел «Мою любовь», обе вскочили и вместе с остальной женской половиной зала, перегнувшись через перильца, стали что-то кричать и хлопать в ладоши. На лицах Фрола и его жены застыло выражение неподдельного ужаса. После этого, уже когда мы начали исполнять предпоследнюю песню «Когда идёт дождь», я косился в сторону VIP-ложи, и видел, как Фролов склонился к жене и что-то ей сказал. Та, поджав губы, кивнула. Далее случился разговор с дочкой, та принялась отчаянно мотать из стороны в сторону головой, не соглашаясь на что-то. Как оказалось, ей предлагали покинуть концерт. В итоге взрослые ушли, а она с подругой осталась, и в концовке нашего выступления обе уже никак себя не сдерживали. Как ни крути, а девочка — всего лишь обычный подросток, невзирая на положение папаши.

А у меня в груди появилось нехорошее предчувствие. И она оправдалось, когда после концерта какая-то женщина меня и Гольдберга пригласила в его кабинет. Собственно, Гольдберг и так собирался идти к директору за расчётом, поскольку тот что-то не спешил зайти к нам после выступления, и сейчас подумал, что нас и приглашают, чтобы получить честно заработанное.

— Зачем только тебя ещё пригласили? — недоумённо пожал он плечами.

А в кабинете мы обнаружили помимо самого Хованского первого секретаря райкома партии и его супругу. У всех троих лица были мрачные, но у Виктора Ильича присутствовало ещё и выражение слегка побитой собаки.

— Вот они, художественный руководитель ВИА «Гудок» Гольдберг Семён Романович и лидер коллектива Максим Варченко, — грустно представил нас Хованский, даже не предложив сесть.

— Хороши голубчики, — прокряхтел Василий Кузьмич. — Что же это вы, вместо нормального концерта устроили непонятно что! Даже слова не подберу, бедлам какой-то, довели зрителей до какого-то сумасшествия, хорошо хоть креслами не кидались.

— Они у нас прикручены к полу саморезами-пятидесятками, — осторожно заметил Хованский.

— А уж дочь моя, — не обращая на его слова никакого внимания, продолжил Фролов, — уж на что тихая, скромная девочка, и то словно с цепи сорвалась… Кстати, Ольга, где она?

— Сказала, с подругой к ней в гости пойдёт.

— Ну мы с ней ещё дома поговорим… Так вот, в то время как мы прикладываем все усилия к тому, чтобы наша молодёжь воспитывалась в духе марксизма-ленинизма, в духе любви к своей Советской Родине, что она может вынести с такого вот, позволения сказать, концерта? Ничего хорошего!

— Позвольте, — негромко, но настойчиво возразил Гольдберг, — но эта программа была принята худсоветом, а в составе комиссии присутствовал инструктор горкома КПСС товарищ Светозаров.

— Светозарова я знаю, странно, что он разрешил исполнять такой репертуар… А вы, Варченко, вы же такие книги пишете, песни для Пугачёвой — а сами на сцене обезьянничаете. Это уж ни в какие ворота!

— Василий Кузьмич, — не выдержал я, — это НОРМАЛЬНЫЙ концерт, и не наша вина, что вам по телевизору показывают в лучшем случае «Песняров» и «Самоцветы». Есть и другая музыка, и поверьте, в том, что мы исполняем, нет никакой крамолы на советский строй или попытки подорвать моральный дух нашей молодёжи. Эффект от исполнения нами песни «И вновь продолжается бой» на порядок сильнее, нежели когда это поёт Иосиф Давыдович Кобзон. Он поёт для стариков из ЦэКа на всяких кремлёвских концертах, а мы поём по-настоящему для молодёжи, и именно наше исполнение поднимает в них патриотический дух, а не забронзовевший Кобзон.

Лицо Фролова так налилось кровью, что казалось, его голова сейчас лопнет и во все стороны брызнут ошмётки мяса и мозгов.

— Что… Что ты сказал, сопляк?! — наконец просипел он, хватаясь за сердце. — Старики из ЦэКа? Забронзовевший Кобзон?

— Вася, тебе нельзя волноваться…

— Уйди, Оля, со своим нитроглицерином… Посмотри! Посмотри, кого мы с тобой воспитали! И вот такие, как он, будут строить коммунизм?! Да они скорее разрушат то, что мы построили, ради чего проливали пот и кровь, разрушат до основания, а затем… А затем они начнут строить КАПИТАЛИЗМ!

Громко прошептав в полной тишине это слово, он поднял вверх указательный палец и выпучил налитые кровью глаза. Мне реально стало страшно, и не только за него. Случись что с этим деятелем — так ведь я виноватым окажусь. Не приведи бог инфаркт или вообще — тьфу-тьфу — коньки отбросит… Даже не хочется думать, что за этим может последовать. Но мне есть что сказать в ответ.

— Не знаю, чем мы всё же так вас вывели из себя, но неделю назад на нашем концерт был Георг Васильевич, и ему всё понравилось. Даже в гримёрку зашёл, поздравил нас с успешным дебютом.

Я видел как-то вживую хамелеона, даже в руках держал в контактном зоопарке. И сейчас лицо Фролова мне напомнило ту самую ящерицу, но при этом способную менять не только окрас, но и поведение. Прямо как у Чехова с его Очумеловым[1].

Вмиг побледневший Василий Кузьмич зашлёпал губами, и наконец выдавил из себя:

— Георг Васильевич? Э-э-э… Георг Васильевич одобрил? А-а-а… А в целом, если подумать, не такое уж и плохое выступление, да, Оля?

И он со страдальческим выражением лица посмотрел на супругу. Та, сделал глотательное движение несуществующим кадыком, натянула на своё будто высеченное из булыжника лицо улыбку.

— Полностью согласна! Я бы даже сказала, это было очень ярко, мне даже хотелось иногда подпевать.

— Вот-вот, — оживился Фролов, — и у меня, знаешь ли, такое желание появлялось. Особенно вот это… Неба у-у-утреннего стяг! В жизни важен первый шаг! Гордо реют над страною… И так далее.

Он как-то совсем скис и беспомощно смотрел на меня, хлопая глазами. Точно так же хлопал глазами и Хованский, пребывая в небольшом шоке от резкого изменения ситуации. И только Гольдберг прятал в усах ироническую ухмылку.

Понимая, что инфаркт первому секретарю райком пока не грозит, я решил, что спектакль пора заканчивать. Бросив взгляд на часы, с извиняющим видом произнёс: