Доступ к телу - Мелан Вероника - Страница 7

Мужская просторная квартира, в которой, ввиду предпочтения хозяина, почти отсутствовала мебель. Большие комнаты и минимум убранства. То ли мой незнакомец здесь почти не бывал, то ли предпочитал аскетизм захламленности. Одно я уловила наверняка с первой секунды, как переступила порог – женщины здесь никогда не было. Женщина бы добавила этому помещению десяток комодов, три пары зеркал, красивые люстры, светильники, ковры и еще бог знает что…

Впервые на моей памяти «друг» не торопился. Ответил на чей-то звонок «у меня выходной» (чем до соплей меня обрадовал), отключил сотовый, положил его поверх снятой куртки.

А после я, наконец, разглядела его совершенно голого, красивого, большого, отлично сложенного. Раздели меня не спеша, на кровать уложили уверенно и принялись обласкивать. Поцелуями, касаниями, членом, дыханием, объятиями. Меня распластывали в классической позе «мужчина сверху», а я лишь понимала, что это влечение – процесс, похоже, бесконечный. Наверное, химия, запахи, случайное совпадение, но «Х», как блюдо, которым невозможно насытиться. Я просто позволяла ему все – трахать меня, входить, ласкать, брать, делать что угодно. Хотя впервые слово «трахать» сюда не подходило – он больше не торопился. Ласкал исступленно, входил до упора, выдыхал от удовольствия так, что я влюблялась все сильнее. Он был горячим, тяжелым, правильным, он был до умопомрачения сексуальным, его невозможно было не хотеть. Я почти не удивилась, когда, кончив под ним, поняла, что хочу еще, хочу дальше. Хочу, хочу, хочу… Уложила мистера «Х» на спину, забралась сверху и впервые до упора ощутила значение слов «сесть на кол». О, что это был за «кол» – горячий, толстый, растягивающий до невозможности. Мою грудь сжимали, тискали, ласкали пальцами и губами соски, а я все меньше хотела отсюда уходить. Все было правильным – дыхание, выбранный им парфюм, умеренная волосатость, большие ладони, жилистые руки, литые мышцы. Его дерзость, уверенная наглость, его доминирование, даже когда я сидела сверху. Только нельзя заканчивать – ни мне, ни ему… Вдруг на этом все?

В какой-то момент я приблизила свое лицо к его, почти касаясь губ призналась:

– Хочу тебя всего… Всеми способами…

Меня почти сразу мягко перевернули, уложили на живот, навалились сверху, прошептали в ухо:

– Хочешь максимум ощущений?

– Хочу.

Он заставил меня свести ноги. Зажал мои запястья своими, сковал, вошел сзади так, что я прочувствовала его не только растянутым лоном, но и кожей бедер, ягодицами, всем своим существом. Так входят в покоренных женщин воины, желающие оставить после себя в плененных деревнях след. Без спросу, без возможности отказаться, утверждая, клеймя, выставляя сверху свой флаг. Беспомощность, покоренность, невозможность шелохнуться настолько остро пронзили меня, добавили плюс сто к удовольствию, что я, ради затеянной им игры, попыталась вырваться. Не тут-то было. «Х» придавил мою шею к кровати локтем. А дальше, в каждом совершаемом им толчке, слышалось: «Кто здесь хозяин?» Никогда еще я не чувствовала себя игрушкой без возможности двинуться в сторону. Меня припечатывали, более ни о чем не спрашивая, и я вдруг почувствовала, что впервые отдалась мужчине «совсем». Где-то внутри. «Ты победил, победил, победил!» А бедра уже пульсировали от спазмов и конвульсий, рвались стоны; кончал мой «друг» с рыком. Его пальцы на моей шее сжались, как ошейник. Последние толчки он делал в меня максимально податливую, находящуюся уже в смежной галактике.

И только спустя минуту полностью навалился сверху, обмяк – невозможно тяжелый, прекрасный, сделавший то, что желал.

«Х» впервые позволял лежать на своей груди. Не прогонял, не торопился сам, наслаждался, будто напоследок. Откуда такое чувство, неизвестно. Обнимал за плечо, смотрел вперед, полуприкрыв глаза; а я думала о том, что на самом деле в нем нет агрессии. Избыток мужественности – да. Но ни грамма дурного садизма, равнодушного эгоизма или чего-то подобного, способного оттолкнуть. «Х» брутален и силен, как полагается настоящему мужчине, он давно повзрослел, научился решать за себя и других. Он закрыт, совсем чуть-чуть циничен, даже, скорее, дерзок – так случается от избытка уверенности. И еще я никогда не могла разобрать его взгляд – чуть насмешливый, равнодушный и одновременно серьезный, будто внутри множество слоев души и их отражений.

(Zivert – Life)

Я более не желала уходить. Ни за что. И не понимала, как, желая изо всех сил здесь остаться, сказать об этом, не потеряв гордости. Никак, наверное, придется выбирать. Мне уже давно все равно, что думают другие, но этот… Царапалась осколком битого стекла мысль о том, что «Х» считает меня легкодоступной и продажной.

Я приподнялась на локте. Спросила прямо, как привыкла:

– Думаешь, я проститутка? Продалась за спасенную Онди?

Он смотрел все так же. Разве что во взгляд закралась насмешка и удивление. Я не верила, что он ответит, но это случилось.

– Думаю, мне повезло получить шикарную женщину без ухаживаний.

И вдруг стянулась пустота. Будто ее зализали языком.

«Шикарную женщину…» Значит, все-таки счел меня красивой. Глупая мысль, ведь ясно, что счел, если попросил доступ к телу, но ведь так важно услышать.

Однако раздражение во мне все же промелькнуло.

– Я не стою ухаживаний?

Он гладил меня по волосам. Непривычно мягко, ласково, и опять мелькнуло чувство, что напоследок.

– Стоишь. Но у меня бы не хватило терпения. Я трахнул бы тебя в первый же вечер, если бы увидел при других обстоятельствах.

– Да ты просто… невыносим.

Хотела стукнуть его по мощной груди, но меня вдруг притянули, поцеловали жарко и нежно, после снова погладили по щеке.

– Вполне выносим, как ты поняла. Но из меня плохой ухажер, когда я вижу такие формы.

Тепло. Тепло. Прямо горячо. И мысль: «Мы использовали все два раза или четыре?» Четыре «доступа», если судить по его оргазмам, и два, если думать, что после примерочной мы не прерывались (поездка на машине не в счет). Все-таки, сколько встреч осталось?

– Ты… живешь здесь?

«Х» почему-то захлопнулся – я ощутила это. То ли не желал о личном, то ли пришла пора расставаться.

«Нет. Не сейчас».

Но не спрашивать же о том, когда мы увидимся снова, я выдам себя и свои «лишние» чувства с потрохами. И не спросить нельзя.

– Осталось еще… три раза, да?

Не удержалась. Спросила все-таки.

– Увы, моя хорошая, – донеслось негромко, – оставшихся раз не будет. Я сегодня уезжаю.

С меня будто сдернули покрывало, хотя его на мне не было. Стало холодно, очень зябко.

«Но ты же вернешься?»

– К-куда?

– Далеко. Прочь от цивилизации.

Я молчала так долго, что внутри стало еще холоднее.

– Но ты же просил о семи «доступах»?

Его улыбка просочилась сквозь полумрак спальни.

– Я пожадничал. Не мог меньше, хотя хотел еще больше.

Дали глоток горячего чая в арктическую стужу. Уже не отогрел.

Если начну расспросы, выдам себя, а не спрашивать уже не могу. Не хочу, чтобы он уезжал, не хочу… Я чувствовала себя девчонкой, которой только что подарили прекрасный кукольный набор, но открыть не позволили. Ответили: увы, упаковка должна остаться целой. Ты только посмотри, запомни, а наслаждаться по-настоящему будет уже кто-то другой.

– Телефон оставишь? – мой вопрос прозвучал тускло и как-то цинично.

– Там нет связи. Северный лес. Я смотрю за территорией и заодно тренирую ребят из охранных предприятий выносливости. Ухожу на три недели.

– Лесовик, значит.

Я не пыталась его обидеть, просто, когда ты расстроен, сарказм становится щитом от уязвимости.

Конечно. Потому «Х» и силен, накачан, брутален. Тренер, значит. Бегает марафоны, стреляет, обучает рукопашному бою. Что там еще?

– Когда едешь?

– Через час.

«Натрахал так много, как мог».

Но ты же вернешься? Почему он не думает о встрече после возвращения? Три недели – это долго, но я чувствовала, что буду ждать. Противно, однако, когда тебя в дальнейшие планы уже не включают.