Попаданец в себя, 1963 год (СИ) - Круковер Владимир Исаевич - Страница 26

Все, эту книжку я приватизирую. Интересно, существует ли в этом времени термин «приватизирую»? Благо, в библиотеку я зашел с сумкой через плечо, где все мое имущество. В этом времени принятой путешествовать с чемоданом, так как в магазинах нет нужных мелочей, да и замучаешься в каждой командировке покупать новое. По улицам ходят с пузатыми портфелями и с балетками (такими маленькими чемоданчиками). А я добыл спортивную сумку через плечо и рассекаю с ней. В неё и сую Элиота на английском. Его даже в Иркутской библиотеке нет, только журнальные публикации.

Ухожу, перемещаюсь на скамейку напротив театра, достаю томик, читаю в послесловии:

«В Гарварде Элиот бездельничал весь первый курс и даже был переведен на испытательный срок в связи с неуспеваемостью. Он всерьез начал учиться, лишь когда дело дошло до древней и современной философии и языков. – Как интересно, такого не пишут в наших переводах и в 2020 году. – Элиот был грациозным танцором и отличным моряком, но стеснялся своих огромных ушей и врожденной грыжи, из-за которой носил бандаж. Он спрашивал себя в «Пепельной среде» (1930): «Зачем расправлять орлу одряхлевшие крылья?» (В то время ему было 40 лет).

Очень интересно, только это бесполезные знания для настоящего времени. А вот о том, которое помню из-за ироничного мотива:

«…стихотворение, которое читается всеми как выражение антисемитского презрения, «Бурбанк с «Бедекером», Бляйштейен с сигарой», это отповедь Элиота своей собственной фарисейской фантазии, что образованный WASP[3] ближе к богу, чем карикатурный образ еврея. Курящий сигару Бляйштейн ничто иное как скопление частей тела и культур: «На четвереньках, обезьяной/Аж из Чикаго он приполз/Еврей-купец венецианный». Но Бурбанк – автопортрет Элиота – ничем не лучше: все свои культурные познания он черпает из путеводителя «Бедекер» (в своем «Бедекере» Элиот писал заметки); он проявляет сексуальное бессилие («Бурбанк отнюдь не Геркулес»), когда его соблазняет Дева Роскошь (образ Вивьен) с ее «перстами, закованными в перстни»; он низводится до пассивной эстетической ностальгии о «мире в руинах».

Да уж, я просто испытываю интеллектуальный оргазм, читая все это. Как хорошо, что я знаю английский и другие языки.

Подсела девушка. Независимо, на другом конце скамейки. Молодой я встрепенулся – пригласить в театр… Старый я охолодил – на фига, подхватишь еще какую пакость, в это время лечение в вендиспансере затруднительно.

Встал, услышав недовольный фырк девчонки, пошел в театр. Фойе с клоуном, много детей. Спектакль разочаровал. Сю-сю, нелепые имитации выстрелов за сценой (по барабану они там стучат, что ли!), замороженные под аляповатым гримом лица актеров. Грудастые девушки, играющие воинов. Крикливые голоса этих актерш. (Не актрис – актерок).

Буффонада, пародия на спектакль.

Встал, ушел. Побрел опять к набережной, Амуром восхищаться. По дороге встретил уникальный магазин: «Минеральные воды», в котором обнаружилось несметное количество минералки. И в бутылках и в алюминиевых бочонках. Липецкая (железистая), Солуки, Боржоми, Нарзан и Ессентуки, а также Обуховская – № 11, 13, 14. Неизвестные мне марки: Шмаковка № 1, Монастырская, Карачинская, Хан-Куль, Тагарская, Терсинка, Полюстровская… Офигеть можно!

Я и офигел и перепробовал некоторые. Надутый до нельзя, гусиным шагом, чтоб не расплескать, поплелся дальше.

Я всегда любил Дальний Восток. От Владика (Владивостока), через совхоз Полины-Осипенко (знаменитой летчицы), через поселок Березовый (где в самом деле полно берез и где я работал фотографом в КБО), через отвратительный Спасск-Дальний (отвратительный из-за цементного завода), через таежную деревню Сидатун, где у староверов была ядреная бражка на меду.

Четыре брата, кряжистые староверы, промышляющие охотой и отловом диких животных для зоопарков, были мне знакомы. Помню, как гостил в их рубленной навечно избе, где мне, как чужому, поставили отдельную посуду, чтоб не “загрязнил”, но сделали это тактично, ссылаясь на то, что городскому человеку надо посуду тонкую, благородную, а не эти “тазики”, из которых они, люди лесные, едят. За стол село семь чело век: дед, отец, братья-погодки, старшему из которых было уже сорок, хозяйка. Дочь подавала на стол. Все мужчины казались одного возраста. Коренастые, пышущие здоровьем, с короткими – шкиперскими – борода ми, голубоглазые, светловолосые. Разве, что у деда чуть больше морщин проглядывало вокруг русой, без единого серебряного волоска, бороды.

На первое была густая похлебка из сохатины. Bce кроме меня, ели прямо из огромного глиняного горшка деревянными ложками, четко соблюдая очередность и подставляя под ложку ладонь, чтоб не капнуть на блиставший белизной дерева стол. Кто-то из братьев по торопился и дед сразу звучно вмазал ему ложкой по лбу. Посмеялись.

Потом дочка поставила деревянное блюдо с жареным амуром и чугунок картошки. Появились на столе и разносолы: грибочки разных сортов соленые и маринованные, огурчики, помидоры, зелень, морошка, брусника. После нежной, бескостной рыбы появилась чугунная сковорода с жареной медвежатиной. Там были печень, сердце, часть окорока.

– Хозяин подранка встретил, – сказала мать, будто оправдываясь, что медведь добыт летом, не по сезону. (Медведя бьют поздней осенью, когда он в самом жиру, или поднимают из берлоги.)

Дед добавил:

– Дурной был, плечо болело. Помять мог кого-нибудь, пришлось стрельнуть.

“А ведь ему, должно быть, далеко за восемьдесят”,-с завистью подумал я.

Вместе с рыбой был подан и ушат браги. Настоящий ушат емкостью ведра на четыре. Мужики брали его за деревянные уши и, высоко подняв над головой, лили в рот пенистую, медовую жидкость. Это единственный крепкий напиток, который они себе позволяют. Курево в их среде считается грехом, как и употребление алкоголя. Настоянную на меду, забористую брагу они алкоголем не считают. И они, наверное, правы. Для них это просто стимулятор, как для нас кофе. Мне брагу налили в чудную, из обливной глины, кружку. Едой мой желудок был заполнен до отказа, а хозяева, казалось, только начали трапезу. Был подан горшок с кашей и рыбный пирог, величиной с колесо от трактора “Беларусь”. Я пытался отказаться, но когда попробовал, съел свой ломоть за милую душу. Пирог был в четыре слоя: амур, лук с яйцом и укропом, сима (одна из самых нежных разновидностей красной рыбы, кета или горбуша по сравнению с ней, как пескарь по сравнению со стерлядью), снова лук, но уже с картошкой и капустой.

Подчистили и эти блюда. Горшок с кашей выскребли до дна. Брагу допили. “Яишню будете? – спросила хозяйка. – С кабанятиной можно ee?” Мужики подумали, посмотрели на деда. Было видно, что они не прочь. Но дед, к моей радости, покачал головой.

– Жарко сегодня, – сказал он.

К чаю в старинном, с медалями самоваре, который, как и все в этой хате, был большущим, основательным, на века, были поданы пироги, блины и варенья из земляники, брусники, голубики, костяники, морошки. В чай были добавлены стебли и листья лимонника – удивительного по вкусу (настоящий лимон) и стимулирующему действию растения. Десяток ягодок лимонника на прочь снимают усталость, позволяют идти по тайге сутками без отдыха.

Я недаром сделал это солидное отступление от темы. Мало осталось таких поселков на русской земле, где сохранился истинно русский уклад жизни, здоровый физически и нравственно. И поддерживает их вера в Бога, несколько суровая, в отличие, напри мер, от более демократичных в религиозных требованиях баптистов, но святая в своей непогрешимой “правильности” жизни, стойкости. В этих селах все берут от природы, в магазинах покупается соль, охотничьи при пасы, иголки… Даже одежда у них домотканая. То есть, от цивилизации они берут необходимое, разумное и невредное. Может показаться перегибом, что электричеством они не пользуются, хотя столбы подходит к деревне. Но их здоровье – их правота. Кто его знает, какими хворями награждает нас движение электронов по проводам, как учит физика (или неизвестно, что там бегает, как считают сами физики).