Брюсов Орден. Ради лучшего будущего (СИ) - Кащеев Денис - Страница 57

– И пусть! Ты же сам говорил: не все ли теперь равно! Забыл?

– Говорил, – признал я. – Ладно, Уроборос с ним, с парадоксом. Как ты собираешься такое провернуть?

– Пока не знаю, – развела руками Полина. – Надо думать.

– Послание через годы… – пробормотал я. – Помнится, что-то подобное ты однажды уже пробовала замутить… Не прокатило.

– Я была юной дурочкой и действовала в лоб. Чтобы все срослось, на этот раз придется сработать хитрее… Еще, конечно, многое зависит от того, куда именно нас пошлет легионер…

– Это точно, – согласился я. – Я про «куда пошлет», а не про «дурочку», – пояснил тут же на всякий случай. –Ну, тут ждать недолго: завтра он обещал рассказать о новой миссии.

– Что ж, до завтра можно и потерпеть, – сосредоточенно кивнула девушка, выключая компьютер.

* * *

г.Москва, август 20** года

Текущий поток времени

– Сперва небольшая предыстория, – бодро начал свой телефонный инструктаж «Хозяин». – В феврале 1913 года в России широко отмечалось 300-летие царствования дома Романовых. Среди праздничных мероприятий значился и выпуск юбилейной серии почтовых марок с портретами представителей династии. Такая серия была изготовлена. Всего в ней было семнадцать марок – казалось бы, ровно по числу предков, предшественников на троне тогдашнего императора Николая II. Однако не все так просто. Некоторые портреты повторялись, а об иных царях почему-то забыли. И если ожидать появления на марке изображения свергнутого в младенчестве Елизаветой Петровной Иоанна Антоновича, пожалуй, и не следовало, то отсутствие в пантеоне Анны Иоанновны, процарствовавшей в XVIII веке целых десять лет, уже выглядит загадочно… Выглядело до недавнего времени. В прошлом году марка с портретом этой императрицы – номиналом в пять копеек – всплыла на лондонском аукционе «Сотбис» при распродаже коллекции, принадлежавшей одному из членов британской королевской семьи. Оказалось, что соответствующий тираж в 1913-м был отпечатан, но по какой-то причине изъят и почти полностью уничтожен. Однако из-за праздничной неразберихи некоторое количество экземпляров все же попало в продажу и, прежде чем власти спохватились, было реализовано – летом 1913 года через почтовую контору города Ярославля… Конец предыстории.

– И почем же эта Анна свет Иоанновна ушла на «Сотбис»? – поинтересовался я, уже понимая, к чему ведет легионер.

– За семьсот пятьдесят тысяч фунтов стерлингов, – охотно ответил мой собеседник. – На сегодняшний день это самая дорогая российская марка в мире. И вы мне ее привезете. Разумеется, не ту, из королевского собрания, а точно такую же. Или даже несколько точно таких же – непосредственно из 1913 года. Это ясно?

– Ясно, – вздохнул я. – Снова микроскопом гвозди будем забивать – что ж тут неясного?..

– Тогда отправляйтесь на вокзал за экипировкой и материалами, – проигнорировал мое едкое замечание собеседник. – Ячейка та же. Код – 1913, не перепутаете. Завтра вечером извольте быть в Ярославле. Все уточняющие вопросы – по ходу дела. До связи.

– Филателист Уроборосов… – с чувством буркнул я в уже отключившуюся трубку.

– Ярославль, значит? – задумчиво пробормотала слышавшая весь наш разговор моя напарница. – Что ж, посмотрим, что там было хорошего в этом вашем Ярославе в юбилейном 1913-м – помимо драгоценной марки…

* * *

г.Ярославль, 10 (23) июля 1913 года

Произвольное вмешательство в поток времени

– Ну что, удачи нам… – едва слышно прошептала Полина.

Выпустив мою руку, девушка неспешно направилась к подъезду Главпочтамта. Каблучки ее кожаных ботиночек звонко застучали по булыжной мостовой.

Проводив напарницу взглядом, я одернул мундир и решительно зашагал в противоположном направлении – к конторе господ Рейнольдса и Уошбурна, подданных Его Величества короля Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии Георга V. Юристов, чей бизнес, благополучно пережив бурный XX век, сохранился (на данный момент – еще только сохранится) и в веке XXI.

Внутри за стойкой меня встретил ухоженный, напомаженный клерк.

– Чем могу служить, господин прапорщик? – со слащавой улыбкой поинтересовался он у меня по-русски, да еще и с характерным волжским «оканьем» – должно быть, персонал уважаемые английские хозяева набирали из местных.

Демонстративно скривившись, я схватился рукой за ухо, затем, выждав пару секунд, протянул клерку заготовленную записку, над которой, в числе прочих, корпел накануне весь вечер, старательно расставляя в конце слов твердые знаки – не исключено, что даже пару лишних где-нибудь прописал. Что до «ятя» и «i» с точкой, то ими, за неимением времени, мы с Полиной решили не заморачиваться: в конце концов, простой армейский прапорщик мог закончить гимназию (или где он там должен был учиться?) и на тройки:

«Прошу не отвечать вслухъ: я контуженъ, звуки доставляютъ мне нестерпимую боль. Говорить тоже не могу. Мне необходимо встретиться с г-ном Рейнольдсом или г-ном Уошбурном по важному и неотложному делу!»

По его собственным словам, на миссии нас с Полиной «Хозяин» видеть не мог – но зато прекрасно слышал. Так что, дабы не выдать наши с напарницей планы, ничего мало-мальски подозрительного я произнести не имел права.

При этом, различал ли легионер сказанное в нашем присутствии другими, мы не знали. Может быть, нет, а может – и да. Поэтому на всякий случай было решено попытаться заставить молчать и всех потенциальных собеседников.

Существовал и третий рубеж обороны – пока я находился у юристов, моя напарница должна была затеять на почте скандал. Стоило рассчитывать, что внимание «Хозяина» переключится на девушку – а следить разом за двумя разлучившимися эмиссарами было невозможно и при исправной Машине.

– О, простите… – начал было клерк между тем. Я снова изобразил на лице страдальческую гримасу (труда мне это не составило: не ровен час, услышав лишнее, легионер прервет миссию!), и он осекся. Виновато приложил ладонь к груди, затем суетливо закивал, жестом предложил мне обождать и удалился с моей запиской в руках.

Вернулся он примерно через полминуты и, снова жестом, пригласил меня следовать за собой. Я несколько перевел дух: похоже, дело пошло… Но самое сложное еще оставалось впереди.

В просторном светлом кабинете меня ожидал плотный мужчина в сером твидовом костюме-тройке, чем-то почти неуловимо напомнивший мне покойного (вернее, еще даже не родившегося) Гроссмейстера Ордена Анатолия Сергеевича Ульянова. Поднявшись из-за стола, джентльмен пожал мне руку, сокрушенно покачал головой, глядя на мои бутафорские бинты, и знáком предложил присесть. Затем, опустившись в кресло и сам, протянул тисненую золотом визитную карточку, из которой я узнал, что передо мной сэр Уильям Рейнольдс-младший собственной персоной. В ответ я передал ему вторую приготовленную записку, составленную все в той же промежуточной старо-новой орфографии:

«Меня зовутъ Игорь Одинцовъ. Имею к Вамъ дело крайне деликатного характера и весьма неординарного содержания. У меня имеется некое письмо. Принявъ оное, Вы незамедлительно вывезете его в Англию, где письмо должно храниться какъ минимумъ до начала XXI века. Затем его следуетъ вернуть в Россию и вручить адресату точно в указанные дату и время. Иныхъ пояснений не будетъ. Срокъ вручения письма…»

Далее шли дата нашего с Полиной ухода в 1837 год и время – «17:00».

Поняв по поднятому на меня удивленному взгляду сэра Уильяма, что записку тот дочитал, я медленно выложил на стол запечатанный конверт с посланием Ордену, и сверху, один за другим, пять золотых империалов, столь удачно позаимствованных Полиной из Кусковского клада.

В любой иной ситуации наблюдать за реакцией юриста было бы, пожалуй, весьма занимательно. Пухлая рука Рейнольдса дернулась к монетам, замерла на полпути, снова потянулась к стопке золотых кругляшей… Глаза англичанина забегали, перескакивая то на деньги, то на письмо под ними, то на меня. Брови вовсе зажили самостоятельной жизнью, то складываясь домиком, то сходясь к переносице, то изгибаясь крутой дугой – тут, правда, отметилась только правая, левая на такой трюк оказалась неспособна. Лоб пересекла глубокая складка. Губы дрогнули, рот приоткрылся – в явном намерении заговорить, но я снова показал на свое якобы больное ухо, и хозяин кабинета ограничился поспешным понимающим кивком.